В середине 19 века Англия сотрясалась от постоянной изменчивости изобразительного искусства: сначала сумасшедшие французы с их импрессионизмом, потом и вовсе местные маэстро, возомнившие себя «избранными». Если вдаваться в детали, конечно, прерафаэлитизм возник на почти 20 лет раньше импрессионизма, но здесь мы говорим больше о распространении данных течений среди публики. Академия плавно тонет в противоречиях, впрочем как и сама академическая живопись. И вот одним из таких «избранных» был наш верный друг и товарищ Джон Эверетт Милле.
Почему именно Милле?
Первая генерация «отчаянных» романтиков увидела свой свет в 1848 под предводительством Россетти, и тут же возникает вопрос: а не было бы логичнее составить мнение о Россетти как о зачинщике? К сожалению, нет.
«Регрессивным» искусством среди первой генерации нарекли только образы в картинах Милле. А регрессивно ли оно? Что есть искусство Милле? Как на него смотреть?
Игнорируя учебный материал, за отправную точку возьмем одно из первых полотен в рамках прерафаэлестической живописи, а именно «Христос в родительском доме». 1850-е годы в истории братства трактуются более как поисковые. Эталоны только идут к своему завершению, идеология существует, но ее рамки не установлены. «Христос в родительском доме» — это очень грамотный поиск образов и символов для идеологии.
Почему именно идеологии?
Исторически сложилось, что именно на основе идеологии и символов построено братство. Стиль более трактуется как академический, в нем нет особых черт или примет. Сравнивая слог того же Россетти — к слову, чей поэтический талант был развит не менее живописного — его картинам присуща более массивная и пастозная живопись, объемы геометричны, цвета относительно плоские. В это же время Милле работает с более тщательной детализацией и важностью рассеянного света. Если совсем уж утрировать, живописные стили Россетти и Милле не соприкасаются вовсе. Их творчество связывают символы.
В картине «Христос в родительском доме» Милле собирает из классики творчества все самое вкусное для чопорного зрителя Академии — религиозный сюжет с метафоричным значением, игру взглядом, совершенную композицию. И вот именно здесь мы остановимся — предзнаменование и эстетика смерти.
Мария успокаивает поранившегося Иисуса, прямо посреди ладони раскрывается рана, похожая на стигмату — предзнаменование о распятии, за раскрытой дверью пасутся овцы — знак agnus dei, а именно агнца божьего — поименование Иисуса Христа, означающее жертву.
«Христос в родительском доме» умудряется убить сразу двух зайцев, правда, только в моральном смысле. Чарльз Диккенс в своей статье «Старые лампы взамен новых» описывает изображение святого семейства на данной картине как «опухших английских пьяниц». Милле очеловечивает каноничные религиозные лица, что вызывает резонанс среди общественности. Это помогает братству Прерафаэлитов не только получить огласку, но и понять для себя ту самую основу, на которой строится название прерафаэлитизм.
Творчество, неподвластное академической слащавости. Люди остаются людьми при всех их морщинах, волки — волками, а овцы — овцами.
Офелия стала отправной точкой для настоящей лестницы в небо. Бриллиант живописи и абсолютный идеал идей Россетти. Последние минуты перед смертью, самоотверженность, а самое главное — бесконечная эстетика небытия. Она собрала в себе все то, что размыто витало вокруг братства на протяжении недолгих лет официального существования — но самое главное, подарила художнику популярность, которая утащила его в пошлость академического письма.
И муза хороша, и легенда красива. Имея за собой воистину сказочную историю любви Лизи Сиддал и Данте Россетти, картина впитала в себя жизнь не только роковой рыжеволосой красавицы. «Офелия» стала последней картиной в рамках художества братства руки Милле. Лучше уже не будет — это снова недостижимый идеал. Планка, которая возвышалась благородными идеями. Изощренная детализация, спящая природа, безукоризненно мягкие линии. На своем шлейфе «Офелия» унесла мечты об идейности с собой, на дно реки. Ее подрагивающие ресницы, белесая кожа… воплощение смертельного очарования. Именно то, что искали прерафаэлиты с самого начала.
«Офелия мертва, но природа продолжает свой жизненный цикл». Подобно Офелии, творчество Милле приобрело густые академичные краски.
Жена и большое семейство убедили Милле уйти из братства, вокруг которого до сих пор витала атмосфера непринятия. Пускай и существовал Джон Рескин, убедивший публику на недолгое время в гениальности Россетти, пускай некоторые критики отпускали мягкие комментарии в рутинных газетах, путь Милле и прерафаэлитов разошелся. В общем, как и братство в его первой генерации.Отсюда и начался т.з регресс художника.
«Отвечай публике взаимностью» — после жизненных обстоятельств картины Милле приобрели исключительно бытовой сюжет. Порой их разбавляли классические исторические сюжеты, как пример «Жанна Д`Арк», но основополагающим центром картин становятся портреты — в основном его собственные дети и жена Эффи. Появляются полотна сельской направленности, домашнего быта, а также простые экспромты и этюды.
В контексте истории живописи Милле утратил свое значение ровно на том моменте, когда Офелия оказывается в стенах галереи Тейт. Пускай стиль его красив и изящен, лица полны жизни и красок, но то, что делало из него «художником с большой буквы» ушло. Исчезает порицаемый обществом черный символизм, религия более не появляется в противоречивом свете на его полотнах. Появляются деньги и пост президента Академии Изящных Искусств.
И вот ведь парадокс, верно? Художник обретает популярность, но его ценность в контексте времени исчезает.
Ноты солитеризма затихают, из гения своего времени Милле превращается в неплохого, но не выдающегося мастера эпохи. Позднее «Офелия» станет самым узнаваемым творением братства прерафаэлитов, но только «Офелия». Великая художественная эволюция умерла под натиском житейских нужд, что, впрочем, не редкость для творцов.
