После того, как я с недоумением отмахнулся от сна, где властители чуда избрали меня для общения и обласкали своею благодатью, ставки повысились, и мне приснился сон, в котором предлагалось примерить на себя роль бога в христианском понимании.
Приснилось, что я бог. Я создал мир, закрутил, завертел, установил логическую систему взаимосвязей в нем - все ясно, просто и совершенно. Но идет время, вращение мира постепенно замедляется, стройность логики нарушается, взаимосвязи смешиваются, силы и резоны, действующие в мире, распыляются, принципы размываются, мир все более и более начинает напоминать бессмысленный хаос. Я наблюдаю за этим процессом, ожидая, когда он настолько деградирует, что настанет время его уничтожить. Чтобы определить его состояние, периодически делаю пробу, но не как Раскольников, а скорее, в химическом или в медицинском смысле: спускаюсь в мир и изучаю, что он из себя представляет на текущем этапе. И делаю это, приходя в мир в человеческом облике - владея языком проще исследовать общественные отношения и атмосферу.
Блуждая по мною созданному миру, я понимаю, что эрозия уже зашла достаточно далеко. Не в смысле, что он какой-то греховный, порочный или бездуховный - это меня вообще не интересует. Главное, что он стал мелочным: былые дерзновения, великие задачи, ставившиеся некогда перед собой людьми исчезли, общественное сознание заняли темы совершенно непринципиальные, и они утонули в бессмысленной рутине, цепляясь безоценочно за закостенелые, формальные, лишенные наполнения культы, механическую суету, являющуюся лишь симуляцией деятельности. Но на эту симуляцию уходит вся энергия мира.
Измученный поиском того, почему люди потеряли инстинкт самосохранения, попытками понять, что же за злые силы лишили их разума, я попадаю в подземный город, где кто-то похожие на кхмеров или бирманцев тренируют собак для борьбы с демонами. Собаки у них особенные. Необыкновенно умные и красивые - они похожи на стилизованных львов, как их изображают китайцы, но с длинной, как у афганов, шерстью - черной, как смоль, с голубоватой, как иней, проседью. Чувствуя себя больным, ослабевшим от мучительной бессонницы, я прислоняюсь к стене, при входе в коридор, куда инструктор направляет командой собаку. Собака, отказываясь пройти мимо меня, отрицательно мотает головой - спокойно и уверенно, будто это не собака, а человек. Собаки эти оказываются игривыми и жизнерадостными, общение ними вызывает ощущение оазиса в этом лишенном смысла мире.
Инструкторы эти сообщили мне, что они никак не смогут помочь мне в понимании причин проблемы и за разъяснением предложили обратиться в орган по общению с богом, что меня очень заинтересовало и удивило. Потому что, будучи богом, ни про какой орган для общения со мной я, однако, не знал.
В Ватикане есть большая квадратная в сечении башня из красного кирпича с высоким шпилем на зеленой крыше. Там обитает негр гигантского роста - метров десять. Это мой жрец. Услышав голос бога, он появился, но, увидев перед собой человека, меня не признал, приняв за прихожанина. На мой вопрос, не пришло ли время конца миру, пришедшему в столь убогое состояние, он ответил коротко: “Еще рано”. Его умудренный вид и уверенный тон создавали впечатление, что он что-то знает, что в его распоряжении есть механизмы, способные изменить ситуацию, снова вернуть смысл существования миру.
Поэтому я даю отсрочку. Чтобы развлечься среди этой серости, придать хоть немного живости, пикантности, начинаю устраивать всякие шалости: то монашек в Ватикане развращать, то еще что-нибудь возмутительное.
Но время идет, в мире ничего не меняется. Я зову Жреца снова. И снова он слышит голос бога, выходит ко мне, но снова не признает меня в человеке, стоящем перед ним. И снова на вопрос о конце мира он также солидно, веско и торжественно отвечает: “Еще рано”. И тут я понимаю, что он тоже бессмысленный механизм, и единственная его функция - своим видом создавать ощущение, что все в порядке, все под контролем, чтобы консервировать ситуацию, отдаляя, насколько возможно, неминуемый крах.
Я выхожу из этого мира и уничтожаю эту испортившуюся игрушку. В этот момент появляются два символа: лев - символ моей разрушительной силы, свинья - символ неразумного мира, который может только потреблять, но не предпримет ни малейшего усилия для оправдания собственного существования.
В этом сне параллельно был еще один эпизод. Мой знакомый принес как-то домой поделку деревенского мастера - достаточно неумело изображающую сцену из религиозного сюжета. Я ворчал, что "зачем это нужно", "снова это занудное христианское морализирование". Однако, во время моего явления своем мире я попал в тайную комнату в Ватикане, где был искусно сделанный мраморный рельеф с этой же сценой. Она изображала лодку Мира, плывущую в океане Времени. Даже не лодку, а корабль, мачту которого обвила змея, а на палубе находились другие знаковые животные: бык, орел, лев, свинья - всех не помню. Тогда я понял, что ценность поделки деревенского мастера в том, что, даже не зная оригинала, он инстинктивно, пусть и неумело, воспроизводил канон, являющийся базисом этого мира.
Кстати, хочу заметить, что я не ассоциирую себя с лирическим героем этого сна. Сон составлен, как конструктор, из образов, действительно имеющихся в моем жизненном опыте, но идея создания и разрушения мира, а также оценки, которые сон пытается мне приписать, абсолютно от меня далеки. Например, идея противопоставления положительной собаки отрицательной свинье мне чужда, хотя бы потому, что всегда объединял их по причине необоримой способности и щенков и поросят воспринимать мир с таким фонтанирующим оптимизмом, что он невольно заражает окружающих. В целом, столь откровенное, лубочное навязывание идеи собственного избранничества было довольно смешно.