Яндекс поэт
новый мир читать последний номер
амфибрахий сколько ударений
как оставить анонимно коммент
ломоносов книга откровений
электронный адрес форум липки
издать книгу железнодорожный
бродский и не совершай ошибку
чёрная пластинка невозможней
муза евтушенко сколько весит
как писать французские сонеты
способ не беситься если бесит
вуз где обучаются поэты
сколько раз рыбак закинул невод
платье к лету ювелирный вырез
шведская актриса ингвар бергман
люберцы селёдка самовывоз
* * *
Ты на четверть Бог, на две четверти человек.
На одну шестнадцатую – пчеловед.
На одну тридцатую ты король.
А твоя отмершая часть – корой.
На одну шестнадцатую ты кентавр.
На две первых ты всё равно в кентах
У всех равных, поскольку седьмая часть
В руках той, у которой в руках и власть.
На сотую часть ты Яго. На сотую Арлекин.
Много частей в которых ты шут и мим.
Есть части, не занятые ничем вообще.
Есть часть, что кружится надо мной в плаще.
Есть часть в бочке, катящаяся к концу.
Есть часть, подносящая нож к лицу
Той, у которой седьмая часть,
Той, у которой в руках и власть –
Власть над тобой, надо мной и над всем вообще.
На одну тысячную ты человек в плаще.
Если в целом: тебя в этом мире нет,
Единицунанольразделитьпоэт.
* * *
Возьми меня так, чтобы цветы – из пальцев.
Тысячелистник, мать-и-мачеха и лилейник,
Ожившая муза мёртвых уже испанцев,
Сгусток воздуха, летающий по арене.
Возьми меня так, чтобы волосы снежным пухом
Испарялись, конденсировались и снова
Испарялись, когда входишь свободным духом
В меня, как стихотворение входит в слово.
Измождай меня, из спальни устрой концлагерь,
Муза мёртвых испанцев, русская шовинистка,
Чтобы я, будто атом, который попал в коллайдер,
Не мог ни кричать, ни плакать, ни шевелиться.
Отрекись от меня, чтобы общим телом
Видеть драконьи стаи, горные грозы и водопады,
Чтобы двух миров прочерченным водоразделом
Тьму и свет превращать в тысячи кровоточащих виноградин.
А когда по Стиксу загрохочут встречные грузовые,
На другой берег, прошу, перенеси над бездной,
И зажги лампады за все языки земные,
Чтобы в каждой затрепетал – небесный.
Женщина наоборот
Ты ходишь головой. Целуешь пяткой.
Коленкой смотришь. Ляжкой говоришь.
Легко все части тела увлеклись
Игрою в салки и игрою в прятки.
Под синим платьем ухо позвонка –
Признаньям пальцев так пристрастно внемлет.
И я, по пояс погружённый в землю,
Наполовину в небесах пока.
По маю снег остался лишь во мне,
В пещере тесной, скрытой костью лобной.
И ты рукой отбросила надгробье
И старый снег подбросила к луне.
Не стало платья, но остались мы.
Не стало ляжек, головы, коленок:
Взошли везде созвездия горелок
Сверхновой и пульсирующей тьмы.
Саломея
Вечернего зрения заросшие каменоломни,
Среди которых вьётся шумный каскад канала,
Расступаются, обнажая цементный завод в Коломне,
Чьи элеваторы безветрие обкорнало.
Так Афродита оставила время стареть в пещере.
Но время за годы мутировало до динамита,
И его уровень уже примерно в районе шеи,
Будто разлившаяся Нева – несчастье антисемита.
Но даже если корни его уходят куда-то к Ною,
Оно само собой порождает тысячи разных пьесиц,
Среди которых, укрытые простынёю,
Крест и звезда, пирамида и полумесяц –
Вместо тебя, поэтому кажется оспоримой
Твоя теория о суггестии вероломства,
Где жизнь испаряется с каждым словом, являясь неиспаримой,
И показывает мне карту с узкоколейками Холокоста,
Переходящими в подъездные пути логистических терминалов
Того зазеркалья, где я ногтем отскабливаю амальгаму
И вижу сквозь дыры, как новенький Терминатор
За войском идёт в заснеженную Вальхаллу.
Ты просыпаешься утром – дом твой увит метелью.
И в окно летит шестикрылым подобьем птицы
Шар бытия – и ты приспосабливаешься к виденью.
И льётся Чёрное море с левой лопатки на ягодицы.
И тонкое небо дрожит, норовящее разорваться.
И моя голова уже поднимается по душевным лозам
Твоим в сон наяву, не сравнимый с полотнами Караваджо.
И солнце в клетчатой дымке блестит подносом.
Арканар
На восточной окраине, у залива, где от палёнки
Сдохло полшколы, и от сифилиса нет отбоя,
Я сидел у проходной гарнизона и ждал Алёну,
Но она так и не вышла, после отбоя.
Солнце садилось. Заприметив во мне чужого,
Гопники курили и постреливали глазами,
Но почему-то не подходили. Произнеся полслова,
Поэт провёз на тележке коробки с карандашами.
Я слышал аллегро оркестра и органный выдох.
Луна сняла сандалии и бросила, попав мне в темя.
Небо было похоже на дно корыта,
Из трещин которого беглые вились тени.
А к Алёне когда она уже почти досидела смену
И в разнарядном журнале регистрировала приказы,
Зашёл молодой лейтенант, и предложил измену.
(Вряд ли он ожидал, что Алёна отдастся сразу)
По прямым линиям пересекали город
В гробовой тишине большие собачьи стаи.
И я стал одним из тех, кого убивает голод,
За озвученную вслух позицию о восстании.
Гранат
Среди дев ветра, разломанный изнутри,
Думающий о зубах твоих (под давлением тюрьмы сока)
восклицает в безвременье, и я слышу молитвы три:
о воде, о любви, чтобы встала с колен осока.
Он прощается долго: уже последние РЖД
Увозят двумерных духов в лабиринты твоей Канады,
И я смотрю и им в след и вижу всю жизнь в 3D,
И чувствую, как судьба встает сама на сервисные канавы –
изолинии памяти – кольца, показавшие возраст мой
Заходящей в метро, которой не примирится с ложью,
И знающей лишь, что свет, поглощённый тьмой
В мире творит, когда сеткою кровяной
С двух сторон татуируется наша кожа.
* * *
Там, где проходит жизнь Христа,
Много одиноких твоих олив,
Чтобы можно было разнять уста,
Ничего на землю не уронив.
Там, где песок летит на ладонь,
В последний момент отклоняя сачки,
Я смотрю подолгу на твой огонь,
И в белом нагаре мои зрачки.
Там, где невидимые врата
К живым замкам не пускают рук
На моих плечах, крепко сжав уста,
Уснёт заснеженный твой паук.
А там, где у смерти глаза блестят –
Там, где никто не искал любви,
Зажгутся и громко зашелестят
Твои лопатки, как буква «v».