Ансамбль мастеров
Это было в конце февраля тридцать пятого года. Гримируемся. Стась Рутковский меня спрашивает:
- Что ты будешь делать летом?
Дело в том, что в Мюзик-Холле ежегодно отпуск был довольно большой – с двадцатого мая по десятое сентября (один месяц с оплатой, остальные так…).
- Вероятнее всего, поеду опять куда-нибудь на гастроли. Сагайдачный предлагает Киев.
- Надоело болтаться, - вздыхает Рутковский. – Давай сделаем эстрадный номер, что-то вроде одноактной оперетты. Я буду с Бронской, а ты с Лялей Варламовой. Нас может взять «Сад отдыха».
И вот, как-то ночью в Доме искусства М.О.Янковским была устроена дискуссия об оперетте. Встречаю моего старого друга, драматурга Бориса Тимофеева.
- Слушай, Боря, нет ли у тебя одноактной оперетты на четыре человека? – у него ажно глаза загорелись…
- На ловца и зверь бежит – есть, называется «Ошибка Жоржетты», смешная, только вчера закончил.
- А музыка?
- Легара.
Знакомлю Б.Тимофеева с Бронской и Рутковским. Они оказались соседями. На следующий день, на спектакле, Рутковский взахлёб нашёптывал:
- Две молоденькие девушки и два молодых парня, закручено смешно, музыка – обалдеть! В общем, что надо.
Ворковал он, ворковал несколько дней, а потом вдруг – стоп. Рутковский молчит, я тоже. Прошло что-то недельки полторы. Ксендзовский в это время был на сцене (мы втроём гримировались в одной уборной). Стась мне говорит:
- Возьмём в нашу компанию Михаила Давыдовича?
- Куда? В оперетте же только четыре человека?
- Тимофеев ввёл ещё дядюшку, о котором там только говорилось.
- Нет. Дядюшку будешь играть ты.
Вот-те, номер!? Я запротестовал:
- Мы же решили, яд должен играть молодого, а потом мне просто надоело играть стариков. Значит, опять будет то же самое?!
Рутковский начал меня убеждать.
- Пойми, у Ксендзовского имя, он блестящий администратор. Кстати, он уже нас «продал» в ЦПКиО, в Москву, а сейчас ведёт переговоры с Ленинградским «Садом отдыха». Мы заработаем кучу денег.
Я насупился.
Прошло несколько дней. Направляюсь в ГОМЕЦ (государственное объединение музыки, эстрады и цирка), оно находилось на улице Софьи Перовской. На мостике через Мойку встречаю давнишнего Ижевского друга Толю Неволина. Тары-бары, то да сё…
- Ты где? – спрашиваю.
- Я в Москве, директор Летнего театра ЦДКА (центральный дом красной армии). Создал бы ты одноактную оперетту, помнишь, как в Ижевске?!
- Уже есть.
- Состав? – спрашивает Неволин.
- Ксендзовский, Бронская, Рутковский, Варламова, ну и…
- Превосходно. Сколько стоит?
- Я помножил в уме на два и бухнул!
Неволин сделал паузу, а потом решительно сказал:
- Пойдёт, но, к сожалению, в мае ничего не выйдет. Поздно. Я уже набрал программу, вот с двадцать третьего июля я Вас обязательно возьму.
На этом мы разошлись.
Вечером, на спектакле я похвастался разговором на мостике, Рутковский засмеялся.
- Твой Неволин трепач. Михаил Давыдович еле-еле уговорил ЦПКиО на восемьсот рублей за спектакль.
Короче, на вокзале, у «Красной Стрелы», Неволин показал Ксендзовскому и Бронской документы и подтвердил условия.
Дни текли. Каждый вечер в Мюзик-Холле спектакли. Играли тогда «Калиф и Медведь». Днём репетировали «Тёмное пятно» и только иногда «перебрасывались» по поводу предстоящей летней работы.
И вдруг ночью раздаётся пронзительный телефонный звонок:
- Вас вызывает Москва.
Это было второго мая. В телефонной трубке слышу взволнованный голос Неволина:
- Толя, у меня всё лопнуло. Выручай. В Москве Вы начинаете двадцать третьего мая. Сегодня в Ленинград выехал начальник Дома красной армии – Родионов. Завтра он будет слушать вашу оперетту.
Сразу бужу Ксендзовского. Было два часа ночи. Сообщаю эту потрясающую новость. Слышу, как Михаил Давыдович тяжело дышит, охает и ахает. Как же тут не поохать, если мы занимались только тем, что разговаривали, а пьесу прочли только один раз, а музыку? О ней мы даже понятия не имели. И вдруг свалилось этакое. Родионову надо «показать» и показать «товар лицом»!
На завтра Ольга Варламова целый день переписывала роли. Мы же, в промежутках между репетицией и спектаклем, корпели над клавиром.
И вот, после спектакля, мы собрались на квартире Михаила Давыдовича. Перед нами, в мягком кресле – начальник ЦДКА Родионов – умная, обаятельная улыбка, стройный, молодой, красивый, на груди сверкают ордена за боевые заслуги в гражданскую войну, в петлицах четыре ромба.
Мы сидим вокруг рояля и по ролям читаем пьесу. Прозвучали последние аккорды, наступила пауза, смотрим на Родионова.
- Ну что ж, мило, - начал он. – Даже очень. А как Вы думаете её преподнести?
- Просто так, а-ля фрак.
- Не годится, не то, други мои. Надо посолиднее, играть надо в костюмах и декорациях. Не забывайте, это Москва. У нас центральная площадка. Какую же взять эпоху? Позвольте, это французская оперетта… Я думаю, лучше взять эпоху «Директории», я её очень люблю, она острая, шаловливая. А как Вы думаете?
А что мы могли думать? «Директория» - очень правильно! Но мы – артисты, получаем только зарплату, капиталов у нас нет.
- Сколько Вам нужно?
Все почему-то уставились на меня, а я опять бухнул:
- Пятнадцать тысяч.
- Прелестно. Выпишите чек на предъявителя, - обратился Родионов к своему спутнику Данилевскому.
Прощаясь снами, Родионов предупредил:
- Как можно быстрее присылайте в Москву художника. Надо сделать декорации. Декорации будут сделаны за наш счёт. Не забудьте клавир. Надо успеть оркестрировать. У нас неплохой оркестр. Я ещё раз приеду в Ленинград одиннадцатого. Надеюсь, уже будут готовы костюмы.
Художник Валентина Ходасевич в один день сделала нам эскизы костюмов и уехала в Москву.
Наши женщины бегали по магазинам, подбирали соответствующие материалы. Ксендзовский договорился с Академическими мастерскими о пошиве костюмов.
Нужен был режиссёр и балетмейстер. Иду по лестнице в театре, встречаю А.Г.Арнольда.
- Хочешь поставить спектакль?
- Какой?
И вот, глубочайшей ночью, в подвале, на маленькой сцене, там, где была мастерская Н.П.Акимова, неистовый Арнольд вытряхивал из нас душу. Он же ставил танцы.
- Темп, темп, Вы играете водевиль!
Мы, взмыленные после дневной репетиции, после вечернего спектакля, потерявшие аппетит, с постными лицами пели, играли и танцевали. А Арнольд орал:
- Не вижу улыбки, внутренней улыбки, не вижу! Не верю, не верю. Веселее, веселее, Вы играете водевиль!
А актёры всё время меня поругивали:
- На кой ляд ты взял этого чёрта?
Варламова заболела ангиной. Схватили певицу Миру-Мар и бросили в это «пекло».
За день до приезда Родионова, наконец, получили костюмы.
Валентина Ходасевич, показывая мне эскиз, сказала:
- Я давно хотела выразительно выделить Ваши ноги.
И действительно, моя фигура в её костюме была необычайно смешная.
Впечатление было такое: мои тонюсенькие ноги начинались, если можно так выразиться, «выше пупа». Это достигалось тем, что на чёрном трико были нашиты белые шёлковые жгуты, обрамлённые серыми лентами, внизу оканчивавшиеся такими же полосатыми гетрами. Бархатный, мышиного цвета, фрак был с очень высокой талией, такого же цвета удлинённый цилиндр. Чёрные перчатки, на левой руке клетчатый плед с бахромой, а в правой – длинная светло-коричневая трость. Что и говорить, видик у меня был довольно необычный и эксцентричный.
Арнольд, увидав меня в этом костюме, сразу же сообразил:
- Стойте, граждане, стойте! Ты, Толя, будешь единственный персонаж, который будет действовать в этой темповой оперетте, как «в замедленной съёмке» - статуарно. Это будет контрастно и здорово!
И вот, поздно ночью, единственный наш зритель Родионов от души хохотал, а потом пожал нам руки и сказал:
- В нашей гостинице ЦДКА номера для Вас уже приготовлены. Ждём.
Закрыли сезон в Мюзик-Холле и «Красная стрела» покатила нас в Москву.
Солнечным утром в Москве, у Ленинградского вокзала, видим броскую рекламу: «Двадцать третьего мая тысяча девятьсот тридцать пятого года, Открытие сезона. Летний театр ЦДКА. «Четыре ошибки» (оперетту переименовали) и крупно – наши фамилии.
На сцене предпремьерная суета. В уборной молча гримируемся. Неволин влетает и возбуждённо шепчет:
- Вся Москва пришла. Пресса, начальство.
И тут же спокойный голос нашего «тренера» Арнольда:
- Плюньте на всё! Ныряйте, темп, темп. Я знаю, что всё будет в ажуре! Будьте Вы прокляты! Ни пуха, ни пера!
Глухими, не своими голосами отвечаем:
- К чёрту!
Меня как-то подташнивало, чувствую у моих коллег то же самое.
И вот, началось. Кончилась увертюра. Тишина. Слышу поющие голоса Брониславы Михайловны и Миры-Мар. Дуэт кончился. Опять тишина. Видимо, зритель настороженно присматривался, слышу в зале щебетанье девушек, потом на сцену нырнул Стась Рутковский, идёт диалог. Мира-Мар ушла. Пошёл дуэт Бронской и Рутковского. Танец, и вот наконец-то первые аплодисменты. Дальше нырнул Ксендзовский, ария и опять - аплодисменты. Бронская подходит ко мне, возбуждённо жмёт руку.
- Ну, ни пуха!
Ныряю… и сам не помню, что было.
После занавеса, как всегда поздравления. И только Арнольд ходил и слегка, как из ушата, подливал:
- Не обольщайтесь! Вот что завтра скажет пресса?
Пресса? А она сказала…, но об этом позже.
Прошло несколько дней. Московская театральная общественность просит нас ночью выступить в Эрмитаже.
Опять волнение. После этого ночного спектакля прошло уже много лет, а я, как сегодня помню. За кулисы, с цветами пришли «могикане!»: Немирович-Данченко, Яблочкина, Книппер-Чехова, Качалов, Москвин и ещё много-много других. Взволнованные, крепкие пожатия, даже поцелуи и слова:
- Молодцы! Спасибо, возродили водевиль!
Как-то обедаем в ресторане ЦДКА, подсаживается Родионов.
- А у Вас есть ещё оперетта?
- Завтра постараемся ответить.
- Осталось тринадцать дней. Успеете?
- Успеем.
- Ответьте по-военному. Добро!
Звонок в Ленинград к Борису Тимофееву.
- Как чувствовал. Сегодня закончил «Свадьбу в Севилье». На шесть человек. Учёл Варламову. Сегодня «Стрелой» вместе с Арнольдом выезжаем в Москву.
И снова началось.
Арнольд нас терзал. Сидел даже с хронометром и подгонял, подгонял. Михаил Давыдович и Рутковский опять сбросили килограммы.
И опять пресса.
После премьеры прошло пять дней. Родионов предложил:
- Давайте третью!
А.Г.Арнольда задерживаем в Москве, а Бориса Тимофеева просто-напросто закрываем на ключ в номере гостиницы.
Борис Тимофеев и А.Г.Арнольд начали накручивать, решили переплюнуть «Четыре ошибки» и «Свадьбу в Севилье».
Выпустили в срок третью премьеру «Горная роза». Зритель хохотал.
А пресса писала:
«…Успех двух оперетт – это, прежде всего успех превосходных актёров: Бронской, Рутковского, Королькевича, Ксендзовского и Варламовой. Но главное – это успех жанра, жанра почему-то забытого и не признаваемого у нас. «Четыре ошибки» и «Свадьба в Севилье» восстанавливают на нашей эстраде жанр подлинной музыкальной комедии, если хотите – водевиля с пением.
Обе оперетты – это комедия положений, «Четыре ошибки» - более каскадная, фейерверочная комедия. Но в обоих спектаклях всё дело в динамично и быстро развёртывающейся интриге, в остро комедийных сюжетных кви-ква-про. Лирическая ария, каскадный дуэт, коротенький танец – всё это лишь минутные отклонения, музыкальные паузы – не больше. Зритель заинтригован и увлечён действием, сюжетом…
К сожалению, третья оперетта в ЦДКА «Горная роза» оказалась гораздо слабее этих двух. Прежде всего, она сделана явно халтурно и в литературном отношении и по линии музыкального оформления, собранного из ряда номеров отнюдь не одного Легара, как это обозначено на афише….
… И только художественный такт режиссёра Арнольда и блестящая игра Бронской, Королькевича, Рутковского и др. спасает в данном случае положение.
Очень жаль, что эстрада ЦДКА не удержалась на занятых в «Ошибках» и «Свадьбе» позициях и в «Горной розе», в результате, явно потерпела фиаско.»
Один штрих нашей повседневной работы. Мы взяли себе за правило – после каждого спектакля устраивать по очереди ужин. За ужином детально горячо обсуждали только что прошедший спектакль. Нелицеприятно критиковали друг друга, а если было нужно, тут же репетировали. И наши спектакли не «ржавели».
Конец сезона, сыгран сто один спектакль. Родионов издаёт приказ по Дому красной армии. Благодарит за то, что не было срыва. И премирует нас декорациями всех трёх спектаклей (а костюмы шили мы сами). Мы вдруг стали «капиталистами». Мы, нежданно-негаданно стали обладателями большого имущества.
В Москву приехал наш Мюзик-Холловский директор И.М.Гершман и попросил нас, ввиду того, что премьера «Тёмного пятна» задерживается, открыть сезон опереттой «Четыре ошибки».
А потом пошли телеграммы с предложениями: Грузия, Украина и опять Москва.
Играем в Мюзик-Холле «Тёмное пятно» и репетируем с Николаем Васильевичем Петровым классическую одноактную оперетту Шарля Леккока «Женская хитрость».
Летом 1936 года Москва в театре «Аквариум» встречает нас, как старых добрых знакомых.
В это же время в «Сокольниках» играет ансамбль актёров Московского театра оперетты.
Мы не сдаёмся.
Борис Тимофеев решил себя реабилитировать после неудачи с «Горной розой», он лихо переработал старинный водевиль – «Девушка гусар» под названием «Девушка – сорванец». А.Г.Арнольд тоже учёл ошибки «Горной розы» и выпустил осенью в ЦПКиО спектакль «Девушка-сорванец».
В спектакле блистала Б.М.Бронская, хорош был в роли рубаки-гусара С.И.Рутковский, да и у меня была неплохая роль – учителя Лермана. Там были хороши и наши молодые актрисы Е.Назарьян и О.Варламова. Ну, а Михаил Давыдович, несмотря на возраст, пел как соловей.
Пресса хвалила.
Рамки театра Мюзик-Холл для нас стали тесными. Мы уходим из театра и становимся «кассовыми» гастролёрами. У нас обширный репертуар. Играем две оперетты в вечер. Свой молодой дирижёр М.П.Воловец. Летом мы в Москве. Осенью – на Украине или в Грузии. Зимой – в Средней Азии.
И вот уже на исходе тридцать восьмой год. Появились сберегательные книжки. Приобрели жирок, начала одолевать ленца. Скипидаристого А.Г.Арнольда уже с нами не было. Давно не репетируем. Живём «на процентики». Стало скучно. А тут ещё встретил в Москве, на Кузнечном, Николая Павловича Акимова, он как обухом огрел:
- Стыдно, молодой человек, продавать искусство за деньги. Идите в театр!
