Автор текста: Алексей Мокроусов
В Музее истории российской литературы имени Даля (бывший Гослитмузей) проходит первая в истории выставка, посвященная едва ли не самому загадочному среди московских коллекционеров начала ХХ века – Илье Остроухову. Картины, фотографии и архивные материалы воссоздают судьбу просвещенного барина с тонким вкусом, который, к счастью, не увидел финальной катастрофы своего детища. Выставка приурочена к столетию открытия музея Остроухова.
Порой смерть - как, где она происходила, какие обстоятельства царили вокруг, - говорит о судьбе человека не меньше, чем его жизнь.
Смерть Ильи Семеновича Остроухова (1858 – 1929) выглядит счастливой – он скончался в центре Москвы, в собственном доме в Трубниковском, который при его жизни стал музеем иконописи и живописи и носил его имя. Остроухов был директором самого себя – судьба вроде бы справедлива к владельцу огромной коллекции русской и европейской живописи, от Дега и Ренуара до Поленова, Репина и Серова (сорок живописных работ только на трех последних) и фантастическую по качеству подборку икон.
Порой смерть - как, где она происходила, какие обстоятельства царили вокруг, - говорит о судьбе человека не меньше, чем его жизнь.
Смерть Ильи Семеновича Остроухова (1858 – 1929) выглядит счастливой – он скончался в центре Москвы, в собственном доме в Трубниковском, который при его жизни стал музеем иконописи и живописи и носил его имя. Остроухов был директором самого себя – судьба вроде бы справедлива к владельцу огромной коллекции русской и европейской живописи, от Дега и Ренуара до Поленова, Репина и Серова (сорок живописных работ только на трех последних) и фантастическую по качеству подборку икон.
Многие из сокровищ Остроухова выставлены сейчас в его доме в Трубниковском – картины и рисунки Брюллова и Серова, Куинджи и Сурикова, Поленова и Левитана, иконы и мебель предоставили Третьяковка и Абрамцево, музей в Поленово и фонд Валентина Серова.
Купец-академик, музыкант-любитель и «верховод пейзажа», завидно женившийся на дочке богатейшего чаеторговца Боткина – кем только не выглядел в глазах современников сын елецкого купца-мукомола! Художник и общественный деятель, коллекционер и музейный начальник, Остроухов многолик и вездесущ, говорят, ни одна работа на московском арт-рынке начала века не проходила мимо него.
Третьяков именно Остроухова хотел видеть после себя во главе галереи, ради этого тот стал гласным Московской городской думы (одно было связано с другим) и занимался делами галереи вплоть до 1913 года, это было едва ли не лучшее время с точки зрения пополнения коллекции. Остроухов часто настаивал на покупке современного искусства, которое сам при этом не всегда любил, и это один из многих связанных с ним парадоксов. Именно Остроухов открыл Матиссу во время его поездки в Москву красоту древнерусского искусства, показал ему не только свою коллекцию икон, но и другие собрания; Матисс подарил ему картину, но Остроухов не решился повесить ее на видном месте. Вероятно, на его вкус влиял собственный художественный опыт – он сам рисовал, стал академиком Императорской Академии художеств в 1906 году. Официальное признание, как всегда в России, запоздало, к этому времени Остроухов уже почти забросил занятия живописью, и хотя позже вернулся к мольберту, расцвет его творчества пришелся на 1890-е, когда он выставлялся у передвижников, а его пейзажи покупал Третьяков. Самый знаменитый, «Сиверко», тот приобрел еще до открытия выставки. Многие считают Остроухова автором одной картины, зато какой! «Сиверко» - это название северного ветра, – ставили в один ряд с полотнами Левитана, и даже ценили выше, считая квинтэссенцией русского пейзажа – картину показывают в первом зале выставки. Бенуа назвал «Сиверко» «драгоценным явлением в русской живописи», Сергей Маковский видел в авторе «новую силу и новое, освобождающее веяние красоты».
Такие оценки нравились художнику, не раз, видимо, жалевшему о собственной разносторонности. «Остроухов — это амальгама высоких противоречий, - писал критик Абрам Эфрос. - В нем был сплав центробежных тенденций. Ригоризм общественного человека в нем уживался со своеволием индивидуалиста (…) Он делал замечательные открытия, тончайшие атрибуции — и делал классические ошибки, которые войдут в историю собирательства». Среди ошибок – совет Дмитрию Щукину избавиться от «Аллегории веры» Вермера Делфтского. Остроухов считал автором малоизвестного голландца, потому отдал его Щукину, а затем настаивал на дальнейшей продаже; Щукин уступил, настолько был силен авторитет оппонента, не зря его в Москве все просто звали «Илья Семенович» - сразу было понятно, о ком речь. Позже Щукин горько сожалел об отъезде «Аллегории» в Гаагу. К стенаниям, дескать, оставил бы, у России оказался Вермер, - отнесемся скептически, в эпоху распродаж из советских музеев на рубеже 30-х картину наверняка увезли бы в Америку, где она очутилась сегодня. Принудили к продаже икон и самого Остроухова. Его положение в собственном музее было шатким, постоянно хотели уплотнить, приходилось обращаться к Луначарского, самому выкупать билеты, имитируя высокую посещаемость, хотя среди гостей был и Вальтер Беньямин. В дневнике философа есть запись от 16 января 1927 года:
«В музее мне повезло, что хранитель, которого я там застал, говорил по-немецки и провел меня через собрание. На нижний этаж, в котором располагались русские картины конца прошлого и начала этого века, у меня под конец осталось всего несколько минут. Я сделал правильно, что сначала поднялся в отдел икон. Он находится на втором этаже в красивых светлых помещениях невысокого дома. Владелец этой коллекции еще жив. Революция ничего не изменила в его музее, он был, правда, национализирован, но владельца оставили в нем в качестве директора. Этот Остроухов — художник и первые картины приобрел сорок лет назад. Он был миллионером, много ездил и собирался перейти к коллекционированию ранней русской деревянной скульптуры, когда началась война. Старейшая вещь в его коллекции, византийское изображение святого, сделано восковыми красками на деревянной доске, оно было написано в шестом веке. Большая часть икон относится к пятнадцатому и шестнадцатому векам. С помощью моего гида я познакомился с основными различиями строгановской и новгородской школ и получил кое-какие объяснения по иконографии. Впервые я заметил аллегорию побежденной смерти у подножия креста, так часто встречающуюся на русских иконах. (...) Другое изображение — трапеза трех ангелов, встречающееся достаточно часто, с представленным на переднем плане уменьшенным и словно схематическим закланием агнца, — было мне непонятным. Разумеется, совершенно недоступны моему пониманию сюжеты изображенных на иконах легенд. Когда с довольно холодного второго этажа я спустился вниз, в камине уже разожгли огонь, и немногие сотрудники собрались у камина, чтобы провести вместе выходной. Я бы с удовольствием остался, но мне надо было выходить на холод».