— 28 —
Поздней осенью, в холодный, дождливый день, возвратившись со службы к обеду, Василий Львович нашел в Глориозе Васильевне страшную перемену. Лицо ея было бледно, глаза заплаканы, в голосе и приемах — полное разстройство. Она была молчалива, смотрела испуганно, как-то украдкой бросала взгляды на мужа и более пристально останавливала взор на Верочке.
Василий Львович пришел в ужас. Он несколько раз подходил к жене, участливо спрашивал ее, целовал ей руки, обнимал, ласкал. Она молчала, прятала лицо в платок и плакала.
Но читатель, без сомнения, уже разгадал в чем дело. Да, читатель не ошибся: к Глориозе Васильевне возвратился Василий Венедиктович после шестнадцати-летняго заключения в крепости.
Вот как это произошло.
Около трех часов описываемаго ненастнаго дня, в дверь Павеликиных тихо позвонили. Сам Павеликин еще не возвращался, прислуга куда-то случайно вышла, пришлось отпереть дверь Верочке, вообразившей, что звонит отец. Но вошел некто чужой. Девочка бросилась к матери.
— Мама! вошел какой-то страшный, мокрый и должно быть голодный. Мама, дай пятачок, я отнесу ему и он уйдет.
— 29 —
Глориоза Васильевна беззаботно подала Верочке пятак и та понесла его вошедшему.
— Мне этого не надо, милая крошка! Я хочу видеть Глориозу Васильевну.
Глориоза Васильевна услышала свое имя, быстро и удивленно вышла в прихожую.
Перед нею стоял Барвенов. Опа вздрогнула, лицо ея покрылось бледностию и испугом. Она едва устояла на ногах.
— Здравствуй, моя дорогая! Наконец-то меня освободили...
На нем было плохое, холодное пальто, крайне потертое, на ногах высокие сапоги с грубыми голенищами из чернаго товара, в мокрых, худых пальцах он держал смятую фуражку. Вид его был жалкий, изнуренный, болезненный, но черты лица еще не утратили облика прежняго Васи.
Глориоза Васильевна стояла перед ним как приговоренная к смерти. Лихорадочная дрожь овладела всем ея телом. Она молчала. Верочка стояла рядом с нею и с детским недоумением смотрела то на мать, то на гостя.
— Глориоза Васильевна! Дайте мне поесть: я другия сутки ничего не ел ....— проговорил тихо Барвенов.
Глориоза как-бы очнулась. Она вернулась в комнаты, посмотрела на стенные часы и, что-то соображая, достала из столика десяти-рублевую бумажку.
— Вот, Василий Венедиктович, вам деньги. Пообедайте где-нибудь в кухмистерской, а здесь — не совсем удобно....
Она говорила, не сознавая хорошенько: во сне это происходит, или на яву.
— 30 —
Василий Венедиктович взял поданную ему красненькую бумажку и хотел поцеловать руку Глориозы, но та быстро отняла руку.
Василий Венедиктович еще постоял минуты две, потом, молча, повернулся и вышел. В сенях он не мог удержаться: горькия, жгучия слезы хлынули из его глаз, как горный поток...
— Боже мой! Боже мой!— мог только проговорить он, среди рыданий, и исчез на улице, во мгле дождя и холода...
Глориоза проводила его глазами и вернулась в комнаты.
Она вбежала в гостинную, бросилась на диван и судорожныя, истерическия рыдания били ее, как птицу, попавшую в когти коршуна.
Потом, через некоторое время она встала, неровными шагами направилась в свою комнату и здесь, павши на ковер перед иконой Спасителя, произносила надтреснувшим от глубокой скорби голосом:
— Я его оттолкнула! Господи, простишь-ли Ты меня?... Вася каторжника не оттолкнул и пострадал за него, а я?!... О, я несчастная! Чем оправдают перед Тобою, Создатель мой? Ты видишь все и молчишь, смотришь и безмолвствуешь.... А я? Как могу, как смею я смотреть на Лик Твой!....
Она ломала руки и, снова упавши, не поднимала с ковра головы...
— Вася, милый Вася! воротись, прости, протяни твоей Глориозе руку: я буду ее целовать.... Что я сделала, несчастная!....
Раздался звонок, по которому она привыкла узнавать возвращение со службы Василия Львовича. Она медленно встала и села в соседней комнате на первое по-
— 31 —
павшееся кресло. В этом виде Павеликин и застал ее, как упомянуто выше. Разумеется, Павеликин узнал все...
Обед был подан, но ни он, ни она не подходили к столу. Она была в каком-то забытье; он ходил крупными шагами по комнате, в которой сидела Глориоза, не переставая чрез короткие промежутки времени подходить к ней, чтобы помочь ея успокоению...
Наконец она встала и, пошатываясь, направилась снова в свою комнату. Здесь Василий Львович бережно уложил ее, намочив ея виски одеколоном и, поцеловав, ушел обедать...
Обедал он один, потому что дочка все время не отходила от матери...
По обедавши, он опять подошел к жене, поцеловал откинутую ея руку и сел у ея изголовья. Она все время неподвижно лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала...
Посидевши с полчаса, Василий Львович поручил горничной не отлучаться от Глориозы, а сам удалился в свой кабинет и опять стал ходить из угла в угол, с поникшей головой...
Среди охвативших его гнетущих дум, он глубоко и часто вздыхал и изредка шептал сам себе:
— Какое тяжелое положение! И как я никогда не заботился приготовиться к нему? Ведь, рано или поздно следовало мне ожидать этого грознаго момента. Не мог-же я убаюкивать себя тем, что мужа ея нет в живых. Как мне теперь вести себя перед нею и перед ним, если вздумает опять пожаловать к ней...
Да и мало-ли что может еще случиться: на его стороне громадныя права...
— 32 —
Такия назойливыя соображения не переставали crescendo наступать на его мозг и жечь его.
Ему, как отдаленная лазейка, представлялась такая мысль: „Конечно,— думал он, усаживаясь на оттоманку,— я мог-бы платить ему деньги... Не пожалел-бы и крупной суммы, лишь-бы он согласился оставить нас в покое.... Но ....“
Василию Львовичу приходилось слышать от жены, хотя она очень редко заводила речь о своем первом муже,— что Барвенов далеко не из тех натур, которыя склонны на компромисс, а теперь этот компромисс явился-бы корыстным, что еще гаже,— и мелькавшая перед Василием Львовичем лазейка исчезла, как далекая звездочка.
И он снова вскакивал и начинал ходить. По временам прислушивался, не долетит-ли до него голос жены. Но во всем доме царствовало безмолвие.
— Вот где открывается все глубокое содержание вечной истины: „Не пожелай жены искренняго твоего!"— продолжал разсуждать Павеликин.— Разве человек не сам создает себе адское мучение. Ведь я лишиться ея не могу... А если он потребует? да если и она захочет воскресить в себе прежния к нему чувства? Убеждения ея и сила воли мне известны. Как мне ориентироваться среди этого неожиданно-нахлынувшаго, безпощаднаго, мучительнаго положения.
Он пошел в комнату жены и на цыпочках подошел к ея изголовью. Ему хотелось излить перед нею овладевшее им тяжелое чувство, встретить ея отзвук, взаимопомощь. Ему дорог был ея душевный отклик, могущий сразу облегчить его страдания. Он очень хорошо знал, что и слезы бывают не горьки, когда их утирает любимая женщина.
— 33 —
Глориоза Васильевна и ея Верочка лежали рядом и тихий сон смежил их очи. Василий Львович бережно дотронулся до лба Глориозы, который был холоден, как у мертвеца.
Он осторожно придвинул стул и сел около лежавших дорогих ему существ. Тяжелыя, мучительныя думы продолжали терзать его сердце и отдаваться сильными ударами в его мозгу.
— Вася!— прошептала в забытье Глориоза Васильевна.
— Он наклонился к пей, но перед ним моментально, как гигант, вырос роковой вопрос:— „А котораго Васю она зовет?"
— Я здесь, голубка моя!— проговорил он нежно.
— Дай мне твою руку, я ее разцелую, так-же горячо, как ты целовал мою, помнишь, в Услоне...
Павеликину стало ясно, о каком Васе бредит она. Острый нож резал ему сердце.
Вечерния сумерки сгустились. Он вышел в зало, убавил электричество и в полумраке снова заходил взад и вперед, прислонив руку к своему горячему лбу.
Наконец и он прилег на том диване, на котором давеча рыдала его Глориоза после свидания с Василием Венедиктовичем. Павеликин желал хоть немного забыться сном, но сон бежал от него. Служанка пришла приготовлять стол для самовара.
Вдруг в комнате Глориозы раздалось:
— 34 —
— Ну, чтожь, казните, казните меня, я заслужила это!.. Но нет, он простит меня, он всегда был добрым, и ваша гильотина не понадобится!...
Василий Львович испуганно бросился в комнату Глориозы; за ним со свечою последовала служанка.
— Жару нет, голова холодная, а бред!— произнес Василий Львович, обращаясь к служанке
Верочка спала около матери крепким, безмятежным сном.
— Не позвать-ли доктора?— спросила служанка.
Василий Львович ничего не ответил на это предложение, очевидно что-то соображая... Но вот, Глориоза Васильевна открыла глаза. Разговор, происходивший у ея постели, возвратил ей сознание.
— Вася, дай мне воды,— промолвила Глориоза Васильевна, обращаясь к мужу. Служанка принесла графин, а Василий Львович налил стакан и, подавая его Глориозе, сел рядом с нею на постель.
— Успокойся, мой ангел! Все устроится благополучно, с помощию Божией.
— Бог в злых делах не участвует!— ответила она резко.
В чем-же ты видишь злое дело, моя ненаглядная,— пробовал Василий Львович отпарировать ея замечание.
— Как в чем?— воскликнула она, бросая строгий взгляд на Павеликина. — Где он теперь, среди ночи, холода и непогоды? Ну-ка, умный человек, объясните.
— Но, ведь, ты снабдила его деньгами. Он, без сомнения, и в тепле, и сыт. ... Можно еще дать ему денег.
— 35 —
Глориоза опять грозно взглянула на Василия Львовича и, не сказавши ни слова, встала и вышла в столовую, где приготовлен был чай. Увидевши кипящий самовар, она села к чайному столу и принялась распоряжаться с видимым спокойствием, как будто с нею ничего не происходило.
— Ты не сердишься на меня, друг мой?— спросил ее Василий Львович, целуя ея руки и садясь близко возле нея.
— Ах, Вася, Вася!— произнесла она со вздохом, не уклоняясь от его ласк и поцелуев.
Он хотел спросить ее: какого Васю она сейчас назвала, но благоразумно воздержался.
Стали пить чай: но задумчивость не оставляла Глориозу Васильевну.
После чая Василий Львович, желая развлечь жену, просил ее сесть за рояль и сыграть ему что-нибудь. Но она опять строго взглянула на него.
— На сердце тяжелый камень, а ты заговорил о музыке,— сказала опа после нескольких минут молчания.
— Хорошая музыка не может испортить настроения: напротив... — пробовал возразить Павеликин.
— Надо молиться... Это лучшая музыка перед Богом.
— Но ты знаешь, милая моя подруга,— и посредством музыки воздавалась хвала Богу. Сказано: Хвалите Его в тимпане и лице, хвалите Его во струнах и органе"....
— Мы не умеем с тобой так хвалить Его. Надо иметь чистое сердце. А чисто-ли оно, например, у меня?
— 36 —
Василий Львович старался замять разговор на эту тему. Он заметил на глазах жены снова появившияся слезы.
— Не плачь, мой светлый ангел. Будем вместе молиться и нам будет легче,— не утерпел возразить Василий Львович, привлекая к себе на грудь Глориозу, целуя ее.
Весь вечер, до глубокой ночи, протянулся среди успокоительных стараний со стороны Василия Львовича. Он мог заснуть только перед самым утром; но Глориоза так и не ложилась. Повидимому она искала уединения.
Но уединение и угрызение совести опять раздражили ея нервы.
Лишь только представит себе, как безчеловечно оттолкнула опа сегодня голоднаго мужа, шестнадцать лет страдавшаго в узах, когда она большую часть этого времени провела среди роскоши и наслаждений,— сердце ея начинало гореть, как в огне, и она теряла всякое самообладание.
— Безумная! Как я могла забыть его?— говорила она сама себе, сплеснув на груди руки, как кающаяся Магдалина. Забыть человека, который так много сделал для меня и с которым связано так много дорогих воспоминаний?— Милый, милый! Как ты бережно всегда обращался со мною, лелеял меня, как любимаго ребенка. Я не могу забыть наших продолжительных бесед во время прогулок по услонским горам, перед лицем сияющаго солнца и очаровательной Волги. Как много дал ты моей душе хороших возвышенных чувств, как ты называл меня своим ангелом-хранителем и находил во мне великую нравственную силу. Куда девалась эта сила? Куда девалась моя нравственная дисциплина, которую я воспитывала в себе, благодаря твоему влиянию. Вася милый, Вася дорогой, Вася ангел мой, где ты? Я отыщу тебя на дне моря и не отдам тебя никому, потому что я не могу более жить без тебя! Не могу, не могу, не могу! ...
Она упала и страшный истерический плач раздался по комнатам.
Вскочил Василий Львович, сбежалась сонная прислуга, проснулась Верочка и прибежала к матери тоже с плачем и криком. В доме поднялась возня.
— Напрасно, Василий Львович, не послушали меня давеча и не позвали доктора,— говорила участливо старшая служанка.
Но Василий Львович растерялся до того, что не нашелся, что ответить на сделанное замечание.
Глориозу Васильевну уложили в постель. Ночь, проведенная ею без сна, обезсилила ее и она скоро заснула. Старшая служанка легла в той-же комнате.
Наступило утро. Василий Львович сначала решил на службу вовсе не ехать и поминутно заглядывал в спальню Глориозы, осведомляясь о ея положении; но потом вспомнил о каком-то серьезном деле и не надолго отправился, чтобы сделать по этому делу нужное распоряжение, поручив прислуге строго-настрого не отлучаться от кровати жены и немедленно телефонировать ему, если ей сделается хуже. Впрочем, он разсчитывал вернуться не долее, как через полчаса.
Но какия-то неотложныя дела задержали его и он возвратился только через два часа.
Когда он вступил в переднюю своего дома, перед ним стояла Глориоза, одетая и готовившаяся куда-то идти. Василий Львович обрадовался, что она встала и совсем оправилась, как ему показалось. Ему представилось, что она хочет прогуляться и освежиться.
— 38 —
— Вот это прекрасно, моя милая; лошадь свободна, поезжай, прокатись.
— Мне не надо!
— Куда-же ты пойдешь пешком в сырую погоду; разве это возможно?
— Возможно!
— Куда-же ты идешь, в самом деле?— спросил ее Василий Львович, как бы загораживая ей дорогу.
— Иду отыскивать моего истиннаго мужа, дорогого, милаго Васю.
— Но как-же ты отыщешь его, если не знаешь где он... Воротись, я боюсь тебя пустить.
— Прочь, искуситель!!— крикнула Глориоза, бросая на Павеликина молниеносный взгляд и отталкивая его с дороги.
Ему не удалось удержать ее и она быстрыми шагами ушла из дому.
Он вошел в свой кабинет, опустился в кресло и схватился обеими руками за голову. Потом встал, оделся и вышел, чтобы догнать Глориозу и не упускать ее из виду; но это нужно было сделать тотчас по ея уходе, а теперь и след ея простыл.
Он ее не нашел, вернулся и решил, что дело плохо. Он сам готов был зарыдать, как женщина.
Ему не только скучно, но невыносимо тяжело стало без нея. Она и раньше отлучалась из дому, но то было в порядке вещей, не производило никакого впечатления. Правда, он всегда скучал, если Глориоза долго не возвращалась, но скука эта моментально пропадала, когда он шел, почти бежал, в переднюю, встречать ее. Теперь не то...
— 39 —
Он вошел в ея комнату, чтобы хоть при взгляде на ея любимыя вещи и книги получить некоторую отраду. Но, вместо отрады, явилось новое гнетущее осложнение. Здесь, совершенно случайно, глаза его упали на почтовый конверт. Это было письмо Глориозе Васильевне по городской почте: почерк на конверте незнакомый. Василий Львович быстро, дрожащими руками схватил конверт и вынул из него почтовый листок. Но оказалось — это не письмо, а коротенькое стихотворение, писанное рукою Барвенова:
Пала ты, как травка полевая,
Под косой искуснаго косца:
И, ему себя всю отдавая,
Для него, с любовью умирая,
Аромат свой льешь ты без конца. ...
А ему — и небо помогает
Наслаждаться гибелью твоей:
Туч своих оно не посылает,
И твое паденье орошают
Только слезы из моих очей.
Глориоза вернулась домой уже перед вечером, усталая, с утомленным лицем, с промокшими ногами. Она упорно не отвечала на распросы Василия Львовича и только ласкала и целовала плачущую Верочку.
Куда девался ея веселый, мелодичный голос, ея оптимистическое настроение. Она совсем не улыбалась, не принимала своих знакомых, искала уединения. Це-
— 40 —
лые дни тосковала, по ночам не спала, металась по постели, плакала. Внимание и ласки Василия Львовича сделались ей противны, она его чуждалась, связь их порвалась. ...
Иногда, ночью, ей вдруг представится, что позвонили в дверь. Она быстро вскакивала с постели и бежала, чтобы отпереть: но на дороге останавливал ее Павеликин, стараясь успокоить и уверить, что никакого звонка не было. Она не доверяла ему, подозревала, что он намеренно не пускает ея прежняго Васю. Она делала дерзости Василию Львовичу, обвиняя его, что он злостно отгоняет несчастнаго, к которому она готова броситься на шею, обвить ее руками и не выпускать его ни на шаг. Однажды она даже легла у самаго порога двери, чтобы слышат, как он позвонит, и Павеликину и прислуге приходилось с трудом приводить ее в чувство и возвращать на прежнее место.
Василий Львович приходил в отчаяние. Угнетенный дух его искал облегчения.
Павеликин и нашел это облегчение.... в вине.
Жизнь его пошла на убыль; он, как по наклонной плоскости, шел к понижению... Он запил.
А она продолжала думать только о прежнем Васе: все мечты, все помыслы ея были поглощены одной заботой — найти милаго Васю Барвенова. Некоторыя из близких, сочувствовавших ей дам говорили ей, что адрес его можно будет открыть: стоит только сходить на почту. На имя Василия Венедиктовича наверное получаются какия-либо письма. Она, услыша это, целовала руки говорившим. Но адреса и на почте не отыскивалось, а дни шли....
Наконец, луч света мелькнул в мрачную душу Глориозы. Почтальон, приносивший газеты Павеликину, просил доложить барыне, что желает ее видеть. Она вышла к нему. Почтальон сказал:
— Господина Барвенова никто не знает, а вчера было письмо какой-то Авроре Карловне Барвеновой. Вот ея адрес.
Почтальон подал бумажку с адресом Барвеновой.
Лицо Глориозы просветлело; едва-ли не впервые за это время она улыбнулась; через минуту она вынесла почтальону три рубля.
С лихорадочным трепетом Глориоза Васильевна оделась и, взяв извощика, покатила по данному адресу.
[продолжение будет]
[Николай Агафонов. КАЗАНЬ и КАЗАНЦЫ. I. Казань. // Типо-Литогр. И. С. Перова, Булак, соб. дом. 1906 г. // стр.5-52]
Подписаться на канал Новости из царской России
Оглавление статей канала "Новости из царской России"
YouTube "Новости из царской России"