Алексей КУРГАНОВ, миниатюра в диалоге
— Моряк должен воевать в море. А что поделаешь? Такова его суровая моряцкая служба. Такова его, образно выражаясь, исконная стезя. Чтобы если чего — сразу в мешковину, и всё.
— В парусину.
— Что?
— В парусину, а не в мешковину. В мешковину свинину заворачивают. Когда её на базар везут. Чтоб не заветрела.
— Больно ты грамотный, как я погляжу! Прям спец по текстилю. Парусина, мешковина… Всё одно домовина. Главное, что на море. Что стезя. Чтобы в... в общем, зашили чтоб — и всё.
— Что «всё»?
— Всё значит всё. В смысле, момэнто в море. Большое и бескрайнее. А лучше океан. Он и больше, и бескрайней.
— И долго ему там плавать?
— Кому?
— Который в мешко… парусине.
— Во-первых, запомни раз и навсегда: плавает хавно. Моряки ходют. Понял?
— Понял. Не такой уж я и дурак, каким кажусь на первый обманчивый взгляд. Поэтому повторяю вопрос: и долго ему там пла… ходить?
— Как сказать… Пока не растворится в море. Большом и бескрайнем. А лучше в океане. Или пока акулы не сожрут.
— Ага. Большие, тупые и безжалостные.
— Именно. Или киты.
— Киты людей не едят. Потому что у них горлы узкие. Они только планктон едят. И даже не едят, а всасывают. Как коктейль через трубочку. Ты когда-нибудь всасывал коктейль через трубочку? Ты вообще когда-нибудь коктейль употреблял? Вообще когда-нибудь бывал в коктейлийной? Хоть в одной какой? Хоть в привокзальной. Пользующейся хоть самой дурной репутацией хоть.
— Понятно. Опять выделываешься. Опять образованностью давишь. Канешна! Мы же в университетах не обучались! В консерватории не посещали с изображением умного вида! Потому что мы с самого своего босоногого детства всю жизнь своим тяжким трудом!
— Впечатляет. Только вот насчёт твоего тяжкого беспросветного труда давай не будем. Ты ж даже в армии не служил. Равно как и на флоте.
— И что с того? Да, не служил! Творческому человеку не обязательно служить! А если служить, то только ей, Музе! У меня, в конце концов, грыжа, плоскостопие и нестабильность пяточного нерва! Я чуть понервничаю — тут же начинаю ногами чечётку отбивать. И ничего с этим не могу поделать. Даже с помощью самых опытных, разводящих руки докторов. Поэтому и не служил.
— А какого же ты тогда здеся распинаешься о суровости морской службе?
— Имею право, потому что, повторяю, я — глубоко творческая личность! Да, я — творец, и никакое человеческое мне не чуждо! А море это вообще моя любимая пламенная стихия! Большая и бескрайняя.
— Ага. И пахнущая колбасой.
— При чём тут колбаса? Ну, при чём тут колбаса? Да, колбаса — и при чём она тут?
— А при том, что за завтраков ты её восемь ломтей пожрал! В одно своё широко развёрзнутое едало! И даже не поперхнулся ни разу, прекрасно зная, что это было на всех порезано! А ты — в одно!
— Ах, вот оно что? Куском хлеба попрекать? Где же, в таком случае, твои высокие нравственные принципы?
— В море. Которое момэнто. И которое широкое, бескрайнее и ненасытное, как не будем показывать конкретным пальцем конкретно в кого. А именно: в конкретно чей отожравшийся на этой обширно-халявной колбасе зад. В просторечии — жопа. Что? Съел?
— Уи, сэр. И не только съел, но даже уже и покакал. Эх, не испить ли мне на веранде кофиЮ?
— Испей, испей. Если ума нету… А я первую чарку — за хозяйку!
— Какую хозяйку? Где ты здесь видишь хозяйку?
— Эх, молодёжь… При чём тут «где видишь»? Так полагается! Первый тост! А второй — за тех, кто в море…