Либерализм, о котором говорилось в предыдущей статье, связан не только с идеей свободы. Девиз французской республики – «свобода, равенство, братство» – настолько крепко связал в европейском сознании три идеи воедино, что рассматривать их по отдельности европейцу уже непривычно. Тем более непривычно встречать мнения о несовместимости этих идей, каковое, к примеру, высказал Н.А. Бердяев (об этом чуть позже). Но если все же рассмотреть их отдельно в свете христианской традиции, то можно обнаружить, что равенство занимает в этой идейной триаде вполне обособленное положение по той причине, что его едва ли можно назвать христианской ценностью.
Начнем с простого анализа встречаемости понятий в Новом Завете. Как уже было показано в предыдущей статье, апостольские послания испещрены призывами к свободе. Всего к понятию свободы Новый Завет обращается около 50-и раз. Слово «брат» встречается в нем более 150 раз. Понятие равенства, если не считать его грамматического использования в выражениях «равно как» (в значении «так же»), «сравнивать» (уподоблять), «несравненно» и т.п., упоминается от силы восемь раз. Но важно не столько количественное, сколько содержательное различие. Свобода – одна из ключевых этических категорий христианства. Относительно идеала братства можно говорить о столь же прямом его установлении: «А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья» (Мф.23.8). В послании Иоанна призыв к братству сплетается в неразделимое единство с высшей христианской заповедью – заповедью любви: «Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти» (1Ин.3:14). Есть и множественные косвенные призывы к братству. Достаточно сказать, что Христос заповедал нам всего одну молитву, и она начинается с провозглашения братства. Ибо обратиться к Богу словами «Отче наш» означает признать, что у Небесного Отца есть и другие дети, то есть наши братья.
Резким контрастом этому выступает идея равенства. Призыв к равенству или к уравниванию людей в Новом Завете, можно при желании и с большой натяжкой увидеть лишь в одном месте у Павла, где он высказывает мысль о необходимости уравнительного распределения нагрузок и благ между членами новообразованной коринфской общины (2 Кор.8.13-15). В том же послании есть еще одна довольно трудная для понимания фраза: «Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно. В равное возмездие, – говорю, как детям, – распространитесь и вы» (2 Кор. 6.13). Однако эту фразу уж совсем трудно притянуть к девизу либерализма. В обоих случаях речь идет о принципах организации жизни конкретной общины. Если же отбирать те высказывания Нового Завета, где понятие равенства фигурирует в контексте рассмотрения собственно богословских вопросов, то таких мест окажется всего три. И выборка эта поражает, ибо вместо ожидаемого разговора о равноправии людей Евангелие во всех трех случаях говорит о равенстве Человека и Бога. Вот эти три цитаты:
«Иисус сказал им в ответ: чада века сего женятся и выходят замуж; а сподобившиеся достигнуть того века и воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божии, будучи сынами воскресения» (Лк. 20:34-36).
«Иисус же говорил им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю. И еще более искали убить Его Иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл Бога, делая Себя равным Богу» (Ин 5:17,18).
«Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек…» (Фил. 2:6,7).
К схожим результатам приводит анализ косвенных свидетельств. Все они говорят о том, что Спаситель не призывал к равенству, не проповедовал его, не обещал его и не применял идею равенства в отношениях с людьми. Во многих местах мы встречаем откровение о радикальной трансформации меры ценностей и заслуг по принципу «первые станут последними». Но это не есть уравнивание или отмена меры. Об иерархичности Царства Небесного недвусмысленно свидетельствуют такие слова, как, например: «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном больше его» (Мф.11.11). Неравенство утверждалось в новозаветной общине и словом, и делом. Евангелисты сообщают нам о многоступенчатой иерархии, сложившейся в среде учеников Христа. Был круг семидесяти избранных для проповеди благой вести (Лк.10.1), был более узкий круг двенадцати, с которыми Иисус разделил Тайную Вечерю (Мф. 26.20), были три наиболее приближенных к Иисусу ученика – Петр, Иоанн и Иаков (Мф.17.1; 26.37), и, наконец, был один любимый ученик – тот, «которого любил Иисус» (Ин.13.23), то есть Иоанн. И был также Петр, которому вручено было руководство Церковью (Ин.21.15-17).
Не найдем мы в Евангелии и отрицания привилегий, получаемых по факту рождения потомками богоизбранного народа. Благовеститель утверждает их с резкостью, немыслимой по меркам современного этикета: «Но Иисус сказал ей: дай прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Мк. 7.25); «Иисус говорит ей: …вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев» (Ин 4:7,19-22). В не менее жестких выражениях заявляет о превосходстве иудеев над язычниками и апостол Павел: «Ты, дикая маслина, привился на место их.., если же превозносишься, то вспомни, что не ты корень держишь, но корень тебя» (Рим.11.17)
Итак, в Царстве Небесном нет равенства. Не предписано оно и общине, созданной для его приближения. Есть старое правило философии: не умножать сущности. То же можно и даже необходимо отнести к ценностям. Необходимо потому, что лишние ценности и добродетели имеют свойство, подобно лишним людям, вести себя агрессивно. Это когда они отрываются от других добродетелей и начинают, по словам Г.К. Честертона, гулять каждая сама по себе, становясь еще более вредоносными, чем пороки. Так и случилось с равенством. Эту ценность, возросшую на почве благословенной борьбы с рабством и угнетением человека, строители нового мира не смогли или не захотели удержать там, где ее законное место: в области охранения заповеди о божественном достоинстве каждого человека, которое каждый может уронить, но не может потерять окончательно. Да, идеал равенства имеет смысл там, где разрушены сами основы христианского отношения к человеку, где часть людей лишена неотъемлемых человеческих прав, где насилие возведено в норму. Провозглашение равноправия может дать начальный толчок для исправления нравов. Но горе обществу, которое объявляет равенство высшей целью. Ибо там, где царствует братская любовь, равенство не нужно и невозможно. В чем надо уравнивать людей, желающих жертвенно послужить друг другу? Из каких побуждений может возникнуть такое желание? Наверное, только из зависти, а зависть, как мы знаем из книги Бытия, стала источником первого человекоубийства.
Нет зависти, не нужно и равенства. Это тоже в исчерпывающей полноте раскрывает нам Евангелие в притче о работниках в винограднике. Там встречаются две справедливости: одна божественная, другая – человеческая. И за каждой стоит своя логика, только первая основана на милосердии, а вторая – на зависти. И аргументация от равенства, конечно, на стороне второй: «Эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной» (Мф.20.12). В этом-то и заключается непроходимое различие между свободой и равенством. Свобода есть конечная (терминальная) ценность, составляющая задание каждого человека. Равенство есть инструментальная ценность, то есть средство достижения терминальных ценностей, причем обладающее весьма ограниченным потенциалом и тяжелыми побочными последствиями для тех обществ, которые приняли ее по ошибке (по ошибке ли?) за терминальную ценность.
Уже в первой Декларации прав человека и гражданина от 1789 года возникает наряду с равенством перед законом принцип равного доступа «ко всем постам, публичным должностям и занятиям… без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены добродетелями и способностями». История показала, как трудно удержаться в рамках этого принципа, не сделав следующего шага к идее искусственного выравнивания стартовых условий развития. Ибо этого требует то же самое чувство справедливости, что потребовало равенства перед законом. И вот русских дворян в первые десятилетия после революции перестают допускать в университеты, освобождая места для детей рабочих, а в современной Америке вводятся квоты для женщин и чернокожих на всякий сколько-нибудь значимый пост. Противоречит принципу равного доступа? Ничего, мы знаем, что идеи имеют свойство переходить в свою противоположность.
Но и квот, надо полагать, может оказаться недостаточно. Сколько в «добродетелях и способностях» гражданина зависит от воспитания и условий развития, а сколько – от генетики? Ганс Айзенк, создатель теста IQ, отвечает на этот вопрос на основе гигантских статистических данных твердо и однозначно: 30 % среда и условия, 70 % гены. Так что, если мы всерьез озаботились справедливостью, одними квотами не обойтись. Здесь открывается простор для генной инженерии, и в обществе, основанном на зависти и конкуренции, всегда будет маячить тот зловещий призрак шигалевщины, который разглядел Достоевский в бесах русской революции:
«Шигалев гениальный человек! Знаете ли, что это гений в роде Фурье; но смелее Фурье, но сильнее Фурье; я им займусь. Он выдумал "равенство"! <…> Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями, вот Шигалевщина! Рабы должны быть равны».
Впрочем, это разглядывали и другие. Еще до Достоевского А.К. Толстой в балладе «Порой веселой мая» припечатал поборников равенства строфой:
Весь мир желают сгладить
И тем внести равенство,
Что всё хотят загадить
Для общего блаженства!
А Бердяев, уже после Достоевского, написал «Философию неравенства», в которой проблема соотношения свободы и равенства поднимается на уровень онтологического и религиозного рассмотрения:
«Либеральная идеология ...проникнута верой в естественную гармонию свободы и равенства, во внутреннее родство этих начал. Французская революция совершенно смешивала равенство со свободой. Весь XIX век разбивал иллюзии естественной гармонии, он жизненно раскрыл непримиримые противоречия и антагонизмы. Обнаружилось, что равенство несет с собой опасность самой страшной тирании. Обнаружилось, что свобода нисколько не гарантирует от экономического рабства. Отвлеченные начала свободы и равенства не создают никакого совершенного общества, не гарантируют прав человека. Между свободой и равенством существует не гармония, а непримиримый антагонизм.
Неравенство религиозно оправдано неповторимо индивидуальной судьбой человеческой личности в вечности. Это не значит, конечно, что не должно облегчать и улучшать земной удел человека. Наоборот, это облегчение и улучшение есть исполнение заповеди любви. Но это значит, что нельзя бунтовать против первооснов божественного миропорядка, разрушать их и противополагать свой ограниченный и произвольный смысл божественному смыслу жизни. Неравенство есть основа всякого космического строя и лада, есть оправдание самого существования человеческой личности и источник всякого творческого движения в мире. Всякое рождение света во тьме есть возникновение неравенства. Всякое творческое движение есть возникновение неравенства, возвышение, выделение качеств из бескачественной массы. Само богорождение есть извечное неравенство. От неравенства родился и мир, космос. От неравенства родился и человек. Абсолютное равенство оставило бы бытие в нераскрытом состоянии, в безразличии, т. е. в небытии. Требование абсолютного равенства есть требование возврата к исходному хаотическому и темному состоянию, нивелированному и недифференцированному, это есть требование небытия…
Жажда равенства всегда будет самой страшной опасностью для человеческой свободы. Воля к равенству будет восставать против прав человека и против прав Бога. Все вы, позитивисты-либералы и позитивисты-социалисты, очень плохо понимаете всю трагичность этой проблемы. Свобода и равенство несовместимы. Свобода есть прежде всего право на неравенство. Равенство есть прежде всего посягательство на свободу».
Актуальные мысли, не правда ли?