Нобелевку по литературе получила Луиза Глюк, поэтесса.
Надо ли говорить, что в ее стихах нет ни рифм, ни ритма — их в принципе давно уже нет почти во всей американской поэзии; многие и не догадываются, что когда-то поэтом назывался человек, изводящий единого слова ради тысячи тонн словесной руды именно потому, что это в муках ночей рожденное слово, величием равное Богу, поэту надо было втиснуть в строгую оправу из ямбов, амфибрахиев, мужских и женских рифм, следя при этом за фонетикой и избегая неприличных глагольных рифм.
Надо ли говорить, что смысл стихов Глюк — набор пошлейших псевдофилософских штампов, разбавленных пометками в блокноте психотерапини, — такой извечный Ричард Бах, способный потрясти внутренний мир девочки в возрасте менархе.
Вот мое любимое. Типичное. Перевод мой. Но дело, поверьте, не в переводе. В оригинале так же нет ни рифмы, ни ритма, как и тут. А смысл — дословный.
Давным-давно я была ранена.
Я жила, чтобы отомстить своему отцу.
Не за то, кем он был.
За то, кем была я:
С начала времен, в детстве,
Я думала, что боль означает, что меня не любят.
Она означала, что любила я.
Эти стихи могли бы расхватать на статусы. Если бы любители статусов знали, что такое Нобелевка. И что такое стихи.
Оговорюсь, что эти стихи — кстати, как и мои собственные стишата — вполне сгодились бы для светского журнала или для аккаунта в инсте. Собственно, их вокабуляр как раз не выходит за пределы заметки в Космополитэн — в словарь лезть не придется. Но Нобелевка! Нобелевка, Создатель!
Здесь нет убаюкивающих аллитераций Эдгара По, опасливой наблюдательности Эмили Дикинсон или хотя бы затейливых притч Стивена Крейна. В стихах Глюк так болезненно ясно видно, до какой степени обмелела полноводная английская речь, которая и не речь уже, а речушка.
Не ищите в моем посте политику, ее здесь нет.
Только сожаление, что моим детям, которых мы еще до школы зачем-то научили отличать Гогена от Ван Гога и грамотно писать на пяти языках, придется жить в мире, где поэзией будет считаться случайный набор эмоджи и где они будут фриками и изгоями исключительно потому, что отличают Гогена от Ван Гога и грамотно пишут на пяти языках.
Какое человечество, такая и Нобелевка, в общем.