217 лет первому кругосветному путешествию русских моряков под командованием капитана Крузенштерна
ДНЕВНИКИ ЭКСПЕДИЦИИ И ИХ АВТОРЫ
Источник: https://vera-eskom.ru
Автор: Владимир Григорян
26 июля 1803 года два корабля снялись с якоря на Кронштадтском рейде, устремившись в дали неведомые. Экипажи шлюпов «Надежда» и Нева» должны были пройти всю Атлантику и, обогнув мыс Горн, достичь Камчатки и Аляски, проложив к ним морской путь. Кроме того, они должны были высадить русского посланника Николая Петровича Резанова в Японии и вернуться домой, минуя Индию и Африку, доказав, что русским морякам по силам кругосветное плавание.
Цели путешественников, впрочем, были различны, даже у старых друзей – капитанов Ивана Крузенштерна и Юрия Лисянского. Близки они были с детства, несмотря на трёхлетнюю разницу в возрасте. Оба учились в Морском кадетском корпусе и покинули его одновременно по случаю очередной войны со Швецией, когда Ивану было семнадцать, а Юрию четырнадцать лет. Приняли участие в полудюжине морских сражений, затем были командированы в Королевский флот Великобритании, исходив с ним половину мира. Несмотря на то что перед кругосветкой оба были сравнительно молоды, это были опытнейшие мореплаватели.
Книга Ивана Фёдоровича, изданная после путешествия на «Надежде», написана немного тяжеловесным языком восемнадцатого века и говорит, что личностью он был нравственной, патриотом, монархистом, но прежде всего учёным. Более всего на свете занимали его астрономические наблюдения, картография, взятие проб воды в океане и тому подобные занятия, которым он отдавался с огромным жаром. По итогам путешествия капитана не только в России, но и в Европе признали первым гидрографом Тихого океана.
Юрий Фёдорович принадлежал к совершенно другой эпохе. Ты словно читаешь дневник советского моряка. Когда, вернувшись из путешествия, он попытался издать свои записки, в Адмиралтействе ему дважды отказали, сославшись на «множество погрешностей против российского языка и слога». Увы, не только стилем письма он отличался от Крузенштерна. Сын протоиерея нежинской церкви Иоанна Богослова, Лисянский ни разу в своих воспоминаниях не помянул имени Божия. И это не случайность. Иеромонах Гедеон, ещё один участник путешествия, признал его совершенно неверующим человеком. Юрий Лисянский – блестящий морской офицер, превосходный мемуарист, но при этом какая-то пустота в сердце отразилась и на его писаниях, и на его биографии. Этот человек, кажется, так и не нашёл, к чему приложить силы, несмотря на огромное честолюбие, и вскоре после возвращения на родину вышел в отставку, от которой его никто не пытался отговорить.
Воспоминания о путешествии оставил и иеромонах Гедеон, в миру Гавриил Федотов, преподававший в Александро-Невской лавре французский язык, риторику и математику будущим священнослужителям. В Русской Америке он многое смог сделать для просвещения этой земли, заложив Духовную школу и назначив после себя главой Миссии святого Германа Аляскинского, которого очень полюбил и уважал безмерно. Вообще-то, в экспедицию звали сначала другого человека – Евгения Болховитинова, ставшего позднее митрополитом Киевским, но он отбился, сказав одному из знакомых, что лавры капитана Кука и азиатские почести его не прельщают: «Лучше с вами поживём в России». Отец же Гедеон смиренно согласился.
ОТ КРОНШТАДТА ДО ЭКВАТОРА
Подготовлено путешествие было превосходно. Крузенштерн сам закупал сухари и солонину, которые сохранялись потом два года. Лисянский, по словам Ивана Фёдоровича, покупая корабли в Англии, позаботился и о приобретении «знатного запаса лучших противоцынготных средств, как то: похлебочный, солодовый и еловый экстракты, сушёные дрожжи и горчица; сверх того, лучшие лекарства», запаслись также кислой капустой и клюквенным соком. Поясним, что жертвой цинги стали в предшествующие столетия миллионы моряков, и лишь незадолго до отплытия наших кораблей были открыты причины болезни и способы борьбы с нею.
Экипажи набрали из добровольцев, и, возможно, поэтому немыслимо было представить, чтобы кого-то из матросов не то что выпороли, а хотя бы грубо обругали – для той эпохи это было невероятно в английском, французском или испанском флотах. Всех обеспечили английским бельём и всем необходимым. На «Надежде» ни один матрос за последующие три года не умер от болезней, а один исцелился от открывшейся у него в пути чахотки. На «Неве» умерли двое, но один от старых ран, полученных ещё в шведскую кампанию, а второй подхватил что-то на берегу. Имелись, правда, погибшие, но предотвратить это было не в силах человеческих. Так, ещё в первые дни «близ Готланда упал за борт один матрос – и сделался несчастною жертвою лютаго Нептуна», сообщал отец Гедеон. «В 8 часов, – пояснял Лисянский, – случилось с нами первое несчастье: один из лучших наших матросов, черпая воду на бизань-руслене, упал в море, и хотя в ту же минуту употреблены были все средства к его спасению, но всё было безуспешно». Это было печальное предзнаменование других бедствий, давшее понять, что путешествие не станет увеселительной прогулкой.
Вскоре после начала похода в Северном море начинается жестокая буря, но, добравшись до Кильского канала, моряки узнают, что им крепко повезло. В канале бушевало ещё сильнее, многие корабли потеряли мачты или были выброшены на берег. 26 сентября добрались до английского Фальмута с его прекрасной гаванью и недорогими продуктами. Прощай, Европа!
Крузенштерна беспокоит гамбургская солонина, которую почитали добротной, а она вдруг начала портиться – хорошо хоть, вовремя спохватились. Лисянский записывает в дневнике: «Во все прошедшие дни я занимался распределением пищи для своей команды, положив в сутки каждому человеку по одному фунту говядины, по такому же количеству сухарей и по чарке водки, также по одному фунту масла в неделю и соразмерное количество уксуса, горчицы и круп. Сверх этого, назначено было давать один раз в неделю горох и крутую кашу, к чему наши матросы довольно привычны». Да, именно это – вопросы обеспечения – отнимает больше всего времени у капитанов.
По пути к Канарским островам заряжают пушки – в этих местах иногда шалят алжирские пираты. Неожиданно на корабли опускается огромная стая маленьких птичек, которых отнесло от берега юго-восточными ветрами. Корабельные кошки были счастливы. Наконец-то Санта-Крус – столица Канар. Крузенштерн ворчит: «Всеобщая бедность народа, в высочайшей степени разврат женского пола и толпы тучных монахов, шатающихся ночью по улицам для услаждения чувств своих; суть такия отличия сего города, которые в иностранцах, не имеющих к тому привычки, возбуждают отвращение… Инквизиция господствует здесь равномерно, как и во всех владениях Гишпанских, и притом, по уверению многих, с великою строгостию». Работники, которые возят провизию на корабли, изумительно вороваты – тащат, что могут, прямо на глазах моряков.
Иеромонах Гедеон ничего этого не замечает, зато, когда отплывают от островов, записывает в дневнике: «Увидели летучих рыб – сих бедных водяных творений, кои в открытом воздухе морскими птицами, а в воде большими рыбами пожираемы бывают». Большие рыбы – это дельфины. Лисянский сообщает, что, спасаясь от них, одна из летучих рыб запрыгивает к ним на «Неву». Экватор! Отец Гедеон умиляется тому, как моряки с двух шлюпов кричат друг другу «Ура!», а Крузенштерн сообщает, что матрос Павел Куртнов с трезубцем в руке изобразил по такому случаю Нептуна.
САНТА-КАТАРИНА
Остров Святой Екатерины – Санта-Катарина – принадлежит португальцам и находится у побережья Бразилии. Батюшка в полном восторге: «Лимоны, каштаны, персики, ананасы, бананы, арбузы, тыквы, картофель, лук, морковь и огурцы находятся в великом количестве, а апельсинов так много, что и свиньи не едят». Народ же здесь, по его словам, учтив, ласков, гостеприимен и нравственен, никакого сравнения с канарцами. Вдобавок: «Во время вечера и ночи приятно смотреть на светящихся насекомых, коими наполнены все улицы и сады, как будто нарочито везде расставленными фонариками». Отец Гедеон в раю. Он счастлив.
Лисянский видит несколько другую картину, приметив, впрочем, и светлячков: «Взяв в руки трёх из них, можно читать книгу ночью». Но очень много змей и иных гадов земных, так что бразильцам приходится скакать на лошадях во весь опор через поля ядовитых тварей, греющихся на дорогах, а едва настаёт вечерняя заря, повсюду слышен ужасный шум. В одном болоте лягушки издают голос, подобный собачьему лаю, в другом будто колотят часовые в доски, в третьем скрипят, а в четвёртом раздаётся чрезвычайный свист.
На ремонт кораблей ушло около полутора месяцев, с португальцами Санта-Катарины, которые получили редкую возможность подзаработать, простились весьма довольные друг другом.
«Мы расстались с островом Св. Екатерины в то время, когда уже там созрели ананасы, – рассказывает отец Гедеон, – почему и мы имели удовольствие отведать сих нежно благоухающих плодов… С широты 52° и далее часто окружаемы были китами, кои, нимало не страшась наших кораблей, величаво плавали в недальнем от нас расстоянии».
Радостный человек, он получает от плавания удовольствие, кажется, больше, чем все остальные, быть может, потому, что лучше других сознаёт, что вокруг мир Божий.
ГРАФ, ДА НЕ ТОТ
Сопровождать Николая Петровича Резанова, посланника в Японию, должны были несколько человек, в том числе Фёдор Петрович Толстой – довольно известный живописец, не любивший моря. Вместо него на шлюпе «Надежда» вдруг обнаружили самого скандального человека в Петербурге, известного дуэлянта, картёжника и авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого. Он был первым русским, поднявшимся в воздух на воздушном шаре. Из-за этого полёта опоздал на смотр своего Преображенского полка, получив выговор от командира. Взбешённый Толстой плюнул полковнику в лицо. Дело могло кончиться плохо, но тут-то и подвернулась идея с кругосветным плаванием и подменой одного Фёдора Толстого на другого.
Более фантастического человека в экспедиции не было. Со скуки этот сильный, умный и совершенно не контролирующий себя офицер взялся устраивать разные пакости. Скажем, обиженный чем-то Крузенштерном, он научил свою обезьянку пачкать чернилами письма, а потом запустил её в каюту капитана, который лишился нескольких страниц дневника, которым очень дорожил.
В числе жертв Толстого оказался и Николай Петрович Резанов. Император Александр Благословенный назначил его начальником экспедиции, забыв сообщить об этом морякам. В чём именно должно было заключаться руководство Резанова, никто не знал, включая его самого, ведь капитан в море – это и царь и бог. Возникла неприятная коллизия. Николай Петрович отправил императору письмо, где выразил некую обиду, но что ещё хуже – поделился этим с графом. Толстой пришёл в полный восторг, немедленно оповестив о случившемся команду «Надежды». Это произошло вскоре после того, как покинули остров Святой Екатерины, о чём свидетельствуют полные горечи намёки в записях Крузенштерна. Как следствие – начался бунт против Резанова, которому офицеры стали выкрикивать в лицо оскорбления, так что посланнику пришлось запереться в каюте и несколько месяцев просидеть там практически безвылазно.
Когда корабли достигли Камчатки, Крузенштерна за это едва не арестовали, но, к счастью, Резанов великодушно простил капитана. Оба решили, что стали жертвами этого дьявола, графа, которого изгнали с корабля, велев добираться до Петербурга своим ходом. Где слонялся граф после, никто толком не знал. Известно лишь, что какое-то время он жил среди алеутов, которые покрыли его своими татуировками. Добравшись где на собаках, где на лошадях, где пешком до европейской России и получив прозвище Американец, он геройски проявил себя в очередной шведской войне, за новые свинства был разжалован в рядовые, а в войне с Наполеоном одно время командовал пешим казачьим полком. Так проходила его жизнь.
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был,
вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да разве умный человек
и может быть не плутом.
Так писал о нём Пушкин, которому тоже досталась порция гадостей от Толстого, совравшего, что Александра Сергеевича выпороли в Охранном отделении.
Женился Толстой на цыганке, возможно, единственном человеке на свете, который мог с ним управляться. У них родилось двенадцать детей, из которых одиннадцать умерли. Эта цифра потрясла графа: ровно столько людей он убил на дуэлях. С тех пор он сделался чрезвычайно религиозен, ходил в храм, а исповедовался перед смертью несколько часов.
О нём мы вспомнили как раз в связи с отцом Гедеоном. Толстой, вернувшись в Россию, любил рассказывать, как однажды сыграл со священником одну шутку. Утомлённый проповедями иеромонаха, напоил его до положения риз и припечатал бороду к палубе сургучной печатью. Когда отец Гедеон проснулся, граф заорал: «Лежи, не смей вставать! Вишь, тебя сам Крузенштерн опечатал как неотделимое корабельное имущество!»
Это, конечно, враньё, довольно сказать, что они плыли на разных судах – Толстой на «Надежде», а батюшка на «Неве». Тем не менее историю любят поминать, рассказывая об экспедиции.
ТИХИЙ ОКЕАН
Удивительно легко обогнули мыс Горн, где погибло множество кораблей, – крайнюю точку Южной Америки, откуда рукой подать до Антарктиды. Об этом материке, правда, в ту пору ещё не знали, его откроет другая русская экспедиция – Лазарева и Беллинсгаузена. Лисянский сожалел, что не запаслись на Санта-Катарине молодыми лимонами, не догадавшись, что они могут созреть в пути. Его утешила, впрочем, находка в запасах бочки лука и сотни тыкв, о которых все позабыли, а они оказались очень кстати. Здоровье экипажей было превосходно. На «Надежде» доктор Еспенберг, осмотрев матросов на предмет цинги, обнаружил, что дёсны у моряков даже здоровее, чем были в Кронштадте.
Четвёртого апреля с «Невы» увидели остров Пасхи. Островитяне встретили моряков вполне радушно, угощая бананами, сладким картофелем и сладким тростником. Конечно, невозможно было оставить без внимания знаменитые статуи, описанные Лаперузом. Знаменитый путешественник счёл их, по словам отца Гедеона, «старинными памятниками умершим, потому что вокруг их видели они много человеческих костей». «На утёсистом берегу стоят пять монументов, из которых первый мы приметили тотчас по обходе южной оконечности острова», – сообщал Лисянский. Впрочем, каких-то особых восторгов это чудо света не вызывало.
МАРКИЗСКИЕ ОСТРОВА
Намного интереснее оказались Маркизские острова, поначалу очаровавшие всех путешественников. Отец Гедеон описал знакомство с островитянами:
«Из северо-восточной бухты последнего острова приехали к нам островитяне на 4 лодках до 30 человек. Лодки их сделаны были из лучшего красного дерева чистою работою. Мило смотреть! Увидев их вдали, показывали мы разные знаки о безопасном их приезде к нам; а они со своей стороны показывали ткани и ветви бананов, трубили в ракушку и, не доезжая ещё до судна около 8 сажен, бросились в воду, подплыли к борту и взошли на корабль с видом, беспрестанно улыбающимся».
Вокруг русских кораблей по мере их прибытия – сначала «Надежды», затем «Невы» – закипала жизнь: плавали лодки, шёл обмен, где за кусок железного обруча от бочки можно было получить почти всё что угодно. Дальше произошло нечто, повергнувшее моряков в смущение, особенно руководителей экспедиции. Как писал Иван Фёдорович Крузенштерн, «при захождении солнца поплыли все мущины к берегу; но женщины, более ста, оставались у корабля, близ коего плавали они около пяти часов и употребляли все искусства, как настоящие в том мастерицы, к обнаружению намерения, с каковым они сделали нам посещение».
Капитан велел их отгонять, но «когда наступил вечер и начало темнеть, – признаётся он, – то просили сии бедные творения пустить их на корабль таким жалостным голосом, что я должен был то позволить. Но дабы таковое принятие их на корабль служители не почли разрешением к удовлетворению их сладострастия, то по прошествии двух дней пресёк я опять сие посещение женщин». На «Неве» благодаря решительности Лисянского и присутствию отца Гедеона удалось отбиться сразу, а от «Надежды» красавиц-пловчих пришлось отгонять в конце концов ружейной пальбой. Двигало дамами вовсе не сладострастие, а желание островитян любыми средствами добыть как можно больше железа.
Всех очень забавлял местный король – человек на редкость непосредственный. Он мог вдруг прыгнуть с корабля и поплыть к берегу, при этом остальные островитяне не обращали на него никакого внимания. Мичман Берг как-то раз уронил ему на голову весло. Король упал и забился в корчах, показывая, что ему приходит конец. Все очень встревожились, но когда мичман протянул правителю кусок обруча в подарок, тот вскочил и захохотал, весьма довольный своими актёрскими способностями. У Крузенштерна королю особенно глянулся бразильский попугай, которого ему пришлось подарить, и портрет супруги Ивана Фёдоровича, более всего её кудряшки, которые не только монарха, но и его подданных привели в полный восторг.
К своему удивлению, русские обнаружили на островах двух европейцев – англичанина Робертса, высаженного мятежными матросами, и француза Кабрита, оставшегося здесь добровольно. Они отчаянно враждовали. «Даже и здесь не могла не обнаружиться врождённая ненависть, существующая между англичанами и французами», – заметил Крузенштерн. Иван Фёдорович взялся убеждать их помириться «непременно для собственной своей пользы жить в согласии и дружестве». Европейцы дали ему обещание жить мирно, торжественно пожав друг другу руки, после чего Робертс показал на соседний остров со словами, что скорее эта земля возьмёт да и поплывёт, чем Кабрит перестанет ему пакостить.
Англичанин устроился на острове превосходно: построил себе маленький красивый домик, женился на девушке из королевской семьи, которую почти перевоспитал на европейский лад. Крузенштерн высоко оценил влияние англичанина на местную жизнь, заметив, что прежде, чем пускать сюда миссионеров, из островитян сначала нужно сделать людей.
Это не было с его стороны расизмом. Чем дальше, тем больше эти жизнерадостные, вечно улыбающиеся людоеды его пугали. Половина их идолов были божествами войны, другая половина – плодородия. И только один божок – радости. Это примерно отражало предпочтения этих людей. Оказалось, они воюют с жителями других бухт четыре месяца в году, то на лодках, то нападая из засад, истребляя друг друга, по словам отца Гедеона, ради того, чтобы добыть двух-трёх противников и съесть их.
Поедали, добавим, и своих. Отсутствие настоящих браков делало этих людей совершенно безразличными к семьям, так что в голодные годы мужчины могли употребить в пищу женщин и детей. Никаких чувств к ним они не испытывали, так как и жёны были не совсем жёны, и дети непонятно от кого. Население медленно, но вымирало, и началось это до знакомства с европейцами, уже тогда рождаемость была незначительной из-за отсутствия любви между людьми. Возможно, когда-то всё было иначе. На одном из островов обнаружились женщины, которые кутались в своеобразные шали, чуждаясь наготы, да и моногамные отношения среди аристократии говорили, что понятия о нравственности когда-то были строже.
Иван Фёдорович, угнетённый увиденным, даже написал в сердцах: «Скотоподобное состояние нукагивцев не может возбудить в них чувствования к волшебному действию музыки… Их музыка соответствует их свойствам. Народ, умерщвляющий и пожирающий своих жён и детей, не может наслаждаться нежными звуками свирели или флейты. К возбуждению грубых чувств нужны орудия звуков пронзительных, заглушающих глас природы. Необычайной величины барабаны их диким громом своим особенно их воспламеняют».
Благодушный отец Гедеон подметил, однако, что островитянам очень понравилась сельская русская волынка, слушая которую, они «дивились и робели, прыгали и кричали».
ГАВАЙИ
29 мая 1804 года кораблям пришло время надолго расстаться. На «Неве» товарищам с «Надежды» семь раз прокричали «Ура», на «Надежде» – шесть раз. Крузенштерн отправился на Камчатку, а «Нева» – на Гавайи, чтобы оттуда отплыть на остров Кадьяк, принадлежащий к Русской Америке.
Гавайцы встретили экипаж Лисянского куда более сдержанно, чем жители Маркиз. Лишь сорок женщин приплыли с очевидными намерениями и криками: «Для нас нет табу!» То есть для мужчин оно существовало, и они где-то пряталась. Европейцы не были для гавайцев в диковинку – корабли из Европы и Америки заходили сюда довольно часто, награждая местное население болезнями и другими неприятностями. Помимо всего прочего, это резко подняло здесь цены на продовольствие. Жители были мельче ростом, чем нукагивцы, черты лица грубее, вдобавок даже молодые люди ходили без зубов, из-за обычая выбивать их в знак печали по умершим родственникам.
Английские матросы, которых жило на Гавайях с полдюжины, рассказывали, что есть обычай после смерти короля приносить в жертву двух человек и, кроме выбивания зубов, насиловать всех попавшихся на пути женщин. Отец Гедеон ужасался и вздыхал, но трудно было не отметить, что миссионерам здесь было бы куда проще, чем на Маркизах. Гавайцы признавали существование добра и зла и верили, что после смерти будут иметь лучшую жизнь. Лисянский с удивлением узнал о существовании здесь сатанинской секты, члены которой уверяли всех, что знают молитвы, по которым любого можно отправить на тот свет. Как ни странно, это действовало: жертва «узнав о молитве, произносимой ему на погибель, лишается ума и чахнет или убивает самого себя». Юрий Фёдорович по этому поводу высказал предположение, что изверги этих людей убивают каким-то тайным способом.
Что восхитило Лисянского, так это способность гавайцев к ремёслам: «Все производимые ими вещи отменно хороши, но искусство в тканях превосходит даже воображение. Увидев их в первый раз, я никак не мог поверить, чтобы первобытный человек имел столь изящный вкус. Смешение цветов и отличное искусство в рисунке, со строжайшим соблюдением соразмерности, прославили бы каждого фабриканта этих тканей даже и в Европе».
Забавным по-своему следствием соприкосновения с европейцами стало то, что те завезли сюда немного коз, быков и коров. Что с ними делать, гавайцы не знали, и животные быстро одичали. Незадолго до прибытия русских моряков стада быков атаковали возделанные поля. Король отрядил отряд в тысячу бойцов, быки рассвирепели, убили четверых воинов и прорвались в горы.
КАДЬЯК
28 июня корабельный священник писал у себя в дневнике: «Пополуночи открылся глазам нашим Кадьяк с высокими своими горами, кои чрез всё лето бывают покрыты снегом. В пятом часу подняли Российский купеческий флаг и в разные часы выпалили из пушек три раза, и стали ожидать ответа». Так путешественники вновь оказались в России, только в какой-то другой, где до столицы империи нужно было проделать путь в половину мира. Небесной музыкой звучало название здешних гаваней: Павловская, Трёхсвятительская.
«Слабо перо моё, – писал иеромонах Гедеон, – к объяснению тех душевных излияний, кои вполне ощущал я, услышав, что в Новом Свете – стране, столь удалённой от России, стране ещё дикой, – благоговейно прославляется имя Триипостасного Бога и превознесённое паче всякого имени на земле живых имя Всеавгустейшего Его помазанника Александра Первого».
усская Америка – целый мир, ныне основательно забытый, – открылся перед моряками и пассажирами шлюпа «Нева», достигшего 28 июня 1804 года острова Кадьяк. «Надежда», которой командовал Крузенштерн, отправилась на Камчатку, а оттуда в Японию, чтобы высадить на берег русского посланника Николая Петровича Резанова.
Да-да, того самого Резанова, которому поэт Андрей Вознесенский посвятил поэму «Юнона» и «Авось». Помните:
Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Речь идёт о любви Резанова и дочери калифорнийского губернатора. При чём же здесь Япония и каким образом Николай Петрович оказался в Калифорнии? Не менее интересен вопрос, как священник кругосветной экспедиции иеромонах Гедеон познакомился со святым Германом Аляскинским…
Но обо всём по порядку.
ВОЙНА
«В 4 часа мы подошли к гавани Трёх Святителей, откуда к нам приехал один русский промышленник и несколько природных жителей острова Кадьяка на своих байдарках», – вспоминал капитан «Невы» Юрий Лисянский.
В гавани Святого Павла матросы кричали «ура», а крепость салютовала одиннадцатью пушечными выстрелами. Лисянский надеялся на то, что экипаж сможет отдохнуть – можно будет спокойно заняться ремонтом корабля и подготовкой к дальнейшему плаванию. Но оказалось, что моряки попали почти прямиком на войну с индейцами-тлинкитами из Ситкинского селения – будущей столицы Аляски. Народ был боевой – эти тлинкиты. Чтобы продемонстрировать своё мужество, имели обыкновение бичевать себя и резать тело ножами в сильный мороз или во время купания в море. Обидчивы были безмерно. Русское правительство купило у индейцев землю под факторию и крепость, названную Архангельской. Несколько лет жили мирно, а потом тлинкиты напали на поселившихся среди них русских и алеутов. Противостоять индейцам, вооружённым огнестрельным оружием, было трудно. Но появление в этих водах военного корабля «Нева» вернуло надежду на победу.
Вскоре после того, как корабль вошёл в Ситкинскую гавань, к нему подплыли индейцы, не догадывающиеся, что корабль принадлежит русским, а вместе с ними был и сын местного вождя, организатора нападения на русское поселение. Жаль, слишком поздно узнали об этом – тлинкит со своими людьми успел удрать. На берегу нашли удобное место, где стали строить крепость, получившую название Новоархангельской, установили там шесть пушек. Так было положено начало Ситке, долго бывшей столицей Аляски и при российской власти, и при американской. Это был ещё один результат экспедиции Крузенштерна. Но прежде чем вернуться в Кадьяк, пришлось морякам с «Невы» немного повоевать, даже пролить кровь в боях.
После нескольких перестрелок удалось найти крепость тлинкитов. Им предложили сдаться, вернув пленных русских и алеутов, обещая полное прощение. Но всё же пришлось идти на штурм, перетащив на берег несколько пушек. Два лейтенанта с «Невы» – Арбузов и Повалишин – командовали атаками на ворота. «Закричав “ура”, бросились на крепость, – рассказывал Лисянский. – Но неприятель, уже давно приготовившийся к сильной обороне, открыл ужасный огонь. Пушки наши действовали также весьма успешно, и крепость была бы непременно взята, если бы кадьякцы и некоторые русские промышленники, употреблённые для перевозки артиллерийских орудий, не разбежались. Неприятель, пользуясь этим случаем, усилил свою стрельбу по нашим матросам и в короткое время переранил всех и одного из них убил. Арбузов и Повалишин, видя, что нападение было неудачно, решились отступить. В это время убит был другой матрос, которого ситкинцы подняли на копья».
Столь же печально закончился второй штурм. Ободрённые индейцы открыли огонь из своих орудий по русским кораблям без какого-либо успеха, но ответный обстрел с «Невы» был куда более успешен. Тлинкитам пришлось выбросить белый флаг, о котором они, оказывается, имели понятие. Они решили уйти из этих мест. Несмотря на обещание безопасного прохода, индейцы ушли из крепости тайно. «Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание, – писал Лисянский. – Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти».
Вскоре прибыл посол-старик, представлявший окрестные племена, и сказал, что ситкинцы ушли, остальные же хотят «жить с русскими дружески». Он поведал, что ситкинцы сами были пришельцами и произошли от двух братьев, явившихся неведомо откуда. Их пожалели, а когда они выросли, дали им жён. Теперь же, видно, потомкам братьев вновь придётся искать себе землю, которая их приютит.
ЯПОНИЯ
«Надежда» тем временем чинилась в Петропавловской гавани на Камчатке – в будущем Петропавловске. Там Крузенштерн смог, наконец, избавиться от графа Толстого, вместо которого в экипаж поступил на время поручик Дмитрий Кошелев – брат губернатора Павла Ивановича. Дмитрий, кстати, был составителем первого словаря чукотского языка.
* * *
Христианство в Японии проповедовал иезуит Франциск Ксаверий, достигший одного из её островов в 1549 году. Успехи католиков были необычайны: уже через сто лет там насчитывалось около 300 тысяч христиан, после чего начались жестокие гонения на них, вызванные самыми разными причинами. В результате страна была практически закрыта для иностранцев, лишь к голландцам-кальвинистам относились снисходительно, допуская их в Нагасаки.
Впрочем, и подданный Екатерины Великой, путешественник и натуралист Эрик Лаксман, неприятия не вызывал. Убедившись, что он не католик, его приняли благосклонно и передали с ним разрешение русским кораблям приходить раз в год для торговли.
К сожалению, к этому времени отношения с японцами у русских были испорчены. За 22 года до описываемых событий японское судно, гружённое рисом и другими товарами, потерпело крушение у Алеутских островов. Вместо того чтобы отправить моряков обратно, стали думать, что делать. Моряки один за другим умирали, наконец, уцелевших решено было отослать сначала на Камчатку, затем в Петербург. По дороге один из японцев, Синдзо, сильно заболел, попался в руки какого-то энтузиаста, который заверил несчастного, что некрещёных не только не хоронят, но и поступают как с трупами животных. Решив, что терять нечего, Синдзо крестился.
В Петербурге невольных путешественников хорошо устроили – и зачем им позволили вернуться домой, Бог весть. Когда же они с нашими моряками оказались в Нагасаки, история крещения Синдзо открылась, и отношение к русским радикально испортилось. Бедных японских моряков, наконец увидевших Отчизну, схватили и все семь месяцев, что «Надежда» простояла в Нагасаки, держали под арестом. Синдзо пытался покончить собой – его нашли в луже крови, но спасли. Возможно, причиной этого, предполагал Крузенштерн, стало то, что, пытаясь облегчить свою участь, этот крещёный, но неверующий человек соврал, что русские намерены христианизировать Японию. Исцелившись, он попросил прощения и сказал, что от русских ничего, кроме добра, не видел. Кстати, если бы он с товарищами вернулся домой вскоре после кораблекрушения, то всё равно оказался бы в тюрьме. Любой соприкоснувшийся с христианами на их территории без контроля со стороны японских чиновников считался заражённым.
Консерватизм японцев завораживал. Крузенштерн, выгружая в качестве подарка зеркала для японского императора, спросил, каким образом их будут переправлять, и был удивлён, когда ему сказали, что понесут их на руках, – ведь придётся нанять массу народа! На что ему ответили, что за пару лет до этого китайский император прислал живого слона, так и его отнесли в столицу Эддо на руках. Приказы императоров, даже безнадёжно устаревшие, выполнялись тютелька в тютельку.
За жизнью Японии приходилось наблюдать уж очень со стороны, словно через стеклянную стену. Посланник императора сообщил, что русским кораблям отныне запрещено заходить в Японию. Впрочем, подарили на прощание 2000 мешков соли, которая на Камчатке была дороже золота, но раздали её там впоследствии, конечно, даром. Император также взял на себя расходы по ремонту корабля. В общем, японская вежливость и непреклонность явили себя во всей красе.
КАМЧАТКА
В некоторой растерянности экипаж «Надежды» вновь взял курс на Петропавловск, где их ждал обрадованный губернатор. Павел Иванович Кошелев брал когда-то под началом Суворова Измаил, заслужив за храбрость золотой офицерский крест. Был комендантом Севастополя, а на Камчатку отправился в чине генерала.
Показал себя он на этом краю земли отменно. Крузенштерн вспоминал о поездке губернатора на Чукотку, где в посёлке Каменный к нему пожаловала делегация местных жителей во главе со своим предводителем Чегро-Тумом. Старейшина описал несчастья, которые претерпели его соплеменники по вине российских купцов (а дело, бывало, доходило и до боевых столкновений), добавив:
«Всё, что побудило нас собраться в Каменном, состоит единственно в том, чтоб испросить у тебя быть нашим защитником. Мы слышали о твоей строгости, но слышали и о любви твоей к справедливости. Твоя добрая слава привлекла нас пред лице твоё. Два года ожидали мы тебя с нетерпением. Наконец ты пред нами».
Губернатор принял необходимые меры, чтобы прекратить злоупотребления. Состоялась их новая встреча, на которую глава чукчей приехал с дорогими мехами. Старый суворовский воин одарил его в ответ, но меха взять отказался. Тума был изумлён, заметив: «Мы сего никогда не видывали, никогда даже и не слыхивали». Обычно брали у чукчей, ничего не давая взамен.
«Будь по-твоему, – наконец сдался он, вынимая кинжал. – Говорю, что конец кинжала сего не будет во всю жизнь Тумы изощрён против твоих соотечественников. Объяви о сём своему императору».
Борьба со злоупотреблениями обошлась генералу очень дорого. Возник заговор с целью его убийства, а когда злодеи были арестованы, сибирский генерал-губернатор Пестель, отец будущего декабриста, переложил всю вину на бедного Павла Ивановича. Помимо прочего, его обвинили в излишней снисходительности к коренному населению. Оклеветанного Кошелева под конвоем доставили в Петербург, где он почти два с половиной года провёл под арестом. Освободили его лишь после нападения Наполеона на Россию, позволив создать свой отряд. Генерал геройски проявил себя под Чашниками, Смолянами, в Березинской операции.
А дела его на Камчатке и Чукотке, конечно же, пошли прахом, и ограбление этих земель достигло прежних высот.
Расставался Крузенштерн с генералом, когда пришло время, опечаленным. «Все мы сокрушались об нём, – вспоминал он, – что оставляли их в такой земле, где окружены они были людьми, от которых должны были опасаться всяких ухищрений и досад». Эти слова оказались пророческими. В честь генерала Крузенштерн назвал гору на оконечности Камчатки, именуемую ныне вулкан Кошелева.
КОМАНДОР РЕЗАНОВ
Ещё одним героем путешествия стал Николай Петрович Резанов – личность легендарная, запечатлённая в рок-опере композитором Алексеем Рыбниковым. Как совладелец Российско-Американской компании, он был одним из организаторов экспедиции Крузенштерна – полукоммерческой, полугосударственной.
Прошлое его было весьма любопытно. В 14 лет юноша из небогатой дворянской семьи поступил на артиллерийскую службу, одно время возглавлял личную охрану императрицы Екатерины, попал в опалу, но снова возвысился, приняв под своё начало канцелярию Гавриила Державина – статс-секретаря государыни. В 1794 году Резанова отправили в Иркутск проверить деятельность одного из самых богатых людей России – отца-основателя Русской Америки купца Григория Ивановича Шелихова. Полюбив дочь купца, Резанов женился на ней, а после смерти тестя стал одним из руководителей Северо-Восточной компании. Компания эта царила от Байкала до Аляски включительно, сосредоточив в своих руках добычу и торговлю пушниной.
Как именно её промышляли, Николай Петрович представлял себе смутно. Между тем начали доходить слухи, что русские добытчики ведут себя с чукчами и алеутами как злодеи. Император Павел Первый вознегодовал, решив разгромить предприятие, где Резанов представлял интересы купцов-компаньонов. Николай Петрович, однако, сумел убедить императора поставить дело на новый лад, учредив вместо прежней новую – Российско-Американскую компанию, где акционерами стали многие члены царской фамилии и крупнейшие сановники страны.
После этого, правда, смысл в посредничестве Резанова исчез, на первые роли вышел другой зять Шелихова – купец Михаил Булдаков, а вскоре Николая Петровича постигло великое несчастье – скончалась от родовой горячки его супруга.
* * *
Такой была история этого человека, прежде чем он впервые ступил на палубу «Надежды». После неудачи в Японии, простившись с кораблём в Петропавловске, Резанов совершил поступок, благодаря которому его имя вошло в историю. Снарядив два корабля – «Юнону» и «Авось», он отправился в Калифорнию, отослав письмо императору со словами, что нашёл в Ситке «до 200 россиян и более 300 кадьякских американцев без всякой пищи и запасов». Русская Америка, равно как и Камчатка, отчаянно страдала от недостатка продовольствия и всего необходимого. Нужно было договариваться с испанцами, и Николай Петрович смог получить разрешение на строительство Форт-Росса. Испанцы опасались американцев, именуемых в то время бостонцами, которые вели себя всё более нахраписто. Выделив место русским, с ними как бы заключали военный союз. Но немалую роль сыграла и помолвка Резанова с «первой красавицей этой земли» – Марией де ла Консепсьон Марселлой Аргуэльо, Кончитой, как её называли родные, дочерью коменданта Сан-Франциско. Резанову было за сорок, девушке – пятнадцать, но таких мужчин она не видела ни прежде, ни впоследствии. А в трюмы «Юноны» потекло столько продовольствия, что пришлось остановить погрузку, всё не поместилось.
«Американские области наши не будут иметь недостатка, – писал счастливый Резанов. – Камчатка и Охотск могут снабжаться хлебом и другими припасами; якуты, ныне возкой хлеба отягощённые, получат спокойствие; казна уменьшит издержки, на продовольствие военных чинов употребляемые».
Любил ли он Кончиту?
«Контенсия, – признавался он, – мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю её и плачу о том, что нет ей места в сердце моём». Он продолжал любить жену свою Анну, впрочем, намерен был вернуться в Калифорнию, испросив у императора разрешение на брак. Местных католических священников удалось к этому времени уломать и сохранить втайне от Папы Римского намечающуюся свадьбу. Мысль некоторых историков, что Резанов не собирался возвращаться к своей Кончите, разбивается хотя бы о тот факт, что, уезжая, он распорядился о строительстве там крепости и не собирался бросать этого предприятия.
По дороге домой Николай Петрович навестил Курилы, где его моряки сожгли японские склады, твёрдо заявив права России на всю эту островную гряду. Домой отправился сушей, но ему всё больше нездоровилось, всё чаще в письмах Резанов поминал о скорой встрече с женой, что сбылось. Он умер, достигнув Красноярска, в марте 1807 года, где о нём по сей день напоминает скромный памятный камень с надписью: «Резанов Н.П. 17.5.64 – 18.6.07». Долго считалось, что Кончита узнала о смерти возлюбленного лишь в 1842 году, но это не так. Правитель Русской Америки Баранов известил её семью о несчастье уже в следующем году, как только сам узнал о случившемся.
Замуж девушка так и не вышла, всю оставшуюся жизнь посвятила Богу, помогая бездомным и голодным и получив от народа имя La Beata – Благословенная. В 1851 году она стала первой монахиней из числа женщин, рождённых в Калифорнии.
ГОСУДАРСТВО И КАПИТАЛ
Все герои нашего рассказа, оставившие воспоминания, с болью писали о происходящем в Русской Америке, где наши купцы, не сдерживаемые правительством, вели себя не лучше испанских конкистадоров, принуждая местное население к непосильной работе. Даже стариков заставляли заниматься добычей мехов. Алеуты начали вымирать. В отличие от чукчей им некуда было скрыться со своих островов. Причины нашей будущей утраты Русской Америки из воспоминаний Крузенштерна, Лисянского и отца Гедеона ясны – прогневили Бога. Создание Российско-Американской компании, которая, как надеялся император Павел, сможет исправить положение дел, не улучшило их. Как говорили помощники Александра Баранова, представлявшего и правительство, и компанию в одном лице, «до Бога высоко, а до царя далеко, только б был здоров наш начальник».
«Даже у отдалённых окрестных народов имя русских сделалось ненавистным. Женщины ещё в утробе, а иногда и после, убивают младенцев для того, чтобы избавить их от мучения компании», – со скорбью сообщал отец Гедеон.
Воспоминания участников кругосветной экспедиции, судя по всему, произвели в Петербурге сильное впечатление. В руководстве Российско-Американской компании произошли серьёзные изменения – купцов начали менять на морских офицеров. Это положило конец наиболее крупным злоупотреблениям, но подорвало коммерческую состоятельность предприятия и привело в итоге к тому, что Аляска и Алеутские острова отошли в 1867 году американцам.
Государство и торговля существовали у нас как бы независимо друг от друга, но иногда воззрения правительства с одной стороны, купцов и промышленников с другой стороны расходились столь решительно, что начинался конфликт. К сожалению, нам и сегодня неизвестно, как примирить государство с капиталом, всё гребущим под себя, – вопрос из числа вечных.
АЛЕУТЫ
Жителей Кадьяка и окрестных островов иеромонах Гедеон полюбил сразу и навсегда – следом за новым своим другом отцом Германом Аляскинским. Насколько ужасно было столкновение здешних жителей с промышленниками, столь же ясным светом в окошке оказались для них наши монахи-подвижники. И по сей день коренные жители там считают, что тот не алеут, кто не православен, столь сильно запали им в сердце наши миссионеры.
Отец Гедеон донёс до России и первое подробное описание жизни алеутов.
«Везде принимали ласково, – вспоминал он, – кроме рыбы, потчевали сараною с китовым жиром и ягодами: малиною, шикшею, княженикою и черницею с китовым же жиром». Батюшка, конечно, отдаривался в ответ, интересуясь обычаями своей новой паствы. Интересно было ему, как заготавливают китов и солят рыбу. Пришлось как-то наблюдать за тем, как прощались с семьями мужчины, отправляясь с кем-то сражаться: не выронив слезинки, не вздохнув, что «почлось бы знаком трусости и не воина; садясь в байдару, едва удостоит одним словом сквозь зубы: фаяй – прощай». Воспитание детей состояло в том, чтобы не допустить их до плача, так нежно их любили. Не наказывали никогда, только советовали. Обратившись ко Христу, алеуты не почитали это за какую-то формальность, а приучали детей с малых лет молиться и кланяться Богу.
Столь же ласково обходились с жёнами мужья. «Когда жена приметит, – удивлялся иеромонах Гедеон, – что муж не соответствует её любви, то, рассердясь по причине ревности, бросается ему в лицо и ногтями царапает его; виновный муж сидит, повеся голову, не отваживаясь поднять руки своей на правосудную мстительницу».
Праздники алеутов чем-то неуловимо напоминали русские, коми, мордовские, не столько формой, сколько духом. Батюшка эти праздники почему-то называл «игрушками». Желающий сделать игрушку созывал соседей. В гости ходили семьями. Мужчины садились на лавки, женщины – под лавками на полу, каждая под своим мужем.
Старики начинали бить в бубны и петь, а потом начинались мужские танцы с приседаниями и подпрыгиваниями, изображая охоту на китов и всякого зверя. Обычно это происходило в конце осени – начале зимы, когда появлялось свободное время.
Во время таких праздников батюшка записал немало песен. Эту, например, исполнила 63-летняя Василиса Кунуан по случаю смерти брата Афанасия:
Что я плачу, смерть эта везде,
Что я кручинюсь, смерть эта везде,
Что я чернюсь, смерть эта по всем местам,
Самое имя собственное от смерти не изъято.
«ВЕЗДЕ ПРИНИМАЛИ ЛАСКОВО»
Мы, конечно, сильно забежали вперёд, описывая жизнь алеутов, увиденную глазами отца Гедеона. Вернёмся поэтому к тем дням, когда он впервые ступил на берег Павловской гавани острова Кадьяк – крупнейшего в Алеутском архипелаге. Его взору открылись здание такелажной, где чинились снасти кораблей, напротив, на горе, стоял правительский дом, где имелась библиотека, а рядом с ним восемь деревянных домов, где жили русские промышленники. Ещё из строений имелась старая крепость, где находились склады и кузня, баня и другие здания. На самой оконечности мыса стояли церковь и колокольня с ветхими крышами.
Ветхость эта хорошо показывала, как относился к православной миссии хозяин Русской Америки Баранов. Монахов навязали компании из Петербурга, требуя оказать содействие в просвещении алеутов. Но этого-то как раз здешнее начальство не желало совершенно, считая вредной затеей. Словно луч света, Церковь освещала безобразия, спасая алеутов, прекрасно понимавших, кто их ходатай и защитник, и охотно крестившихся. «Я – нижайший слуга здешних народов и нянька», – говорил впоследствии преподобный Герман Аляскинский.
На Кадьяке отец Гедеон не задержался, что удивительно. Только сошёл с корабля после года плавания – и вот уже неутомимый батюшка вновь отправляется в путь на ближайшие острова: Угак, Шалидак, Аяхталик, Ситхинок и Тугидок. Буквально в самом начале этого путешествия он едва не погиб, с содроганием вспоминая впоследствии, как «после тишины и тумана настал сильный и жестокий ветер при противном течении; гребцы устали, погода усилилась, волнением беспрерывно нас покрывало, у гребцов из носа лилась кровь от большого напряжения сил, явная предстояла гибель, ежеминутно ожидали от свирепости волн опрокинутия или разодрания байдарок; но с крайним изнурением сил, слава Богу, едва добились до пустого берега».
Два месяца и пять дней продолжалось его путешествие, во время которого он крестил 503 человека и обвенчал 38 пар. Проповедовал порой по восемь часов подряд через спутников, успевших изучить русский, да и сам быстро осваивая алеутский язык. Разоблачал предрассудки, рассказывал о воскресшем Христе. Алеуты, по его словам, слушали внимательно.
Сопровождал отца Гедеона Осип Андреевич Прянишников. Он был тобольским купцом и одним из самых удачливых добытчиков мехов на Алеутских островах, то есть участником их разграбления. Под его рукой бывало там до 500 байдар. Что заставило его полностью перемениться, неизвестно. Возможно женитьба на алеутке Александре. Так или иначе, но в какой-то момент он решил посвятить всю оставшуюся жизнь Богу, оставаясь при этом мирянином. Став переводчиком миссии, он вёл мирским чином службы для алеутов, роль его в их просвещении была громадна. Именно Осип Андреевич сопровождал отца Гедеона в опасном путешествии по островам, он же выучил языку местных жителей преподобного Германа и был самым последовательным их защитником.
«НАШЛИ КАКУЮ-ТО ПРИСЯГУ»
Здание миссии на Кадьяке было в самом худом состоянии, как и церковь с колокольней. Но благодаря помощи Николая Петровича Резанова, своего покровителя, отцу Гедеону удалось добиться передачи Церкви старого правительственного дома – там разместили училище для алеутов. Резанов, как один из владельцев Российско-Американской компании, был для Александра Баранова небожителем, способным смахнуть его с тверди земной мановением руки. Это, конечно, облегчило жизнь иеромонаху Гедеону, ведь прежде монахов на Кадьяке не жаловали.
Особенно запомнилась история, случившаяся в 1796 году, когда вышел императорский манифест о приведении к присяге всех граждан Российской империи. Баранову, который распоряжался алеутами, эта идея крайне не нравилась: ну какие они граждане? – недоумевал он. Ещё более растерян был отец Афанасий, не понимая, как можно ослушаться государя. Попробовал напомнить, но был обруган и выгнан в шею.
Тогда морской офицер, штурман Гавриил Талин и Осип Прянишников, решив помочь священнику, привели в храм два десятка кадьякцев. Те присягнули, можно сказать, тайно, но лишь немногие успели покинуть Петропавловскую гавань. Остальных схватили, заточив в казарме и заковав в железо. Спустя несколько дней схватили ещё одного крещёного алеута, который приехал навестить монахов. Его предупредили об опасности слишком поздно, так что бежать он не успел. Баранов в ярости рвал и метал, обзывая отца Афанасия беглым крепостным, а офицеров, помогавших ему, бунтовщиками. Обещав расправиться с ними, он так увлёкся, что возопил: «Вот! Вы нашли какую-то присягу, развратили всех американцев».
Несколько лет после этого алеуты опасались приближаться к православной миссии, а за пару лет до прибытия «Невы» случилось новое происшествие. Александр Баранов с промышленниками, крепко выпив по случаю Пасхи, решил послушать колокольный звон, забыв, что звонница по их же небрежению пришла в негодность. Стали запугивать иеродиакона Нектария, требуя музыки. Тот заперся в колокольне, пытался объяснить, что к чему, но ругательства не прекращались. На следующий день Баранов не успокоился, обещая отвезти отца Афанасия на байдаре в безлюдное место, то есть на верную смерть, а Нектария, схватив за грудки, и вовсе обещал повесить на колокольне.
Быть может, что-то дошло до Петербурга, где решено было создать на Алеутских островах викариатство. В епископы поставили 38-летнего архимандрита Иоасафа (Болотова), но до архипелага владыка так и не добрался. 10 мая 1799 года он сел в Охотске на судно «Феникс» вместе с двумя помощниками и партией промысловиков. Спустя какое-то время к берегам Кадьяка прибило остатки погибшего корабля. Отправить туда другого архиерея Синод так и не решился.
НАЧАЛО МИССИИ СВЯТОГО ГЕРМАНА
Герман Аляскинский (его мирское имя точно неизвестно) был в миссии экономом, но отец Гедеон быстро сумел распознать масштаб личности этого человека, убеждая Синод обратить взор «к великим достоинствам и редким ума и сердца качествам сего просвещённого, опытного, трудолюбивого и пречестнейшего отца». «С совершенным удовольствием поручаю ему начальство здешней духовной миссии», – писал он.
На попечение отца Германа иеромонах Гедеон оставил созданное им училище, дав следующий наказ: «В первом отделении дети должны обучаться чтению, письму и краткому катехизису; во втором – грамматике, арифметике, священной и светской историям и географии. Кроме наук, не забывайте предметы, относящиеся к хозяйственной части, занимайте вместо отдыха, как приуготовлять огороды, садить и сеять овощи, полоть, собирать нужные травы, коренья и удить рыбу».
«Почитаю себя надеждою, – писал новообретённому другу о. Гедеон, – что не оставите вы опытными своими наставлениями вкоренить в сердца россиян и американцев правила благочестия, христианские добродетели и дружественную между обоими племенами связь».
Последние слова особенно важны. Насколько хорошо преподобный выполнил этот наказ, можно судить по тому, как лет пятнадцать назад американцев поразила история алеутки, твёрдо стоявшей на том, что она русская. Как коренной жительнице, ей полагались большие льготы, но она от всего отказалась, твердя: «Я – русская», понимая под этим, что русский и православный – это синонимы.
Задержавшись на Аляске, отец Гедеон не смог продолжить свой путь с экспедицией Крузенштерна, добравшись до Петербурга своим ходом – через Сибирь. Таким образом, он стал первым православным священником, совершившим кругосветное путешествие. Рассказывать в своём отчёте о безобразиях, творящихся на Алеутских островах, ему запретили, но все были в курсе его позиции. Она чувствовалась даже в его официальных прошениях. Так, он просил, чтобы святому Герману и отцу Афанасию дозволили покинуть Кадьяк, продолжив просвещение Русской Америки из уединённого места. Пояснял:
«Невозможно им избежать от молвы, безмерных соблазнов и всяких безобразных и бесчеловечных от русских частию между собою, но много более с американцами чинимых поступков». Судя по всему, просьбу отца Гедеона удовлетворили, позволив преподобному с братьями поселиться на острове Еловый, переименованный в Новый Валаам, – тот корень, из которого выросли православные епархии двух Америк. Там, на Новом Валааме, и обрёл Герман упокоение в декабре 1836 года.
О своём путешествии с Камчатки и Алеутского архипелага Крузенштерн и Лисянский написали не слишком много. Пришлось разве что помаяться в Китае, где они продали меха, но никак не могли получить за них денег. Им отвечали, что ждут какого-то послания от императора. По опыту семимесячного пребывания в Японии они знали, что это такое, поэтому однажды пообещали применить корабельную артиллерию, если им немедленно не оплатят выгруженный на берег товар. Это подействовало. В пути на «Неве» умер от старых ран матрос Иван Горбунов, герой войны со шведами. «Для облегчения его страданий были употреблены все способы, – писал Лисянский. – Его поили даже минеральной водой, но всё оказалось тщетным». На «Надежде», погрузившись в депрессию, застрелился лейтенант Головачёв.
Увы, старые друзья Крузенштерн и Лисянский не смогли сохранить своих отношений по возвращении в Россию. В то время как «Надежда» задержалась на острове Св. Елены, «Нева» ринулась вперёд и первой прибыла в Кронштадт 5 августа 1806 года по новому стилю, опередив флагмана. Это произвело во флоте не слишком приятное впечатление и заставило говорить о тщеславии Юрия Фёдоровича.
Одним из последствий экспедиции стало открытие русскими моряками в 1820 году Антарктиды. Его совершил один из любимых учеников Крузенштерна, участник его кругосветного плавания Фаддей Беллинсгаузен. Экспедиция Крузенштерна и Лисянского стала прорывом Русского флота в мировой океан, произвела большое впечатление в Европе, не говоря о России. С тех пор не только о морских баталиях грезили наши гардемарины – воображение их охватывало теперь уже весь земной шар, который именно русский человек спустя 155 лет первым увидит из космоса.