Прислонюсь я к молодой осинке,
Опаленной на семи ветрах,
И воскликну по старинке «Господи!»
Вместо нашего обычного «Ах!»
Медленно пересчитаю листья,
Что тем крепче, чем ветер злей.
И замечу в небе мглистом
Наших добрых, милых журавлей.
Вот летят они упругим клином
Стряхивая с крыльев синеву,
Перышки роняя на равнину,
В рано побуревшую траву.
Я смотрю — видать, они озябли,
И еще я чувствую в тиши,
Как уходит медленно по капле
Солнечное лето из души.
Неужели как-нибудь иссякну?
Не прижмусь щекой к стволу,
Без меня клиноподобным знаком
Журавли расчертят неба мглу?
Что ж, такое все-таки случится,
И грустить об этом есть резон —
Медленно уходят, словно птицы,
Стаи лет за белый горизонт.
Прислонюсь я к молодой осинке,
Опаленной на семи ветрах,
И воскликну по старинке «Господи!»
Вместо нашего обычного «Ах!»
Медленно пересчитаю листья,
Что тем крепче, чем ветер злей.
И замечу в небе мглистом
Наших добрых, милых журавлей.
Вот летят они упругим клином
Стряхивая с крыльев синеву,
Перышки роняя на равнину,
В рано побуревшую траву.
Я смотрю — видать, они озябли,
И еще я чувствую в тиши,
Как уходит медленно по капле
Солнечное лето из души.
Неужели как-нибудь иссякну?
Не прижмусь щекой к стволу,
Без меня клиноподобным знаком
Журавли расчертят неба мглу?
Что ж, такое все-таки случится,
И грустить об этом есть резон —
Медленно уходят, словно птицы,
Стаи лет за белый горизонт.
