«ГРОЗНЫЙ МСТИТЕЛЬ ЗА ПОГИБШИХ КОММУНАРОВ»
(Триптих Народного художника СССР Ивана Ледовских «Гражданская война в России»)
Вагоны трясло и шатало. Флагманский бронепоезд Красной Армии мчался на фронт, набитый вооруженными матросами и суровыми, закованными в скрипящую кожу, комиссарами.
И никто из них не узнал бы в роскошной баядерке, облаченной в душистое облако восточного пеньюара, знаменитого железного комиссара Балтфлота Ларису Рейснер!
Колени ее упираются в белый войлок каспийской кочевой кибитки, голова зарылась в пушистый пах вождя, видны лишь каштановая макушка, поднимающаяся и опускающаяся в размеренном ритме, да тонкие сжимающиеся руки, лежащие на бедрах агонизирующего от наслаждения Предреввоенсовета.
Пальцы ее усеяны драгоценными перстями, среди которых выделяется один, с огромным бриллиантом, из Зимнего дворца. Именно им Лариса зачеркнула нацарапанное на стекле царской яхты «Межень» имя последней русской императрицы и начертала свое! Новая императрица России - Лариса Великая!
- Погоди, Лара, - хриплым шепотом попросил Троцкий, - я не хочу так скоро... Не хочу… стать… бессильным сейчас, с тобой.
Лариса пошевеливала ноздрями, чтобы не чихнуть. Нарком был так же курчав в паху, как и на голове.
- Лев, это было потрясающе, – прошептала она. – Такое грандиозное кощунство не снилось даже Люциферу. Установить в сердце православной России памятник Иуде! Иван гениален. Он гениален, как все, кого ты приближаешь. Мне сказали, у одной женщины на площади случился выкидыш. Вот каким должно быть настоящее искусство!
Лев Давидович снисходительно улыбнулся.
- Чтобы подвигнуть массы на революционные выступления, необходимо в первую голову взломать обыденную психологию, рутинное мещанское мировоззрение. Для этого требуются сильнейшие потрясения – вроде мировой бойни и таких актов святотатства и вандализма, как разрушение церквей и возведение памятников ересиархам. Для этого будем топить печи иконами, низвергать колокола и взрывать храмы, будем перекраивать человеческую косную природу, ковать нового человека.
- О, как тебе идет твое имя, – благоговейно прошептала Лариса. - Ты настоящий лев. У тебя львиная грива, ты знаешь? Это не случайно. Римские императоры – жалкие гиены рядом с тобой. Установлением памятника Иуде ты попираешь всю косную, трусливую человеческую мораль, все двадцать веков духовного рабства, пресмыкания у ног грозного Бога. Кто бы мог решиться на такое? Я задаю себе вопрос, и сама отвечаю – никто, кроме тебя!
Я буду достойна тебя. Я усвоила урок. Послушай, жизни достойны лишь поэты. Ты величайший поэт мировой революции. Обыватели, буржуазная сволочь жизни не достойны, они достойны лишь одного – уйти в топку истории, в топку того локомотива, что несет нас сейчас сквозь ночь и бурю. Однажды, Левушка, и я совершила поступок, который содрогнул меня своей новизной и смелостью. Я упивалась, как, наверное, упивался Иуда в момент своего знаменитого поцелуя. О, как я его понимаю! Предать и прийти поцеловать. Как это остро! Недавно я тоже совершила поступок не менее дерзновенный.
Троцкий вопросительно глянул безоружными глазами.
- О чем ты, Лара?
- Вот послушай. Будучи комиссаром Балтфлота я устроила в Адмиралтействе вечеринку для своих бывших знакомых из буржуазии. Ты видел Адмиральскую столовую в Морском штабе? Она вмещает до пятисот гостей. Я пригласила всех, кого могла вспомнить, профессоров с семьями, крупных чиновников царского режима с женами и дочерьми, знакомых отца, он был профессором философии. Не думай, он уже тогда был большевиком и читал революционные лекции рабочим, с большим успехом, между прочим, еще до октябрьского переворота.
Отец написал докторскую диссертацию, ты не поверишь, она называлась «Трактат о божественном происхождении царской власти». Он издевался в этом трактате над всеми догматами, а ему поверили. Он заявил, что он - рейнский барон Рейснер, а вовсе не еврей, иначе бы ему не дали защитить диссертацию. Так вот, отцовские друзья, все пришли, клюнули на приманку, захотели вкусно отобедать. Отвыкли от роскоши, стояли на блестящем паркете и боялись ступить, как в ледяную воду. Смотрели на бутерброды с икрой и сглатывали голодную слюну. Моисей Урицкий прислал ребят, мы взяли всех! Мигом сняли головку возможной контрреволюции в Петрограде!
- Урицкий – умница.
- Замечательный товарищ! ЧК не пришлось ездить по всему Петрограду, выискивать эту притаившуюся сволочь. Ты бы видел эти перепуганные лица, когда чекисты пришли их арестовывать! Я разыграла целый спектакль, возмущенно кричала, что не позволю арестовывать своих гостей, что я комиссар Балтфлота и флаг-адъютант.
А для вечеринки я надела костюм работы Бакста, из «Карнавала», роскошный, просто бесценный. Какой из меня комиссар в таком костюме? Комиссар должен быть в кожанке. Но меня узнали, братва заробела, не поняли, что я шучу. И гости мои ожили, воспрянули духом, решили, что я их спасу. Тогда я подмигнула Володе Миронову, мы вместе посещали большевистский кружок, у него революционный псевдоним «Ледокол», и он как рявкнул на всю залу: «Какие это гости, это гидра контрреволюции!»
Я поникла, заломила руки и говорю, ну, если гидра, тогда забирайте. Вот это был спектакль! Это не во МХАТЕ «Чайку» играть, не Блоков «Балаганчик» с томатным соком вместо крови, это сцена самой жизни, живой и страшной. Представь, их начали выводить из зала, а они даже поесть не успели. Стол был богатый, они давно не видели таких яств.
Все съели революционные моряки из петроградской ЧК! А всех арестованных буржуев – расстреляли! К чему я это говорю? По старой морали я совершила как бы предательство, но по нашей, революционной морали, это был подвиг. Я растоптала себя старую, я «предательством» в кавычках убила ту, слабую, нежную Лару, которая писала декадентские стишки, вот послушай, все-таки поэты - пророки, совсем юной я написала:
Апрельское тепло не смея расточать,
Изнеможденный день идет на убыль,
А на стене все так же мертвый Врубель
Ломает ужаса застывшую печать...
Как я угадала! Ведь я сломала печать ужаса в своей душе, и мне открылась безграничная свобода. Кто поставил эту печать на души людские? Я училась в Психоневрологическом именно для того, чтобы выяснить, откуда эти запреты, страхи, фобии в душах? Люди всего боятся. А я сломала печать и не боюсь ничего. Печать ужаса – она страшна. Но если сломать – за ней открывается необыкновенная свобода.
Я пью жизнь не жалкими глоточками, а полной грудью. Из-за «печати ужаса», наверно, и повесился Иуда. Как ты думаешь, Лев, почему же он все-таки повесился? Ведь он стал новым человеком, по мужеству он равен нам.
- Ты знаешь, что Ленин называл меня «иудушка Троцкий»?
Лариса расширила глаза.
- Он посмел так назвать тебя? То есть что я говорю. О, шаблоны сознания! Ведь Иуда – герой, а я все забываю об этом. То есть Ленин ласкательно называл тебя иудушкой?
- Нет, он не понимает всей мистической глубины этого имени. Ленин - практический человек. Его интересует только власть.
- Я стала новой, совсем другой, бесстрашной. Когда мы победим и я вернусь в Петроград, я отомщу всем, кто посмел не любить меня. Знаешь поэта Гумилева? Он посмел не любить меня! Он звал меня Лери, а я его Гафизом. Он мечтал похитить меня, как пират, а привел в дом свиданий на Гороховой. Никогда не забуду эту улицу, я ее взорву и переименую, чтоб стереть мой позор с лица земли.
Разве могла пойти туда утонченная профессорская дочка, салонная поэтесса серебряного века? А я пошла, я так его любила, что пошла бы куда угодно. И после этих жертв он бросил меня ради бездушной куклы Анны Энгельгард. И сказал: «красивая девушка, но совершенно бездарная». Разве это не заслуживает мести?
Троцкий надел пенсне и вгляделся в искаженное полуулыбкой лицо Рейснер.
- Ты страшна для обычного человека, - сказал он. - От тебя веет смертью. Все, кого ты полюбишь, погибнут. Может быть, даже я.
- Нет! – вскрикнула Лариса, бросаясь вождю на грудь. – Ты не погибнешь по моей вине. Ты – Лев, царь царей, повелитель фронтов! Не бойся моей любви, тебе она принесет только радость.
- Всех, кого ты коснешься, унесут свинцовые воды Стикса.
- Да, мне это предсказала одна цыганка. Я боялась любить. А теперь так весело! Мы останавливаемся. Какая это станция?
Лариса прошла в конец вагона.
- Ефимов, милый, что за станция?
- Лесные Моркваши, Лариса Михайловна.
- Какое смешное название.
- Это от местного говора, «моркква» значит по-марийски «красивый».
- А я – моркква, Ефимов? Какой вы милый, когда краснеете.
Поезд притормаживал. Вестовой открыл дверь на улицу.
Связист в форменной тужурке бежал рядом с вагоном, в руке его трепетала телеграфная лента. Ефимов свесился, держась за перила.
Получив сообщение, бронепоезд вновь набрал ход. Лариса читала черные корявые буквы на узкой серой бумаге. «Золотой запас царской России захваченный белочехами Казани вопрос жизни и смерти революции тчк примите все мыслимые немыслимые меры возвращения золота тчк Ленин».