Глаза седьмого неба.
Часть 1
Что вы сказали? А это так важно? Разве?
Со мной бесполезно разговаривать, я умею отвечать только вопросом на вопрос, это мало кто выносит дольше пяти минут. Особенно раздражаются случайные прохожие, решившие узнать у меня дорогу:
– Не подскажете, как пройти *название места*?
– Зачем вам туда надо?
– Что?
– Серьёзно?
– Девушка, вы чего?
– А вы чего?
Но стоит снять солнечные очки, никто даже не подходит. Все видят: идёт человек с глазами седьмого неба. Взгляды жалости, снисходительные наклоны головы и скрытые поглядывания: что, правда совсем выцвели?
Эффект открыли недавно. Порок затрагивает тонкие материи души, и та теряет свои способности к фотосинтезу и постепенно перестаёт светиться сама. Визуально это заметно только по глазам. Без пронизывания светом изнутри оптика начинает тускнеть и в конце концов становятся сложноописуемого цвета. Название долго не могли придумать, пока один из диагностов не написал в заключении: глаза цвета седьмого неба. Термин прижился.
Были свои бонусы. Я стала видеть призрачные миры. Так себе бонус, скажете вы, и будете почти правы. Но мне нравилось: ангелы-хранители, домовые, феи-крёстные, хранители стен и подпиратели мостов. Весёлые ребята, обхохочешься. Зато если научишься их не только видеть, но и понимать, то тебе становятся доступны разные ништяки. Проходные дворы появляются для тебя там, где давным-давно замурованы или зашлагбаумлены арки. Бармены наливают сразу по два: тебе и «тому парню». Метро работает даже ночью. А ещё ты всегда знаешь, когда именно пойдёт дождь. Полезные знакомства, если знать, как ими пользоваться.
Но больше, конечно, недостатков. Основная проблема ключи: вот их ты больше видеть не можешь. Притом как физически, так и метафорически. Приходится пришивать ключи к одежде, даже шнурок через шею не помогает. И тушеваться при попытках распознать иронию, а тем более сарказм. Жалкое зрелище.
Так почему седьмого неба? Очень просто: на каждом уровне неба исчезает один из цветов. Получается, на последнем должна полностью уйти насыщенность цвета, как она уходит из глаз. Говорят «на седьмом небе от счастья», знаете почему? Потому что любовь слепа именно поэтому. Только при бытовом любовном помешательстве в конце концов наступает момент спуска с небес на землю, и человек таки начинает видеть оттенки реальной картины. А тут твои глаза остаются там навсегда.
Доктор мне тогда сказал:
– Сожалею.
– Что это значит?
– Некоторые бытовые неудобства, ничего опасного для жизни. Но, к сожалению, неизлечимо.
– Какие неудобства?
– Эффект малоизучен… Но обычно теряется способность видеть сквозь окна, затронуты центры координации и речи. В частности, полностью атрофируется утвердительная форма предложений.
– В каком смысле? И почему окна?
– Остаются одни вопросы, даже никаких восклицаний. А окна… Видимо дело в стекле: оно ведь не пропускает ультрафиолет, – он понизил голос и добавил, – Знаете, я думаю, это взаимосвязано. Понимаете?
Мне хотелось ответить «нет», но вместо этого я спросила:
– А вы?
Доктор смутился. Покрутил ручку.
– По всей видимости нейрорегуляторные структуры головного мозга…
– Попроще можно?
– Процессы излучения света душой напрямую влияют на светопропускную способность глаз, причём в обе стороны, так. А речевой центр, по сути, питается именно от зрительной стимуляции. Почему страдают функции утверждения и восклицания, но остаётся вопрошение? Моя гипотеза: вопрос питается за счёт реципиента, нежели…
– Кого?
– Того, кто вопрос этот получает, а не производит. Так вот. Ваши вопросы… Любые вопросы при эффекте глаз седьмого неба никакой функциональной сущности не производят. Так понятно?
Я снова хотела ответить «нет», но пришлось спросить:
– И что дальше?
– Повторюсь, эффект малоизучен. Скорее всего, вам придётся привыкать. Я выпишу рецепт на тёмные очки.
– Это ещё зачем?
– Поверьте, вам так будет комфортнее адаптироваться.
Тоже мне, специалист. Я кивнула доктору, кивнула его червяку сомнения, сидевшему в нагрудном кармане, и вышла.
Для нас, обесцвеченных, была своя узкопрофильная оптика. Консультанты в ней были слепыми, и поэтому подбирали оправы идеально. Исключительно по форме костей черепа. Приятным дополнением было то, что они не отводили взгляд и не испытывали смущённой оторопи, как остальные люди, столкнувшись с цветом седьмого неба.
Когда мне наконец подобрали чудную, лёгкую пару с круглыми стёклами и закрылками по бокам, я наконец ощутила себя в безопасности. Вплоть до этого момента любая прогулка по улице заставляла почувствовать себя в средневековом котле с нечистью и потусторонностью. Но потом к этому привыкаешь. Перестаёшь спотыкаться об раскиданные конечности троллей, пугаться глаз, торчащих из стен. А главное: привыкаешь, что теперь ты будешь таким всегда.
Как любому пациенту с чем-нибудь неизлечимым, я занималась самокопанием на тему: почему я. Но, как известно, тот, кто кричит небу «За что?», прекрасно сам знает, за что. Я не стала делиться ни с кем своими соображениями на эту тему. Зачем? Все начинают разубеждать, говорить о божественном замысле, непостижимом и неисповедимом. Но я-то знаю, в какой момент всё пошло не так. А дальше это вопрос времени и скорости отмирания клеток.
Глаза цвета неба. Часть 2
Меня зовут Экемель, и у меня шаманская болезнь. В переводе с алтайского «экемель» – шёлковая кисточка. Мама так меня в детстве и называла: «Моя нежная кисточка». Она заворачивала палец в кончик моей косы и смотрела, как он раскручивается обратно, смешно щекотя ей руку.
Болезнью это называется потому, что ты не можешь выбрать быть или не быть. Если тебе дали, то ты уже не можешь передумать, отказаться, перестать. Ты как бы приходишь уже с известной задачей, и на другое расплёскиваться не можешь. Вернее, можешь попытаться и понять, что не стоило. У нас так и называют «шаманская болезнь».
– Добрый день. Чем могу помочь?
– Здравствуйте. Мне нужен билборд в аренду.
– Да, конечно, какой адрес и срок вас интересует?
Так что я знаю, каким будет мой бубен и какие знаки будут на нём написаны. Да и в общем-то про миры, в которые мне предстоит ходить, я тоже уже знаю. Остаётся один нюанс: собственно, сам запрос. Запрос из этого мира в тот мир, о котором знаю я. В один из них. Раньше шаманы сидели у себя на горе и ждали. Паломники приходили сами, находили и разузнавали всё, что нужно. В век технологий нам приходится искать самим. Целевая аудитория, таргетинг, оффер. Никакого волшебства. Просто очень-очень аккуратная настройка фильтров: так, чтобы увидела только Она. Ну и так, чтобы она и правда Увидела.
Сложно, зато теперь мы можем больше настраивать сами. Случайные совпадения, знаки судьбы, иногда даже знаковые знакомства – это в моей власти. Там наверху поняли, что без этого шаманам просто не выжить. А это вроде как и в их интересах тоже: как им ещё отлавливать обесцвеченных? Только через нас.
– Добрый день, подскажите по стоимости размещения материалов?
– Какой ресурс интересует? Глянец? Периодика?
– Давайте по всем журналам толще 100 страниц.
– Секунду…
Иногда, конечно, уныние берёт своё. И умом-то я всё понимаю: что позвали предки, и что важная миссия… Но есть у меня вот какое сожаление: у нас мужчина, когда становится отцом сына, сохраняет высохший жгут его пуповины и носит в кожаном мешочке как амулет. Старомодно? Может быть. Я бы сказал архаично. В этой гонке за цифровыми и прочими тонкими материями, мне так не хватает чего-то такого земного и заземлённого. Это такая связь между энергией Матери, которая родила и выносила сына, мужчину, и тем, кто заронил это зерно. Тем, кто однажды сам был зерном.
Но я шаман, а значит я никогда не был таким зерном. Я был кистью, которой Боги рисуют шёлковую нить других жизней. Моя задача – не поставить кляксу и не дать краске пересохнуть. Функционально.
– Добрый день! Вас приветствует оператор чата поддержки Анастасия. Чем могу вам помочь?
– Анастасия, нужна статистика показов за последние сутки. Развёрнуто.
Девочке с глазами седьмого неба был нужен как раз я. Вернее, ей надо поговорить кое с кем, кого уже нет. Большинству для этого достаточно обратиться в молитве к небу. Но не тем, у кого бесцветные глаза. Собственно, поэтому они и не видят окон: небо перекрыло им доступ к этому виду контакта. Данный вид связи недоступен для абонента. Строго говоря, это было бы просто бессмысленно. Ведь его нет ни в верхнем, ни в нижнем мире. Он всё ещё тут, и не сказать, что по своей воле.
Но девчонке диагностировали этот эффект, выцветшие глаза и всё остальное. Они придумали очки, они рассказали ей про вопросы. Они научили её справляться. Идиоты, как будто они понимают хоть каплю из происходящего. Все эти манипуляции только усложняли мне задачу. Она должна была прийти ко мне через свой запрос (именно поэтому ей убирали все остальные формы речи).
Я настроил последний фильтр, нажал на кнопку «опубликовать», запустил таргетированное продвижение на всех площадках и выключил ноутбук. Вдох. Ещё один. Медленный выдох. Можно дать глазам закрыться. Пальцы заплутали по узорам наклеек на корпусе макбука: они повторяли те рисунки, что я получил бы на своём бубне. Мне нравился этот символизм, и он мне помогал. Кисти задрожали, и я услышал голос:
– Экемель, ты нашёл её?
Я подумал: «Разве это я ищу девчонку, а не она меня?»
– Ты понял, что я имел в виду. Почему она ещё здесь?
«Должен быть запрос. Я вышел во все каналы, но она не хочет видеть. Они придумали очки».
– Это оправдания. Старайся, Экемель, осталось не так много времени.
«Девчонка должна увидеть сама. Иначе ничего не выйдет»
– Ты знаешь всё сам, я не буду повторять. Экемель?
«Я понял».
Часть 3
Меня звали Ян. Не пугайтесь прошедшего времени, это иллюзия, которая видна только с одной стороны. С нашей стороны никакого времени нет.
Я сознательно говорю «сторона». Если кто не знал, застрявшие остаются в этом мире, но как бы с другой стороны. Как будто Господь не забирает их из кармана жизни, а они заваливаются в дырку подкладки, катятся вниз по скользкой ткани и оказываются и не тут, и не Там. Не в новой жизни, но уже и не в прежней. Поэтому абсолютно бессмысленно спрашивать нас: «Как там в раю?». Никто из нас там не был, но многие охотно фантазируют, когда какой-нибудь медиум выходит на связь.
Мы всего лишь потусторонние, но не силы. Какие уж тут силы, когда ты болтаешься где-то между тремя мирами. Миром живых, миром спасённых и немиром потерянных. Никто точно не знает, было ли так задумано системно или это ошибка кода. Рекурсивные перерождения могли дать сбой, или подселение душ во временные тела. Мы знали всю изнанку, но это никак не помогало нам наконец упокоиться уже хоть как-нибудь.
А когда ты в таком недвусмысленном состоянии души, тебе мало что остаётся. В основном наши занимались двумя вещами: самокопание и пугание. Причём необязательно в такой последовательности. Один персонаж мне сказал:
– Я буду к нему являться, пока он сам не сдохнет.
– А потом?
Он явно так далеко не успел подумать.
– А потом ещё к кому-нибудь.
– И какой в этом смысл?
– А мне пофиг. Нет никакого смысла ни в чём.
Но я считал иначе. Я был из тех, кто пытался понять. Почему? Зачем? Есть ли в этом урок? Если да, то изменится ли хоть что-то, если я его пойму?
Пугать я не хотел. Хотя все возможности у меня были, как и у любого из потусторонних. Любой изъян в мире живых: вмятина, выбоина, трещинка, скол – дверь в потайное, глаза на стене. Ты можешь явиться и наблюдать. Если тебя увидят варианта три: вытеснят из сознания и решат, что показалось. Испугаются и побегут по врачам пить притупляющие таблетки. Выйдут на контакт.
Конечно, мне хотелось бы поговорить с ней. Я знал, что глаза у неё уже выцвели, что давало мне ниточку надежды, что во всей этой схеме с потусторонней жизнью есть какой-то смысл. Я мог бы явиться, но пока не понимал зачем. И надо ли ей это. Я не хотел действовать прямолинейно и давить. По явлениям своих новых знакомых я видел, что это творит с живыми… Я не желал ей этого, ни за что.
И без того было видно, что ей непросто. Эти новые фишки, изменения речи, все остальные сущности, которые без должной подготовки начинают переть на тебя изо всех щелей города. А поверьте потустороннему, щелей в этом городе хватит на всех призрачных в этой вселенной. Так что я ждал. Но не бездействовал.
– Как думаешь, мы здесь навсегда? – спросила меня одна из местных, Нина.
– Хочется верить, что нет.
– И как отсюда уйти?
– Никто не знает, – я помолчал. – Вернее, я не знаю того, кто бы знал. Но вероятно, они просто уже ушли.
– Значит, это возможно.
– Этого я не говорил. Точно знаю, что классический сценарий привидения до добра не доводит. Становишься только тоньше, и в конце концов тебе остаются только чужие мысли, если повезёт.
Нина поёжилась. Все знали, что та материальность, которая у нас оставалась – наша последняя зацепка.
– Ну в конце концов сидеть тут вечность без дела тоже невозможно. Как-то же надо пытаться.
– Все справляются по-разному. Многие предпочитают являться и всё.
– А ты?
– Я сперва хочу разобраться.
Я искал её повсюду, она мой проводник и зацепка. И стоило только нащупать выход в мир живых, я тут же проваливался в бездну ощущений, эмоций, голосов. Раз меня выдернул какой-то шаман. В моменте я успел только понять, что он смотрит в меня. Внутри всё сглаживается, и только острая как свежий шрам эмоция проявляет то, почему ты здесь:
\\\Мы были вместе. Я и малышка Ви. Первоклашки звали её Василиса Вареньевна, потому что Валерьевна. Была свадьба, только самые близкие. Потом был тест, подсчёт недель. Потом больница. Во мне тоже что-то замерло тогда. И я не мог ожить. Мне снились сны, где вселенная вокруг меня разрывается от пламенной иглы и схлопывается, как воздушный шар. Ви ушла в работу, а я ушёл в себя. Погружаясь глубже, я находил только отчаяние. Друг посоветовал забыться, поделился средством. Это стало привычкой, а потом наркотическим рабством. Любимое дело: игла и горячая ванная. Уже со стороны я помню, как Ви по колено в воде надеется выцепить меня из ниоткуда.
Её спросили: «кто умер?». Она ответила: «я».\\\
Шаман прочёл мою печать, а я больше не успел ничего сказать, а может, он не стал спрашивать. Остался только шорох. Шорох ответов, прошлого, непроявленного.
Часть 4
Так вот началось всё с горячей воды.
Она была везде: в коридоре, в ванной, она лилась через эмалированный край огненным водопадом и плавила мир вокруг. Мне обожгло колени, ладони, руки. Я не могла вытащить его наверх: скользкая кожа, красная, обожжённая и обманывающая меня. Таким тёплым, даже горячим, утопший быть не может.
Но он смог. Четыре дня в коме, потом звонок, потом много бумаг. И только когда я увидела страшный документ, я всё поняла. Поняла, что не смогу отпустить. Не смогу простить. И вот тогда стали исчезать цвета, а стали появляться вопросы и призрачные гости. Когда работаешь учителем начальных классов, нужно уметь отвечать ребёнку на вопрос, а не задавать вместо этого другой.
– Василиса Вареньевна, почему небо голубое?
– Разве?
Пришлось уйти в академ. Ну а дальше все эти обследования, «глаза седьмого неба», барабашки и их прихвостни, рецепт на спец очки. Стало полегче хотя бы с общительными астральными сущностями, аморфными материями и повсеместными знаками-явлениями.
И вот это сказанное доктором «к сожалению, неизлечимо» – вызвало у меня скорее облегчение. Это было ожидаемым и необходимым наказанием для меня. Я нуждалась в чём-то таком, что давало бы мне право жить себе дальше, поживать. Потому что во всём, что случилось, я винила себя. А вина всегда требует наказания. Я знала, за что. И знала, почему я.
Когда крошечное маковое зёрнышко только начало мерцать на чёрно-белом экране УЗИ, я не испытала радости. Уже в тот момент я знала, что сделала недостаточно. А то, что сделала – не так. С каждым днём маковинка превращалась в горошину, а потом во что-то вроде ореха. И я чувствовала себя скорлупкой, вокруг которой сжимаются непредотвратимые тиски времени. Возможно, орешек что-то понял: что скорлупка ему досталась треснутая. Возможно, тоже испытал вину: невовремя, не так, не тогда. Возможно, это просто вероятность. «Каждая четвёртая беременность по статистике…».
Мне было страшно признаться в своей вине. Если бы я больше радовалась или была бы цельной здоровой скорлупой, всего не случилось бы. Каждый день я знала, что крошечное человеческое сердце во мне решило дальше не биться из-за меня, а моё собственное предпочло бы само остановиться взамен. И я сбегала. Сбегала из дома, где горевал Ди. Я не знаю, знал ли он, кто виноват. Ведь врачи говорили ему только о медицинской стороне вопроса: «Каждая четвёртая беременность по статистике…».
Замирает.
Ян тоже как будто замер. Замер так, как коченеешь от боли. Когда любое движение усилит страдания десятикратно. Когда тяжело даже моргнуть, поэтому смотришь остекленевшим взглядом в любую точку, готовую это стерпеть. Это моя вторая вина: я не сделала ничего. Я не заметила. Не окунулась вместе с ним. Не признала его тоски. Возможно, будь я смелее, я бы взяла его за руку, сказала, что мы справимся, точно справимся. Возможно, будь я сильнее, я бы осталась с ним рядом, сказала, что мы будем счастливы, точно будем. Возможно, будь я хоть немного лучше, Ян не замер бы совсем, совсем, совсем.
Но я оказалась хуже, чем было минимально достаточно. Ян пытался справиться как мог, он ненадолго оживал, он улыбался, я делала вид, что всё позади. Иногда это работает: притворяйся, пока сам не поверишь. Улыбайся зеркалу. Позитивные аффирмации. Просто взбодрись. Возьми себя в руки. Всё будет хорошо.
Теперь уже не будет. Теперь у меня глаза седьмого неба. Я задаю одни вопросы, не вижу окон и намёков, зато знаю, как выглядят лунные зайчики. Правильнее было бы назвать их тушканчиками за их длинный тонкий хвост с пушком на конце. Именно они щекочут вам ноги, когда вам снится, что вы летаете во сне. Или падаете – зависит от их настроения.
Теперь у меня глаза седьмого неба – и это наказание за мою вину.
Часть 5
Смотрю в темноту при свете дня. И вижу девчонку, обесцвеченную как залитый «белизной» шёлковый платок. Вижу мальчишку, застрявшего в текстурах. Одной ногой здесь, другой неизвестно где.
Они исковерканные Инь и Янь. Где Ви – это вина, а Ян – это изьян. Где чёрное и белое –единственные оставшиеся цвета. Я знаю, что они должны сказать друг другу. Я знаю, как им быть. Но сказать – нельзя.
У психологов есть такой эффект – контрперенос. Это когда психотерапевт, помогающий человеку, вдруг видит в нём те чувства, что испытывает сам. Видит те события, что сам пережил. Это вроде как не очень правильно, ведь не позволяет беспристрастно разобраться в эмоциях человека. И вообще, при чём здесь ты?
А у шаманов не так. У нас ты очень даже при чём. Иногда ты сам не знаешь до конца, что за секрет тебе откроет следующий твой пациент. Разговор с кем-то из чужих ушедших вдруг расскажет что-то лично тебе. Я знал, что иногда контакт не случается именно потому, что шаман не готов к этой информации.
Представьте, что я библиотекарь. Я не могу ходить по улице и раздавать книги. Но если девчонка придёт ко мне сама, я пропущу её в читальный зал и сяду в стороне. Она побродит, а потом спросит:
– У вас случайно нет…
И назовёт Ту Самую Книгу. Я отведу её в архив: открою железную дверь, зажгу свет, смахну пыль с корешка: пожалуйста. Но если ты подходишь к полке, а книги там нет… То гаснет электричество, щёлкает стальной затвор замка, девчонка превращается в демона, который завёл тебя в ловушку. У нас вот такой контрперенос.
– Экемель, при чём тут это?
«Я просто подумал»
– Мы оба знаем, что «просто» не думают. Боишься?
«Не знаю чего»
– Учти, у нас политика без возвратов. Заказ есть заказ.
«Я знаю»
– Нет заказа, нет бубна.
«Ты суров»
– Я справедлив.
«Я знаю»
– Девчонка думает, она виновата.
«Это что, подсказка из жалости?»
– Жалость это контрперенос. Больше ничего не скажу. Действуй.
«Принято»
Я пытался понять, что за смысл Он вкладывал в эти слова. Виновата, ну что ж. Зачем делать на этом акцент. Разбудил монитор и решил сделать то, в чём ни один шаман не признается. Я погуглил.
Василиса Валерьевна. Так вот как ты живёшь. Обесцвеченная, бедняжка. Пополнила статистику тут, засветилась в сводках там. Нацепила очки, посыпала голову пеплом. Готово. Тут хоть обвыкручивайся, на контакт с застрявшими случайно не выскочишь. Ведь и так тоже бывает: книжки там с полок падают дома на нужной странице, дескать «Я прощаю тебя, Маша, живи с миром». С Ви так не получится, она заползла в свою раковину и выход прикрыла затемнённым стеклом спецоптики.
На минуту я испытал отчаяние. Мне не выполнить заказ, мне не выйти из этого круга, мне не встретить своего сына. Мир материй будет закрыт для меня, и я останусь блуждать здесь до следующих перерождений, в которых окажусь чуть более удачлив. А я так устал быть кистью без своего рисунка, быть просто функцией в руках кармических уроков. Курсор, который ни руководит своим путём, ни влияет на то, чего касается. Лишь выполняет операцию, которую задумал Рок. Бесплотная, бесплодная жизнь. Прости меня, сын.
«Спасибо», – подумал я спустя мгновение. Отчаяние обожгло меня, зола осыпалась, и остался кристалл – его сердце. Я понял, как позвать Ви. Я понял, в чём перенос. Я готов был увидеть в демоне девчонку.
Скоро я приду обнять тебя, сынок.
Часть 6
Как горько мне было, и как безвыходно мне стало. Малышка Ви, я всё ещё могу помнить то, как твои пальчики пытаются разлепить мои запаянные наркотиком глаза.
Тот шаман, который вдруг выдернул меня – он дал мне надежду. Призрачную, конечно, как и всё, что меня окружало. Но всё же это был единственный мало-мальски человеческий контакт, который мог дать хоть какой-то намёк на будущее. Хотя в нашей плоскости не существует измерения времени, а значит и понятия «будущее» тоже. Но вы поняли, что я имею в виду.
Я терзался сомнениями. Прийти ли к Ви, дать ли ей знак. Но я боялся навредить, напугать. Мне всё время казалось, что правильный момент ещё не пришёл. И я не мог придумать способ поизящнее. Все эти таинственные знаки казались мне чересчур прямолинейными и грубыми. Хотя мои собратья по сущностному состоянию пользовались богатым арсеналом.
– Я к своему являлась. Решила, буду на рабочий стол вытаскивать из дальних папок наши фотки. То одну, то другую. Класс? – глаза у женщины горели нехорошим огоньком.
Рамина умерла пять лет назад, до этого долго болела, и все пять лет продолжила сидеть у мужа на душе, но достаточно лайтово. То чашку свою переставит, то шепотком ночью прошелестит слово-другое.
– Одно не пойму, тебе это зачем?
– Ну как же, чтобы не забывал. Чтобы помнил, – Рамина немного обиделась и надула губы. Я отчётливо увидел, что она явно стала менее материальна с прошлой нашей встречи.
– А что, без этих приколов амнезия наступит? Ведь фотки-то и так на компе лежат, не удалил и не забыл. Да даже если бы и удалил? Пять лет прошло, а ему только сорок.
– Тебе не понять. Мы с ним десять лет прожили! А тут он что, новую какую-нибудь цацу заведёт?
Я промолчал. С одной стороны, потому что мне было больно говорить о том, что те два года, что мы прожили с Ви стоят тридцати, что я жил до неё. А с другой, не было смысла объяснять что-либо Рамине. Ей хотелось мучать живого, она за это скоро поплатится. В этот раз она явно превысила допустимую норму безобидных явлений.
На самом деле я просто не видел смысла являться. Ви винила себя в том, что сделал я. И хотя я догадывался, что именно поэтому я оказался среди призрачных, изменить этого я не мог. Долгими ночами, когда живые засыпают, а потусторонние вынуждены куковать в темноте, ведь роскошь сна нам недоступна, я часто думал о метафизике. Держит ли меня здесь именно её чувства? А вдруг я нужен ей? Хотя бы так? На уровне призрачной, болезненной связи? Или это мои проекции, и если бы хотел – давно бы ушёл сам, освобождая нас обоих. Ответов на вопросы не было.
– Я думаю так, если тебя забудут – плохо. А чтобы не забывали, надо какую-то активность нагонять, – рассуждал другой потусторонний, Николай.
Он являлся членам семьи, очень дозированно и исключительно во снах. То дочке, то внучке. На больное он не давил, но дипломатично напоминал, как редко они ему звонили и что теперь уже звонить некуда.
– А вы не думаете, что тогда тут навсегда застрянете?
Николай удивлённо посмотрел на меня:
– А ты думаешь, другой какой-то есть вариант? Забвение не выход, уж поверь.
– Мне хочется верить в светлую память, без тоски.
Николай горько усмехнулся.
– Мы живы, пока жива память о нас, вот так-то.
Я подумал, что это клише никак не относится к нашему разговору, и ничего не ответил.
Я боялся сделать Ви хуже. Заговорить в тишине нашей пустой квартиры – недопустимо. Скинуть свои вещи с вешалок – слишком в духе гадёнышей бичурят. Я мог бы отправить ей смс – этот вариант был изящнее всего. Но текст я придумать не мог.
Мне хотелось бы просто провести рукой по её волосам. Чтобы она знала: я отпускаю её. Чтобы она отпустила меня.
Часть 7
Уши постоянно болели от очков. На переносице образовались две вмятины. Хотя очки для обесцвеченных делали из специальных облегчённых материалов, постоянная носка всё равно утомляла. Но без них в мозг постоянно лезли все эти прозрачные призрачные оболтусы, с которыми я не знала, что делать.
И ладно бы им хотелось просто пообщаться, поболтать. По крайней мере половина пытались напугать. Такое развлечение не для слабонервных, играть в гляделки с лупоглазой кирпичной стеной. По-любому моргнёшь раньше.
Но я привыкла. Вошла в ритм так сказать. Научилась делать заказ в кафе:
– У вас есть кофе?
– Я могу заказать салат?
– Принесёте чек?
Сложно было только говорить по телефону с мамой. Она звонила каждый день и спрашивала одно и то же:
– Как ты?
Хотя прекрасно знала, что в ответ получит только очередной вопрос. Эта была такая искажённая версия заботливого поведения. Она старательно выполняла свою часть танца, а я стояла в эпицентре её телодвижений и терпела. Это была моя роль в происходящем.
Короче, я вроде как адаптировалась. И в каком-то смысле смирилась с тем, что доживу свой обесцвеченный век вот так: без окон, но с массой вопросов к миру. Накопленную фрустрацию от дефицита нормального, утвердительного общения я лечила чтением. Во-первых, текст обычно чёрно-белый, поэтому можно снять очки. Во-вторых, большинство предложений заканчиваются точкой, а не набившей мне оскомину изогнутой закорюкой. Ну и в-третьих, в книги сущности не проникают.
Вернее проникают, но только те, которые заложил сам автор. То есть могут пролезть только те, для кого там создан кислотно-щелочной баланс смыслов. Все остальные даже не суются – растворится и всё. Так что я очень много читала. Стала практически книжным сомелье. Знала, когда подойдёт томик Достоевского, а когда толстый журнал. Когда можно почитать художку, а когда нон-фикшн. Что после чего и в каких количествах.
Именно так я и получила первый заказ. На меня вышли случайно в крошечном книжном, где я объясняла консультанту, почему Юнга нельзя читать после Фромма, но прекрасно заходит после Чехова. Возможно, я разглагольствовала чересчур громко, так что меня заметили. Надо было собрать человеку библиотеку с нуля. Он был человек занятой, но видный. Самостоятельно составлять букет у него просто не было времени, а статус требовал иметь ровный ряд книжных корешков на полке и стопку подписных изданий на рабочем столе. Закладки в стратегических местах, краткое содержание предыдущих серий, персонализированные аннотации. Услуга оказалась востребована, и скоро я уже не страдала из-за потерянного места учительницы начальных классов.
Заказчикам я называлась Ви, а не Василиса. Мне казалось, это имя больше подходит под мои непременные чёрные очки. Волосы я стала убирать в тугой хвост и одеваться преимущественно в чёрное, как бы заезжено это ни было. Чёрная косуха, высокие ботинки на шнурках – подростковая эмо-гото классика. Какая из меня Василиса Вареньевна.
Всё было хорошо, пока с очередным заказом не стали происходить странные вещи. Загадочный дядька был нетривиальным специалистом: то ли медиум, то ли консультант по личной эффективности. Сам он описал свою деятельность так:
– Я помогаю людям узнать свою теневую сторону поближе.
И запрос у него был неконкретный:
– На ваш вкус, без банальностей и дежурной классики.
Обычно мы работали в связке с менеджером по личному бренду: книги должны были отражать ценности, компетенции, интересы клиента. Здесь не было ни менеджера, ни как такового бренда. Мы говорили по телефону минут 10, из которых я услышала только несколько расплывчатых фраз:
– Мой бизнес строится на доверии. Это потомственный дар, понимаете?
– Моя целевая аудитория нетривиальна. Они не всегда доступны в принципе.
– Инвесторы? Нет, я работаю в одиночку. Партнёры тоже нет.
Я так и не смогла у него добиться, зачем же ему во всей этой истории профессионально подобранное чтение, но отказываться мне не хотелось. Было в этой истории что-то манкое, такое, что я впервые за долгое время ощутила небольшой ручеёк воздуха, пробиравшегося вниз к заглохшим лёгким.
Мне пришлось напроситься к нему в офис, чтобы разведать ситуацию на месте самостоятельно. Экемель не возражал.
Часть 8
Я играл по правилам, а значит был в безопасности – это я знал наверняка. Девчонка пришла сама, сама задавала свои вопросы и в кабинет тоже решила зайти самостоятельно. Никто её за уши не тащил и намёков не делал. Ловкость рук и никакого спиритизма.
– Василиса Валерьевна, – я открыл перед ней дверь в тот момент, когда её палец завис в сантиметре от звонка.
– Я вовремя?
Я мог бы промолчать, ведь я хорошо понимал, что это вопрос вместо приветствия, у бедной крошки не было других вариантов. Но я ответил:
– Всё всегда вовремя. Это основополагающий принцип устройства мироздания.
Она прошла внутрь. Я готовился к её приходу как мог: очистил помещение от мимопроходящих душ, домовой (а у порядочных кабинетов тоже есть домовые) был вежливо приглашён подремать в уютном вентиляционном отсеке, и конечно, я проверил, что Ян болтался неподалёку. Если вы думали, что для сеанса полагаются свечи, меловые круги на полу и курения благовоний, я вас разочарую. Достаточно было чистого стола.
– Присаживайтесь, Василиса. Я готов ответить на ваши вопросы.
– Вы могли бы звать меня Ви?
Я не подумал о том, что её имя отчество я узнал по другим каналам, а сама она никогда так мне не представлялась. Один промах – это ничего, но надо быть внимательнее.
– Экемель, надо быть внимательнее.
«Я знаю, я ведь только что так и подумал»
– Ты ходишь по тонкому льду.
«Ничего подобного, она сама пришла!»
– Ты со мной спорить сейчас собираешься? Искренне не рекомендую.
«Прости»
– Работай, Экемель.
– Конечно, Ви. Что вы хотели узнать?
– Чем конкретно вы занимаетесь?
– Давайте так: вы слышали, наверное, об Алтайских шаманах?
– Это те, которые с бубном на горе?
Я улыбнулся. Почему люди думают, что бубен – это так запросто есть у любого шамана? В очередной раз подавил в себе укол самоумаления.
– Так было раньше, таким был мой дед. А сегодня мы обычные мирские люди, – Конечно, я ей соврал. Но не посвящать же девчонку во все нюансы разницы между людьми, изначально сделанными из плоти, и людьми, находящихся в теле из плоти. – Мы помогаем держать мир целым.
– В смысле?
– Понимаете, ошибки случаются и в хорошем коде. Это даже не дефект… Это баг. Опечатка. Но в программе случается сбой. Тогда зовут админа. Считайте, что я админ сетевого окружения человеческих жизней.
Девчонка кивнула. Я продолжал.
– И как это работает? Вы приходите и нажимаете Ctrl+Alt+Del?
– Почти так. Диспетчер задач действительно есть. Только и Ctrl, и Alt, и Del – это три разных человека. Моя задача собрать их в одном моменте.
– И кто из вас Контрол, а кто Альт?
– Разумеется, Ctrl – это я. Догадываетесь почему? – она снова едва заметно кивнула, – Модификатор и контроль.
– А остальные?
– Alt – это, кстати, сокращение от alternate. Замещать, меняться. Человек, который изменился или выполняет функцию замещения. Тот, кто приходит за переменой.
Я замолк, ожидая, спросит ли она про Delete. Но она, то ли догадавшись, то ли выместив эту информацию, перевела тему:
– Одного не пойму: зачем вам книги?
– А зачем они вам?
Девчонка на секунду опешила. Сложно было отвечать вопросом на вопрос, заданный на вопрос.
– Вы знаете способ получше?
– Способ для чего?
Она молчала.
– Вы же обесцвеченная, так?
Она молчала.
– А вы задумывались, почему с вами случились эти перемены?
Она вспыхнула.
– Экемель! Второй фол. Третий – и страйк.
«Она готова»
– Почему я?
– Почему вы.
– А как иначе?
– Бывает иначе.
Часть 9.
Я знал, что в таких случаях происходит: тебя зовут, ты приходишь, ты отвечаешь на вопросы. Но я не знал, что это происходит вот ТАК.
Всю мою материальную остаточность вдруг выплеснуло на прежнюю сторону, я оказался тонкой вуалью энергий в руках шамана. Он держал меня неподалёку уже несколько дней, но я думал, что он лишь изучает наш мир. Когда он выдернул меня, я понял, к чему всё идёт. Мы стали единым полем и могли быть мыслями друг друга, не диалогом – а единым потоком.
«Мы с тобой поболтаем немного, Ян. Кто я? Я Экемель. Не бойся, просто отвечай на вопросы. Какие вопросы? Сейчас мы узнаем».
Там была Ви. Она сидела напротив шамана и выглядела печально. Ви смотрела нам в лицо, пристально разглядывая шамана, а я мог без спешки изучить её. Худое лицо, из которого осколками торчали скулы. Тонкие губы, надломанные полуулыбкой. Прядь волос, выпавшая из тугого хвоста, разрезала лоб тонкой струной. А глаза… Глаза такого необыкновенно незнакомого цвета. Я понял, что значит цвет седьмого неба: одновременно все цвета и ни одного. Сразу все знания мира и совершенная беспросветность. В одном взгляде все чувства человечества и полная апатия.
– Экемель, что происходит? – Ви продолжала вглядываться в лицо шамана, у которого трепетали ресницы как во время беспокойного сна.
– Ви, что если я скажу вам, что эффект седьмого неба появляется не просто так. Это та перемена, которую мы получаем, нажав клавишу Alt. Но вы так и не спросили, какая роль скрывается за кнопкой Del.
– Ctrl+Altэто мы с вами, так? Тогда… Тогда Del это тот, кого нет?
– Умница, Ви. Тот, кого нет. Моя функция – служить медиатором, чтобы две клавиши Alt+Delсработали. Для запуска диспетчера задач.
– Что для этого нужно?
«Смотри, Ян, она и правда готова. Мы ведь не станем упрямиться, правда? Мы не совсем понимаем, что надо говорить. Потому что это так устроено: надо просто отвечать. Мы готовы?»
– Самое простое, Ви. Нужны ваши вопросы, – Ви невесело улыбнулась: больше-то у неё ничего и не было. – Вы должны спросить то, что вырывается у вас в тот момент, когда вы просыпаетесь утром. В ту секунду, когда вас будит ночной кошмар. В каждое мгновение, когда вы не пытаетесь отвлечься на внешний мир.
Лицо Ви исказила болезненная гримаса, и она не сразу позволила словам вырваться из себя:
– За что?
Я видел, как побледнела она сама, а шея напротив – вспыхнула. Как будто вся кровь, вся энергия пульсировала в её горле, извергаясь этим вопросом. Экемель уступил мне сознание, и я мог отвечать:
– Не знаю, Ви, я не знаю. За то, что мы были счастливы? За то, что мы мало ценили, что есть? За то, что просто так сложилось и никто не виноват.
Я слышал голос шамана вместо своего и не знал, слышит ли Ви меня. Понимает ли. «Послушай, Ян, я выпущу тебя. Не напугай девчонку, иначе ничего не выйдет. К сожалению, твоя материальность оставляет желать лучшего. Но Ви обесцвечена, должна увидеть». Я ощутил, что проступаю в этот мир, как испарина на стекле бокала в жаркий день. Как тень от тонкой листвы. Как призрак прошлой жизни.
– За что? – повторила она совсем глухо и, повинуясь импульсу, протянула ладонь ко мне вперёд. Но тут же отдёрнула назад, схватилась за горловину футболки, на которой висели тёмные очки, стала сдирать их чтобы защититься от видения.
– Ви, малышка, – она остановилась. – Прости.
– «Прости»? Ты не имеешь права просить.
– Я хочу, чтобы тебе стало легче.
– Я. Это я хочу, чтобы тебе стало легче. Это я хочу, чтобы ему стало светло. Вы двое… – Ви не договорила, а её глаза подёрнулись нехорошей дымкой. И моё проявление сразу замерцало, грозясь погаснуть. – Это я. Я это и есть ответ на вопрос.
– Ви, дело не в тебе.
– Ты не знаешь. А я… Я знаю. Что отпустила его. А потом и тебя.
– Это не так, Ви. Мы оба ушли, потому что ушли. Но ты не отпускала нас. И до сих пор не отпустишь.
– Но я не могу. Понимаешь? Не могу.
Ви говорила, и с каждым её словом перед ней подсвечивались прозрачные нити. Они были похожи на тонкую паутину из оптического волокна и тянулись ко мне. Тянулись, сплетались и наполняли собой оболочку моего проявления. Я пошевелил пальцами – они испускали мягкое голубоватое свечение. Так и рисуют призраков в фантастических фильмах. Ви тоже заметила свето-сеть и заморгала.
Экемель, до этого висевший сбоку только как наблюдатель, подал голос:
– Аккуратнее, дети. Не нарушьте работу диспетчера. Никаких резких движений.
Он медленно приподнял руки, и вместе с этим движением нити, связывавшие нас, тоже зашевелились. Между тесными сплетениями появились просветы, они как будто расширились, впуская воздух между собой. Кончики пальцев шамана задрожали, а струны оптоволокна начали вибрировать. Они, словно ожившие лианы, начали распутываться и распускаться, как волосы из развязанной косы. Целые пряди распадались между мной и Ви. Он расцеплял нашу связь. Он разъединял наши души.
На ресницах у Ви блеснули яркие слёзы. Я улыбнулся ей, ведь один из нас должен быть сильным. С каждым разомкнутым звеном часть моего проявления гасла – она отпускала меня. Спустя минуту или две Экемель почти закончил работу: между нами остался только один светящийся элемент размером с горошину. Это было похоже на узел из ста тысяч тончайших волокон. Он мерцал как крохотное световое сердце: систола, диастола. Шаман нахмурился. Вены на сухожилиях его рук выдавали его учащённый пульс – он не мог развязать последнее звено.
Часть 10.
«Это не похоже ни на одну из их материй. Это какая-то третья часть, зачем здесь она?».
– Экемель, одно слово: контрперенос.
«Скажи так, чтобы я понял».
– Понятнее некуда. Мальчишку и девчонку ты распутал, но деление дало остаток.
«Зачем он?»
– Это же твой перенос, ты и скажи: зачем девчонка пришла к тебе?
«Я хотел получить свой бубен»
– Себе хоть не ври.
«Я надеялся… Я хотел стать человеком».
– Зачем?
«Мой сын».
Я поднялся и оказался перед ними, как священник на свадьбе. Сердце их нерождённого сына – последнее звено – я должен был его разомкнуть. Рука сама легла поверх светящегося узелка, а пальцы обхватили его вокруг, как крошечную пичужку, не знающую, как выпорхнуть из густой травы обратно в небо.
– Ви, Ян, вас связывает сердце, но оно не бьётся само слишком давно. Вы должны отпустить эту душу, она уже не ваша. Она только запуталась в ваших жизнях.
Но глупые дети не слушались меня. Она оба то ли от страха, то ли от отчаяния только теснее сплетали последние нити, что связывали их. Девчонка держалась за свою вину, не в силах отпустить. Как будто разжатая рука означала бы падение в чёрную бездну, наполненную только безмолвным ничто. Мальчишка держался за Ви. Уберечь её от следующих дней, от любой возможной следующей боли. Я не могу нащупать ни единого изъяна в их цепи. Мне оставалось одно: я сжал кулак.
Сердце забилось сильнее: каждый удар пытался расправить мои пальцы, но я был сильнее. Нити, идущие к Ви и Яну, потускнели: ток их желаний и надежд оказался перекрыт. Ви подкосило, и в ту минуту она была почти одно лицо с призраком – готовясь лишиться последнего. Тень Яна была уже едва заметна, он уходил.
В одно мгновение всё закончилось для всех. Я не видел конца, но я знал: призрак отправился в мир Иных – спасённых или потерянных, неизвестно. Девчонка осталась в офисе старика с треснутыми очками в руках, но зато без единого вопроса в голове.
А я… Я нёсся сквозь время, сжимая в руке самое дорогое, что мог только получить в награду: сердце своего будущего сына.