РАКУРС
Ветер в уездном городе N особенный: он неистовствует лишь в малом пространстве, а кругом - полный штиль. Идешь ты по улице, и в паре сотен метров от тебя старый тополь начинает плясать, корчиться, корячиться, рваться с места. Кажется, что кто-то накрыл его невидимой колбой и включил внутри вентилятор. Зрелище такое удивительное, что люди останавливаются. И так же внезапно старый тополь замирает, зато на тебе взвивается штопором одежда, слетает головной убор и волосы встают дыбом и крутятся, как в куполе сушильного аппарата, которыми раньше оснащены были парикмахерские. Вот и от тебя отскочил озорник. Теперь на другой стороне улицы пожилой мужчина пытается удержать руками взвивающиеся полы подрясника, и борода его стоит дыбом, а потом раздирается напополам и одна половина охаживает его по левому, а другая - по правому уху. Скуфейку, чёрную шапочку, не успел он вовремя прижать рукой, и она слетает с его седой головы, падает на тротуар и ползёт прочь, как живая. А потом вокруг него все стихает - и снова в конце улицы пляшет тополь.
Батюшка же, вместо того, чтобы скорее поднять скуфейку, берет в руки фотоаппарат, который висит у него на груди и некоторые время делает снимки, наводя объектив то на тополь, то на меня. Что-то в этом человеке есть необычное, тёплое и детское, несмотря на седины. Я перебегаю дорогу, поднимаю скуфейку, стряхиваю пыль. Он опускает камеру и смотрит на меня долгим взглядом светлых глаз. Правый его глаз чуть скошен наружу.
⁃ Спаси и благослови вас Господь! - говорит он мне, чуть поклонившись. И тут уж мне надо достать фотоаппарат. Я знаю, кто он. Он - легенда. Как Уилл Смит в одноименном фильме - один такой на весь город N.
⁃ Простите, благословите фото? - и не дожидаясь ответа, я начинаю снимать его. А ветер снова обрушивается на нас, взметает пыль вокруг, теребит полы его подрясника. Мы расходимся.
Первый раз я увидела его именно на фотографии. Подруга показала мне ее.
⁃ Смотри!! - сказала она с нажимом и широко, удивленно раскрыла свои и без того немаленькие серо-голубые глаза.
Я посмотрела. Угукнкла. Ничего особенного: пожилой худощавы священник стоял в тени дерева в странной, пятнистой мантии. На самом деле это и был его дар: он всегда получался царственно. Даже если шёл, взмокший, с послушания и его останавливали для разговора. Он пытался уйти поскорее, говорил, что боится простудить спину. Кто-то из пристававших к нему паломниц накрыл ему плечи своей шубкой с пошлейшим леопардовым рисунком, а подруга сделала снимок, с которого теперь острым живым взглядом на нас смотрел величественный старец в мантии. Седые волосы ниспадали на плечи, Борода доходила до рук, чинно сложённых под грудью.
Фотоаппарат он взял в руки в доме комсомольца и школьника. Он ходил туда в кружок по фото. И ещё много куда ходил, прям как в детском стихотворении. Поплясал немного в кружке бальных танцев, сбил охоточку возится с красками в изостудии, разучил песню «То березка, то рябина» - и тоже скучно стало. А фотографией занимался без устали и с удовольствием.
Как-то он бродил в поисках натуры для задания. Он шёл вдоль старинной каменной стены, высотой метра три, рассматривая проступавшие под штукатуркой и краской кирпичи. Стена закончилась будочкой и шлагбаумом. В будочке сидел их сосед по подъезду. Они кивнули друг другу и герой наш попросился войти. Сосед объяснил ему, куда идти можно, а куда нельзя. Часть объектов за стеной принадлежали школе милиции, а часть пустовала после того, как оттуда съехала тюрьма. Мальчик с фотоаппаратом пообещал не забредать к ментам, и пошел по разоренной, брошенной территории. Внутри стена была с углублениями, с небольшими узкими продолговатыми нишами, похожими по форме на бойницы. Но они не были сквозными. Тишина стола необычайная. В такой тишине хочется крикнуть, чтоб понять, что ты не оглох. Мальчик присмотрелся: на рябой, с осыпавшейся местами штукатуркой стене сидел, неведомо за что держась лапками, сизый голубок. Это было интересно и необычно. Мальчик достал свой фотоаппарат, навёл резкость. Через объектив он видел крутогрудую птицу, сидевшую неподвижно, старую лиловую краску, проступающую через белую, серые, похожие на халву, ломти штукатурки, и рыжеватые углы кирпичей. Голова птицы поникла, клюв чуть погружён был в пёрышки на грудке.
Снимал он, экономя пленку. Долго прицеливался. Щелкнул. Голубь шевельнулся, и, оступившись, слетел, словно упал сначала, а потом расправил крылья, описал дугу и, оказавшись позади юного фотографа взмыл в небо.
Мальчик обернулся за ним и щелкнул фотоаппаратом ещё раз, не успев выставить фокус и прицелился. Он подумал, что этот кадр загублен и пошёл к выходу. Ничего, хватит и голубя в нише. Он много работал в этот день, при мягком свете второй половины дня. Снимал замшелые стены старых срубов на улице Старых Большевиков и накренившуюся ограду возле центрального парка и много чего ещё. Уже при проявке стало понятно, что фото с взлетающим в небо голубем лучше всех прочих.
⁃ Таки Пикассо, Пикассо таки вы, молодой человек - одобрил его работу руководитель кружка, пожилой еврей в опрятном старом пиджаке с орденскими планками и выставил фото на конкурс.
Герой наш не обольщался на свой счёт - слава и грамота достались ему случайно. После ряда творческих неудач, мук и терзаний он вновь оказался с фотокамерой у шлагбаума. Скучавший на службе сосед разговорился.
⁃ Здесь до тюрьмы мужской монастырь был. Стена эта от него осталась. И там внутри, в центре, это церковь ихняя была. Теперь только она без верха. Без креста и купола.
Юноша ступил на заброшенную территорию тихими стопами. Он почти не слышал своих шагов - звуки опять исчезли. Прошёл к обезглавленной церкви, заглянул в зарешеченное окно - там, внутри было сумеречно. Он разглядел, что вдоль стен стоят мотоциклы. Милиция приспособила здание под склад.
Родители юноши были простыми рабочими. О Боге он ничего не знал. Но в этот миг его посетили расплывчатые мистические мысли. Он не находил слов, чтобы выразить их. Голубь на призовом фото, раскинувший крылья, был похож на крест. И свет за ним тоже был похож на крест. Он посмотрел через окошко наверх и отпрянул: среди серого потолочного свода парил его голубь, а рядом странными буквами было, как ему показалось тогда, написано: «Где Бог».
Юноше показалось, что смутный вопрос, томивший его сердце, отпечатался на потолке. Да, вот именно: где Бог? Он вытащил из сумки вспышку, закрепил на фотокамере и направил объектив в зарешеченное окно.
Фото получилось страшное: ячейки решетки отразились на потолочном своде какой - то узловатой паутиной, в центре паутины бился голубь. И кто-то спрашивал: Где Бог?
Жизнь его менялась стремительно. Он отслужил в армии, закончил институт - ради мамы с папой и поступил в семинарию в городе N, которая, по молитвам ее основателя, никогда не закрывалась. Дожил юноша и до счастливых дней, когда монастырь был восстановлен, голубь выпущен из паутины в лазурные небеса. И всем стало более-менее ясно - где Бог.
Теперь он ее ректор и удивительный духовник. Камера по-прежнему с ним, только экономить пленку теперь уже не надо.
«Всякий человек - сказал как-то владыко в приватной беседе - состоит из ракурсов. Фотографы хорошо это знают. Задача фотографа - найти выгодный ракурс. Нет человека, который получится шикарно, в какой бы момент жизни его не щелкнуть. Но фотограф борется. Он ищет. И все ему благодарны за остановленное чудное мгновение. Вот и ты, чадо мое сопливое, применяй принцип хорошего ракурса в семейной жизни и родственных отношениях.
⁃ Некоторые люди такте противные, что у них хороших ракурсов может и не быть. Вот свекровь моя, например, она..
⁃ А давай поспорим? Давай я тебе докажу. Она вообще где? Вы вместе живёте? Давай так договоримся: я к ней зайду, но чтоб тебя при этом не было, а потом скину тебе, что нафоткаю?
Сопливое чадо уж сама не рада, что нарвалась на такой спор, но перечить не смеет.
И вот, через неделю после этого разговора звякнет телефон сообщением. В нем ссылка на Яндекс. А там свекровь сопливого чада в чёрной водолазке и домашних леггинсах сидит в кухне на корточках. Перед ней - большой розовый пластиковый таз, полный воды. В нем плавают два карпа. Чадо удивляется: да, было такое. Покупала свекровь живую рыбу, но до домочадцев она дошла только жареной в панировочных сухариках! Свекровь склонилась над тазом. Прядь кудрявых жестких волос, чёрных почти по всей длине, кроме седых отросших корней, закрывает часть лица. Она смотрит на рыб, и одна рыба смотрит на неё. В узловатых, изуродованных артритом руках ее - кусочек намокшего хлеба. Она кормит рыб.
Сопливое чадо становится реально сопливым. Слёзы умиления льются из ее глаз. Пожилая, с расплывшийся фигурой женщина кормит рыб, ненадолго снова став ребёнком с тихим и добрым взглядом.
Сопливое чадо пишет сбивчивое сообщение, что такой она свекровь никогда не видела.
«А вот подумай, ПОЧЕМУ?» - сразу отвечает владыка ректор. Но она не может думать. Нахлынувшие чувства требуют выхода. Она идёт на кухню, чтобы неуклюже с непривычки обнять маму своего мужа. Поплакать ей в плечо. Попросить прощения, что ли.
Опешивший муж застаёт их вечером вместе. Они смотрят телек и пьют чай с сушками. А должны по сложившейся традиции злиться друг на друга по разным углам и мечтать общую грезу: как они, наконец, разъедутся. Муж с опаской спрашивает:
⁃ Чего это вы?
Они одинаково пожимают плечами и смешно сталкиваются в дверях гостиной, она же свекровина спальня, чтобы пройти на кухню и собрать ему ужин.
Я листаю фотографии. Владыка на чёрном фоне взлетевшей рясы, белые волосы нимбом торчат вокруг головы. Взгляд прямой и острый - просто спас на плату. Никуда выкладывать такое не буду. Просто оставлю на память.
