Когда я узнала о трагической гибели журналистки Ирины Славиной, решила, что обязана приехать на похороны. Так решила и редакция.
Как-то так получается, что последнее время я бываю в Нижнем, только если случается какая-то беда. А самосожжение Ирины — это беда огромного масштаба.
«Последние дни я боюсь, что жертва, которую принесла Ирина, не изменит нас. Это похоже на чувство, когда ты оказываешься на необитаемом острове, у тебя догорает последняя спичка, и если ты не успеешь зажечь огонь, то ты погибнешь. Ирина поставила перед нами вопрос: "А живы ли мы? Кто живее? Ирина – или мы? Способны ли мы жить?” Способны ли мы сохранить этот огонь в себе и распространить его дальше, чтобы жить по-настоящему. Я очень хочу, чтобы каждый из нас, каждый из вас этот огонь сохранил и донес дальше», — Алексей Садомовский, член регионального отделения партии «Яблоко».
Я провела в Нижнем три дня. Общалась с нижегородцами, слушала их истории про Ирину и наблюдала, как они чтят ее память на двух народных мемориалах — статуи козы и месте убийства — у памятника городовым напротив Главного управление МВД России по Нижегородской области.
«Когда люди говорят, что это нельзя назвать подвигом, что волосы встают [дыбом] от слова «подвиг»... А от полицейского беспредела волосы дыбом не встают? От того абсурда, в который нас загнала система? Если мы вспомним административные дела Ирины... Мы с вами уже потихонечку, как яд, стали впитывать эту ложь. Когда поднимают вопрос о психологическом состоянии, можно задать вопрос: а суд, который назначает 70 тысяч штрафа за каламбур — он вменяем? Вменяем ли был человек, который отдал приказ двенадцати мордоворотам о том, чтобы унижать женщину? Все вокруг нас сейчас вменяемо? Давайте будем смотреть, чтобы вокруг было больше вменяемости», — Наталья Резонтова, журналистка, подруга Ирины Славиной.
В некрологе я уже писала, что знала Ирину лично, от того все эти дни было особенно тяжело.
Тяжело сидеть в забитом цветами офисе регионального отделения «Яблока», где ребята с вечера прятали цветы и свечи, чтобы их не выбросили полицейские и мусорщики. Несмотря на обещание губернатора оставить мемориалы в покое.
Тяжело раз за разом слушать про прессинг, который Ирина ощущала на себе последние годы, и как скрывала ото всех свою боль.
«Она бросила вызов всем нам, пойдя на этот страшный поступок! Мы стружка, свернутая вокруг собственной пустоты. И все эти разговоры: "Ах! У нее были там проблемы! Ах, ее с финансирования сняли”. Ее держали только люди! Она держалась за счет людей! А не за счет власти, которая прикормила кучу людей, которые называются журналистами. Я вот, что хочу сказать, друзья. Это обращение к каждому из вас. Хватит бояться! Если сейчас мы опять посидим, погорюем, то это будет означать, что она умерла зря», — Станислав Дмитриевский, правозащитник.
Тяжело просить флористку сделать маленький черный букетик с бордовыми розочками и лавандой, убеждая, что он не должен выглядеть празднично.
Тяжело стоять возле Дома ученых и бояться войти внутрь.
Тяжело подниматься в зал. Тяжело видеть сверкающий белый гроб.
Тяжело класть на кучу роз и гвоздик свой маленький черный букетик с лавандой. Тяжело говорить со сцены про то, как журналистам приходится сжигать себя ради тех, кто о них никогда и не слышал.
Тяжело видеть плачущих друзей и коллег.
Тяжело стоять у катафалка и ожидать, как он отвезет Иру догорать до состояния пепла.
Тяжело держать в руках охапку ярких цветов и медленно следовать за черной газелькой.
Тяжело слушать крик детей, для которых шествие людей с цветами выглядит как какой-то веселый праздник.
Тяжело смотреть вперед, на толпу операторов и журналистов.
Тяжело снова оказаться возле засеянного мертвыми розами памятника городовым, за спинами которых работают палачи.
Репортаж: Анастасия Кашкина