Меня «рассекретили», однако продолжал я работать в обстановке (в «режиме») абсолютной секретности. Повторю для людей, непосвящённых в тайны такого «режима», что ЛИИ во всех секретных документах, служебных письмах и даже в моей «трудовой книжке», хранящейся в отделе кадров, назывался: Предприятие Почтовый ящик № 12. И только на секретных документах, отчётах о лётных и других испытаниях значилось: «Лётно-Исследовательский институт».
Из-за этого случился со мной один казус.
Наши коллеги военные медики из Института авиационной и космической медицины (мы брали их иногда в полёты «на невесомость») решили проверить насколько крепки у космических кораблей стены; они, хоть и металлические, но очень тонкие, чтобы предельно уменьшить вес кораблей, поднимаемых в космос. Прочность их стен гарантированно выдерживала в космическом полёте давление в 1 атмосферу, которое было внутри корабля, а снаружи из космоса давления не было, оно равнялось почти нулю.
Военные медики подумали: а что если космонавт сгоряча, что есть силы, ударит кулаком или чем потвёрже по стене своей кабины: «Не пробьёт ли он её?» Или же масса его тела (без опоры на что-либо в невесомости) окажется недостаточной, чтобы её пробить? Военные привлекли боксёров из Центрального научно-исследовательского института физической культуры. Те прислали нам письмо с просьбой разрешить проведение в полётах «на невесомость» таких исследований. Письмо — несекретное, но в нём всё перепутали: называли наш институт и ЛИИ, и предприятие Почтовый ящик № 12.
Такое нарушение режима секретности в переписке считалось абсолютно недопустимым! Злополучное письмо, конечно же, тут же попало к заместителю начальника института по режиму Павлу Ильичу Сумичеву. Все его очень боялись, про него говорили, что во времена Сталина он был начальником в Колымских лагерях ГУЛАГа. Так как в письме упоминалась невесомость, то к нему вызвали меня. В нашем отделе этот вызов всех напугал. Я не раз видел П.И. Сумичева. Невысокого роста, с пушистыми тёмными бровями, с пушистой, коротко стриженой шевелюрой, пухлявый, с походкой перекатистой, он напоминал мне плюшевого медвежонка и не казался страшным.
Вхожу в его кабинет. Стоит, трясёт злополучным письмом и сразу начинает орать. О его крике ходили легенды, что из-за него леденеет кровь, подкашиваются ноги. Но у меня была и есть психологическая особенность: когда на меня злобно кричат, то во мне возникает какая-то весёлая злость, желание лихо подшутить над крикуном. Сумичев кричит, а я вспомнил бравого солдата Швейка, стою — руки по швам, пятки вместе, глаза вытаращил (ем его глазами), улыбка до ушей. Он продолжает орать, перечисляя явные ошибки, допущенные составителями письма, обвиняя в них и меня, и угрожая страшными карами.
И тут начинаю замечать, что у П.И. Сумичева лицо опасно багровеет. Прыгаю к дверям, толчком их распахиваю и со всей мочи кричу секретарше: «Стакан воды!». А в «предбаннике» рядом с ней уже собралось много народу, все в страхе замерли, слыша его громкие ругательства. Дрожащими руками она наливает из графина воду в стакан. И даже из кабинета напротив выскочил заместитель Сумичева - И.А. Обидин (начальник отдела кадров ЛИИ), смотрит круглыми глазами. А вокруг немая сцена: все молчат, а Сумичев, теперь уже молча, смотрит на всё это. Стремительно даю ему стакан с водой и командно рявкаю: «Пейте! Я врач — отвечаю за ваше здоровье». Он теперь уже спокойно произносит только одно слово: «Идите». Ухожу, торжественно не глядя на замерших в «предбаннике». Всё это обошлось без последствий, со спортсменами мы дела больше не имели.
И вот что интересно. Несмотря на легенды о свирепости Сумичева и Обидина, об их громких разносах сотрудников ЛИИ за малейшие нарушения режима секретности, я ни разу за тринадцать лет работы в ЛИИ (потом ещё 10 лет регулярно там бывал) не слышал о реальных наказаниях: о выговорах, об увольнениях из нашего института.
Больше того. Работая в строго засекреченном предприятии, ни я, ни мои многочисленные друзья никогда, можно сказать, не чувствовали, не замечали строжайшего надзора за нами спецслужб КГБ. Конечно же, мы были людьми специально отобранными и умными. Как правило, мы даже не знали в лицо сотрудников «службы режима», следящими за нашими подразделениями в ЛИИ. Мы не задумывались об этом. Замечу что так называемые «первые отделы» занимались лишь получением и отправкой секретной почты, но в их обязанности, как правило, не входил надзор за тем, чтобы сотрудники предприятий не нарушали режим секретности.
А теперь вспоминая, понимаю, что и Сумичев, и Обидин умело способствовали спокойствию в творческой работе при, и без того, опасных испытаниях авиационной и космической техники.
Ещё одна встреча с П.И. Сумичевым, с его криками, угрозами была, когда я увольнялся из ЛИИ в 1973 г.
К тому времени мы, совместно с маленькой группой врачей-исследователей из Института медико-биологических проблем провели большой ряд исследований возможности жить в постоянно медленно вращающейся квартире-центрифуге «Марс-Орбита». Готовился полёт людей на Марс, а межпланетный корабль должен был вращаться, чтобы в его жилых отсеках благодаря центробежному ускорению возникла бы небольшая искусственная сила тяжести. Проживание в постоянно вращающейся квартире создаёт крайне неприятный стресс. Он был тщательно изучен и описан в моих статьях и научных монографиях. Не знаю, успею ли в мемуарах описать все перипетии, сопровождавшие те эксперименты и рассказать о людях, проводивших их. За несколько лет мы все стали усталыми и изнурёнными «стрессом вращения», так как часто подолгу вращались, живя в качестве испытуемых в квартире-центрифуге.
Но было одно обстоятельство, вдруг помешавшее нам проводить те эксперименты. Начальник нашего института Николай Сергеевич Строев, человек удивительно умный и прозорливый, ушёл в верхи власти нашей страны, стал первый зам. руководителя Военно-Промышленной комиссии Совета Министров СССР. И только после этого я почувствовал, как он поддерживал все наши исследования.
Вместо него начальником ЛИИ был назначен Виктор Васильевич Уткин. Я с ним не раз бывал в горно-лыжных лагерях Кавказа, сидели рядом в столовой, ели из одной кастрюли макароны по-флотски. Став начальником ЛИИ, Виктор Васильевич однажды вызвал меня к себе и сказал: «Лёша, (так меня звали в горах), делай что хочешь, но чтоб я ничего об этом не знал». Как же я мог составлять программы наших экспериментов без официального их утверждения начальником института? Было несколько причин «неодобрения» наших «марсианских» исследований. Возможно, одна из них — то, что я отказался выполнить одно поручение Уткина. Он «по-дружески» попросил меня узнать номер телефона одной бледной, слабенькой горнолыжницы, катавшейся с нами в горнолыжном лагере Шхельда. Я не стал это делать, потому, что начальник ЛИИ был не из людей «моего круга», и не моего иерархического уровня.
Но главной причиной моего решения уйти из ЛИИ было другое. Я начал понимать, что и наша авиационная промышленность, и многие, казалось бы, позитивные начинания в разных отраслях народного хозяйства СССР, начинают "пробуксовывать". Не буду здесь подробно об этом. И вот я решил, можно сказать, осесть в новом Институте психологии, создаваемом в Академии наук СССР, чтобы заняться научным обобщением обширных экспериментальных данных, собранных нами за многие годы.
И вот, чтобы уволиться, надо было получить окончательное разрешение заместителя начальника ЛИИ по режиму Сумичева.
Спустя почти восемь лет я вновь вхожу в его кабинет. Он читает моё заявление об уходе и вновь начинает кричать. Примерно так: «Вы ценнейший работник нашего института! Здесь Вы нужны, как нигде! Я не отпускаю вас!» И ещё: «В Академии наук Вы лишитесь экспериментальной базы. Увидите, что там масса карьеристов. Уйдёте, и я больше не пущу Вас к нам! Оставайтесь». Однако, я настоял на своём. А Сумичев «в отместку» уволил меня вчерашним днём. А зачисление меня в Институт психологии состоялось, согласно договорённости, завтрашним днём. Так в моём служебном стаже получился перерыв на один день. Из-за перерыва я в течение года, если бы заболел, получал бы только 50 % заработной платы. Но я не болел и немного гордился тем, что Сумичев, человек несомненно весьма умный, считал меня незаменимым.
Но он оказался куда прозорливее меня, оценивая мои перспективы работы в Академии наук СССР (15 лет работы в Институте психологии АН СССР – чёрные годы моей жизни). А вот моим регулярным служебным посещениям ЛИИ ещё в течение 10 лет, пока я имел допуск к секретным работам, препятствий не было.
А вот что пишет про Обидина сотрудник лаборатории №47 ЛИИ, Никонов Евгений Константинович в своей книге воспоминаний [https://memoclub.ru/05/chast-3-start-moya-doroga-v-cosmos]: «Закончив в марте 1961 г. Московский Энергетический институт Факультет автоматики и вычислительной техники, я распределился в город Жуковский на предприятие «Почтовый ящик 12». <…> «Начальник отдела кадров Обидин Иван Алексеевич. Очень толковый дядька. Внимательно просматривая мои документы, комментировал с чувством, с расстановкой: “Это я подавал на тебя требование. Отличник! Это хорошо. Вычислительная техника – очень хорошо, меня как раз спросили из Филиала. Направляю тебя туда, и в такое подразделение, что будешь всю жизнь благодарить. Общежитие даем, вечером туда зайдёшь вот с этой (показал) запиской. Сейчас бери все документы и марш на рабочее место, знакомься с начальством, с людьми”. Понятно объяснил: идти – всё время прямо. Вспоминаю этого доброго человека и всё, что он сказал, слово в слово. Особенно врезалось в память его пророческое: “ Будешь всю жизнь благодарить”. Как в воду глядел. После мы встречались не раз по разным приятным поводам.»
Опасность, угрожавшая, но не случившаяся может не только преуменьшаться нашей памятью, но и, исчезая из воспоминаний, превращаться в нечто нужное, радостное. При этом адаптация к угрозе злодейства превращает злодеев чуть ли не в братьев родных в сознании перетерпевших (стокгольмский синдром!). Будем иметь это ввиду, читая воспоминания Жени Никонова? Помню его тихим, чувствительным, робким. У таких стокгольмский синдром весьма вероятен.
Друзья, сообщайте ваше мнение и подписывайтесь на канал «Проникновение в космонавтику».
Дайте прочитать вашим родственникам и знакомым. Пусть они тоже подпишутся на канал. Читайте предыдущие материалы и те, что будут публиковаться дальше.
С уважением, Леонид Александрович Китаев-Смык.