Весна развивалась стремительно. По утрам, как встрепанное, выкатывалось солнце и стремглав неслось над лесом, над полями, над огородами, над человечьим жильем, щедро изливая на все, находящееся на земле, потоки золотистых, теплых лучей.
Уже пробежали все ручьи.
Черные ели окутывались голубоватой дымкой, обильно парили, радостно стряхивали с широких лап мелкие, круглые капельки влаги, которые, точно миллионы глаз существ-однодневок, прежде чем стечь с ветки и «закрыться» навсегда, отражали, и опрокинутые, остроконечные еловые вершины, и весеннего оттенка небо и то самое шальное, веселое солнце.
Молодые сосенки недоверчиво встряхивались, — они видели еще так мало весен, что не переставали удивляться каждой из них!
Лариска осторожно подходит к краю леса, всматривается в сереющую даль, — ни листика, ни травинки. Старая, с оплывшими, задернеными склонами яма поблескивает из глубины липкой грязью — еще в прошлое воскресенье на ее дне лежал снег.
— Бабушка, ну, когда пойдем в лес?
— Да, что сейчас у лесе делать?
— Ну, посмотрим, может уже бобрики появились?!
— Бобрикам рано еще. Еще даже мать-и-мачеха не раскрылась!
Но, Лариске не нужна эта мать-и-мачеха прямо здесь, у крыльца, или на песке, или около лужи, в которой летом будут плавать гусята … То ли дело посвежевший, таинственно помолодевший лес, в котором с самой осени не была, по которому успела соскучиться!
— Бабушка, ну, давай в лес пойдем!
— Как грязь подсохнет, так и пойдем.
Когда же эта противная грязь подсохнет настолько, что бабушка согласится идти в лес?
Бугры и пригорки в лесу все-таки подсыхают (Лариска каждый день проверяет!). По дороге уже можно стало осторожненько пройти без резиновых сапог. Подлесок просвечивается далеко-далеко. Тоненькие крушинки, лещинки, в самом деле бородавчатый бересклет, без конца топорщат стройные и кривые веточки, радуясь возможности потянуться как следует. Летом все здесь опутает крапива, заплетут лианы, да и сами веточки дадут прирост, после чего потребуется целая осень, а затем и зима, чтоб они притерлись друг к другу, чтоб каждый прутик обрел свое место, на котором он никому не мешает.
Внезапно в один прекрасный день бугры покрываются желтенькой мать-и-мачехой, еще совсем новенькой, глянцевитой и пушистой, совершенно не запыленной. Над зарослями шумно толкутся оголодавшие за зиму пчелы, перелетают с цветка на цветок первые бабочки — крапивницы и лимонницы.
Крапивницы зимовали за зеркалом в старой хате, ютились за иконами, за шкафами, за старыми дубовыми вениками на веранде. Лариска видела в полумраке их сложенные крылышки, черные, прихотливо вырезанные по краям. Бабочки сидели по одиночке, парами, гроздьями по нескольку штук. Они казались неживыми, иссохшими до такой степени, что только тронь, рассыпятся в труху. Когда к концу февраля солнце начало ощутимо пригревать днем, некоторые из них выползали на нагретые окна, бились о стекла, царапались, пищали, а к вечеру вновь забивались в насиженные зауголья. А вот, где прятались в холодное время года лимонницы, оставалось совершенно не известным.
Лариска набирает букетик мать-и-мачехи. Но он какой-то не красивый получается… Стебельки слишком короткие, листьев нет... Да и вянут растеньица быстро, — поникают венчиками над краями старого хрустального бокала, наполовину смежив желтые, еще недавно пушистые, реснички.
Вода в непересыхающей луже прозрачная-прозрачная. Это летом она позеленеет. А сейчас каждую подводную травинку видно. И уже какие-то юркие, черненькие жучки бегают по поверхности маленького водоема.
Вчера дедушка чистил и ремонтировал скворечники, показал свежее сорочье гнездо на раките. Сама Лариска его ни за что бы не заметила!
Оказывается в ближайшее воскресенье Пасха! Это совершенно особый, и такой же неповторимый праздник, как Новый Год. Только на Новый год ставят елку, ждут подарки от Деда Мороза, а на Пасху пекут пшеничные куличи-«пасхи» с изюмом, и бабушка возит их в церковь «святить». Кроме куличей она берет с собой и миску с творогом, и холодец, и самое главное, Ларискино любимое, — крашеные яйца! Очень любит Лариска пасхальное время: ведь только раз в год яйца красят! Те такими красивыми становятся — рыжие, красные, коричневые, но лучше всех ярко-розовые! А по-весеннему голая земля на кладбище в эти дни усеяна разноцветными скорлупками... Лариска уверена, что покойники особенно радуются, если на их могилке оказывается розовая скорлупка. Лариска бы на их месте точно радовалась.
Почти все красноборские соседки-бабки красят яйца луковой шелухой, и те должны бы получаться одинаковыми. Но не тут-то было! Вот бабка Анисья, видать, не додержала их в луковом настое, и скорлупки бледно-желтые, как дубовые листья осенью. Кошата наоборот, переварили, раскладывают теперь по могилкам темные-темные, почти черные крашенки. А те, что Ларискина бабушка делала, рыжими получились, — не желтые и не густо-коричневые. Еще, у одних хозяек крашенки блестят, у других чуть отсвечивают матовым бочком. Презрительно косятся на простые, луковые крашенки Ильюшины, — на их захоронениях гордо красуются ярко-розовые. Лариска завистливо вздыхает и старается лишний раз не вглядываться в ильюшинское великолепие. Она уже хорошо знает, что такую красивую краску в магазинах или на рынке не продают, а ее можно только «достать на заводе». Но, у своих, никто ни на каком заводе не работает… Поэтому только и остается надеяться, что подарят Лариске, как самой маленькой, заветное ярко-розовое пасхальное чудо, — такое, что его даже есть жалко будет!
А главное, — Пасха приносит с собой настоящую весну!