Литература для детей относительно молода: она отделилась от взрослой, или общей, лишь во второй половине XVIII века. Система табу, напротив, существовала на протяжении всей истории человечества, но сильно менялась под влиянием социальных, историко-культурных, идеологических факторов, зависела от общественных движений, педагогических концепций. Часть этих запретов очевидна и полезна, можно даже сказать, является залогом выживания, а другая – весьма спорна и часто вызывает бурные, острые дискуссии. О чем не стоит писать в книгах для детей, а без чего, напротив, из школьников и дошкольников не вырастут грамотные, социально адаптированные взрослые, рассказала Инна Сергиенко, кандидат филологических наук, научный сотрудник Института русской литературы РАН в рамках Международного педагогического форума «Живая классика».
Разговор о философии детства
Табу не является чем-то присущим мирозданию или данным Господом Богом, – отмечает Сергиенко. – Как и любые другие явления, они меняются с течением времени и всегда обусловлены сменой контекста. Разговор о табу – это беседа о том, как общество смотрит на ребенка. Что для нас ребенок: «чистый лист», «биомасса, еще подлежащая формированию», или полноценный человек, с собственной личностью, особенностями, равноправный субъект диалога со взрослым? В самом широком смысле разговор о запретах – это дискуссия о философии детства.
С первого взгляда может показаться, что в современной детской литературе нет табуированных тем: авторы пишут о семейном и сексуальном насилии, инцесте, наркотиках, терроризме, телесности, эротике – затрагивают вопросы, книги по которым раньше невозможно было даже представить. Например, утверждает Сергиенко, советский ребенок помыслить не мог, что всерьез будет существовать литературное направление, посвященное… экскрементам!
Современные литературоведы провели исследование, в котором пытались выяснить, какая запретная тема больше всего волнует юных читателей. Ученые выдвинули гипотезу: резонанс вызовут книги, связанные с сексуальностью, но ошиблись, – рассказывает Инна Сергиенко. – В наибольшей степени современных детей волнуют книги о смерти. Уход из жизни – онтологический, неизбежный феномен, пугающая тема, которую очень сложно осмыслить в юном возрасте. Но и отношение к этому вопросу в детской литературе сильно менялось на протяжении истории.
Еще одна важная тема, отношение к которой было и остается далеким от однозначного, – мотив подростковой влюбленности. Сейчас эта тема привычна глазу: ей посвящен целый жанр школьной повести. Все мы помним и «Чучело» Железникова, и «Вам и не снилось» Щербаковой, знакомы с жанром «романы для девочек», сюжет которых выстроен вокруг любовной линии. Но так было не всегда. В конце «сентиментального» XVIII века, в 1789 году, известный историк и писатель Николай Михайлович Карамзин опубликовал в журнале «Детское чтение для сердца и разума» повесть «Евгений и Юлия». Платоническая (в романе неоднократно подчеркнута невинность героев), глубокая, страстная, экзальтированная любовь обуревает двух молодых людей. Ничто не мешает им соединиться, но вмешивается Рок, Фатум: Евгений заболевает и вскорости умирает, а мать и его девушка Юлия посвящают оставшуюся жизнь скорби по усопшему. Повесть вызвала полемику в обществе – и за счет сюжета, и ввиду художественных, стилистических особенностей. Тем не менее в XVIII веке чтение детьми истории любви воспринималось как элемент «воспитания чувств». Однако затем наступает затишье: если взглянуть на литературу XIX–XX веков, то в центре внимания любовная линия подростков оказывается только в повести Рувима Фраермана «Дикая собака Динго». То есть мы можем говорить о перерыве в почти полтора столетия!
Табу: смена парадигм и декораций
Определение табу Инна Сергиенко берет из Википедии, так как считает его наиболее развернутым и полным: вообще всякий запрет, нарушение которого обычно рассматривается как угроза обществу, без четкого осознания, какая именно это угроза. Тут же ученый задает себе и читателям вопрос: а все ли табу плохи? Надо ли со всеми бороться?
История табу удивительна: от абсурдных запретов (например, наступать на тень вождя) до полезных – ритуальных и гигиенических, обеспечивающих выживание (к примеру, табу на каннибализм, инцест, детоубийство). Отголоски становления цивилизационной системы и формирования запретов отражены в архаичных сказках, переработанных для детского чтения Шарлем Перро, братьями Гримм. Темы исторических табу затрагиваются на сайте журнала «Переплет», а издание «Детские чтения» посвятило этим проблемам целый номер! Там есть интересная статья Сусловой с материалами о кремации в пионерской прессе. Сейчас это может шокировать, но в тогдашнем историко-идеологическом контексте все выглядит логичным: здесь и противопоставление в 1920–30-е годы кремации старорежимным отпеванию и погребению, и экономические выгоды кремации, и ее рассмотрение как общего социалистического проекта, в котором октябренок или пионер непременно должен участвовать. В крематории, разумеется, дети не работали, но туда водились экскурсии, была хорошо организована пропаганда.
Одна из первых детских книг принадлежит чешскому педагогу-гуманисту Яну Амосу Коменскому и называется «Мир чувственных вещей в картинках». Она написана в форме диалога наставника и ребенка о мироустройстве: животных, растениях, минералах, человеке. Но в книге присутствует шокирующая современного читателя главка с подробным описанием казней преступников. Устами наставника автор даже рекомендует брать с собой детей, чтобы те посмотрели на это зрелище. Коменский тоже действует в рамках историко-культурного контекста своего времени, исходит из воспитания ребенка силой примера. Если объяснить юному человеку, «что такое хорошо», тот будет поступать хорошо, полагает чешский гуманист. Если показать, как наказывают ослушников, – это отобьет у ребенка желание повторить дурной пример.
Следует упомянуть и работу Иоахима Генриха Кампе, сборник «Маленькая детская библиотека» (XVIII век). В ней содержатся рассказы о страшных результатах непослушания – жуткой смерти детей: мальчик утонул, девочка проглотила булавки, еще один ребенок замерз в проруби. Автор сборника преследует те же цели, что и Коменский: старается научить дитя примером, но, помимо этого, отражает реалии времени – детская смертность в тот период была высока. Сейчас можно воспринимать хрестоматию Кампе как пособие по безопасности жизни.
Разумеется, авторы не садисты, а любящие детей педагоги, – подчеркивает Инна Сергиенко. – Они хотели не запугать молодежь, а предостеречь от последствий неразумных или злонамеренных поступков.
В российской литературе тоже немало подобных примеров: чего стоит «Злая Аринушка» Бориса Федорова (1820-е) – девочку за ложь и вредный характер загрызли до смерти собаки.
Нравоучительная литература сменяется мелодраматической: гибель сирот рассматривается как результат несовершенства социального устройства. Умирает романтическая героиня «Княжны Джавахи» Лидии Чарской, достойная более сочувствия, нежели порицания. В советской литературе дети-герои гибнут в борьбе с фашистами или классовыми врагами. Смерть ребенка уже не результат проступка, а доказательство стойкости характера, зрелости, мужества, несгибаемого упорства юной личности.
Что происходит на свете: цензура ушла?
В настоящее время детская литература затрагивает ранее табуированные темы, появляются новые жанры, к примеру, детское фэнтези. Борьба с «чуковщиной» сменилась уважением к сказкам. Почти неизменным остается табуированный язык и стиль описания – в детских книгах не должно быть обсценной лексики и порнографии.
В то время как старые табу нивелируются, на смену им приходят новые. Происходит переосмысление запретов, связанное с новыми течениями и парадигмами: постколониализмом, феминизмом, неогуманизмом и т. д. Например, стало неприличным употреблять в литературе слово «негр». В детской сказке шведской писательницы Астрид Линдгрен «Пеппи Длинныйчулок» «негритянский» король был заменен на «таитянского». В повести Марка Твена «Приключения Тома Сойера» индеец Джо – хоть и самый «картонный персонаж», но ведь отъявленный негодяй!
Как правильно читать и интерпретировать книгу, дабы не оскорбить чувства коренного населения Америки? Все больше открытых вопросов без ответа! – размышляет Инна Сергиенко.
Еще одна неоднозначная, дискуссионная тема в современной литературе – «дети-герои и не герои». В 2012 году была опубликована повесть Виктории Буяновской «Когда умолкнет тишина». Главная героиня – маленькая одесситка Саша. На глазах у девочки погибли родители. Находясь в состоянии посттравматического шока, она примкнула к немецкому батальону, и солдаты заботились о ней, сделав своего рода «дочерью полка». Вот вам «негероический поступок».
Как подобное оценить? В истории такие случаи единичны, их предпочитают замалчивать, но ведь они были! Кто эти дети? Предатели? Сложная тема, – подчеркивает Сергиенко.
Есть и курьезные примеры. Всем российским детям известна повесть Алана Милна «Винни-Пух и все-все-все» в переводе Бориса Заходера. В графоманской записке Совы на день рождения ослика Иа цензоры углядели бранное слово и окрестили это явление «разнузданной коррективой». В советском переводе Зинаиды Бобырь «Властелина колец» и «Хоббита» Толкиена курение заменили на распитие вина из фляжек, причем герои не пьют, а только периодически собираются это сделать и говорят об этом.
Подводя итоги, Инна Сергиенко выступает с позиции «говорить можно обо всем – открыто, но корректно»:
Мое скромное мнение: табуированных тем почти не должно быть. Можно писать обо всем, другой вопрос – как. При этом на взрослых лежит ответственность за решение: что может ребенку помочь, а что его травмирует.
Благодарим за помощь в подготовке материла пресс-службу Международного гуманитарного педагогического форума «Живая классика».
Оригинальная статья размещена здесь.
Чтобы быть в курсе последних новостей из мира образования, подписывайтесь на наш Telegram-канал.