День клонился к закату. Солнце садилось. К дому подбиралась плотная, многорукая тень. Укрепившись напротив, через улицу, за бабкиной Анисьиной хатой, за березами и ракитами, растущими вдоль дороги, она ловко распростерла во все стороны длинные, бесчисленные щупальца, жадно захватывая очередную травинку, кустик, целое большое дерево. Вздрогнув от прикосновения безжалостных, цепких лап, те меркли и замирали. Тень шуршала в зарослях конского щавеля, противно скалилась из-за его коричневых метелок-соцветий в сторону зеленого дедушкиного дома. Тот видел недобрую возню и сколько мог, подавался назад, испуганно взблескивая оконными стеклами.
Из распахнутой дверцы погреба ощутимо тянуло сыростью. В погребе иногда живет Мамак, видимо он любит вдыхать запах влажной плесени, лежалых овощей и крыс. Он любит отсиживаться днем в подвальном сумраке и совершенно не боится царящего там холода. В отличие от бродячей Буки, Мамак — домосед.
«Вот не будешь спать, придет Мамак, посадит тебя в мешок и унесет! Детей, которые не хотят днем спать, он с собой забирает», — говорит Ларискина мамка. Но, как же заснуть, когда не спится? Лариска чуть не плачет, лежа под одеялом в сумрачной комнате. Хорошо бы сейчас на улицу выйти — лужи померить, посмотреть, как отражается в них бледное, осеннее небо, как отливают всеми цветами радуги пятна бензина на воде. Вдруг за окном что-то заскреблось. Лариска косит одним глазом в ту сторону. О, ужас! Это Мамак лезет! Страшная носатая физиономия с развевающейся косматой бородой, маленькая головенка на тонкой шее. И это настойчивое тук-тук-тук, царап-царап по стеклу! Мгновениями кажется, что то никакой не Мамак, а просто длинная, сухая былина из бабушкиного палисадника, былина с метелочкой на верхушке легонько ударяет в окно. Но не вызывает сомнений, что хитрый Мамак умеет притворяться и сейчас он, возможно, отводит глаза, хочет, чтоб Лариска на него посмотрела, тогда-то он ее и сцапает. Как назло никого из взрослых поблизости нет! Даже мамка ушла куда-то, устав укладывать Лариску. Лариска зажмуривается и забивается под одеяло.
Мамак — существо злое. Он забирает в свой мешок детей, которые не слушаются взрослых, капризничают, балуются или не хотят спать днем. Куда-то в клубящийся, сумрачный туман утаскивает он свою ношу, и возвращается за новой. Мамак серый и похож на огромный комок пыли. Из него торчат рваные нитки и соломины. Появляется он внезапно и бесшумно. Только Лариска забалуется, так уж бабушка Аня и кажет: «Смотри, Мамак вон идеть!». А какое там «смотри», когда глаза открыть страшно? Да, они и не откроются, даже если пальцами их разжимай! Мамак шуршит и пахнет вроде кроличьих клеток, любит возиться в пустых комнатах, когда никого взрослых нет в доме. Иногда он может царапнуть по окну или грюкнуть железным чепком на крыльце.
Мамак вездесущ. Где бы Лариска не была, он каким-то образом сразу узнает, когда она не слушается. Из-за этой нечеловеческой осведомленности и всепроникаемости Мамак еще страшнее. «Ну, что, опять не слушаешься? Гляди, Мамак заберет!», — грозятся взрослые. Лариска еще опомниться не успеет, как уже слышит его противный скрежет где-нибудь под подоконником со стороны улицы, — Мамак хитер и прячется от глаз старших.
Стоит Мамак, качается. С чего ему печалиться?
Бороденка, как солома, желтая и серая. Шейка тоненькая, лядащенькая. Головенка маленькая болтается на тощей шейке, как у зарезанного петуха.
Стоит Мамак, качается. Кончиком соломенной бороденки в окошко постукивает. Белым глазом высматривает — спит ли Лариска?
Лариске в щелочку из-под одеяла хорошо видно, как качаются высохшие, осенние цветы в бабушкином палисаднике – стеной стоят, выше окна!
Среди них Мамак притаился, — желтая с серым бороденка виднеется. Постукивает Мамак в окошко кончиком бороды, узким, длинным коготком поцарапывает, пищит тоненько свои злые угрозы:
— Дайте только пробраться мне в комнату! Накрою Лариску огромным серым мешком, скручу в охапку, утащу в болотные туманы, и следочка не останется!
Постукивает кончиком бороды Мамак — щелочку ищет.
За палисадником сосны высокие черной громадой высятся, колышутся, смотрят: утащит Мамак Лариску или нет?
Облака ноябрьские бегут по сизому небу, морось сеется. Зябко соснам, студено.
Сурово гудят сосны: пусть тащит Мамак Лариску от теплой печки в сырые туманы, в сумрачную чащу! Не все ж ей под одеялкой греться?
Мамаков белый глаз мерцает, высматривает, как бы окошко окрыть.
Не догадывается Мамак, что стоит только замазку отколупнуть, — вмиг щелочка будет! Шарит без толку по стеклам.
Дождик пошел. Борода у Мамака мокрая, в светлых капельках. Не стучит больше кончик по стеклу! Растрепой Мамак стал. Кулачком грозится, мелкие зубы беззвучно скалит, — из-под одеяла хорошо видно.
Бабушка в веранде котлеты жарит.
Не любит Мамак, когда котлетами пахнет, — вертится он, крутится, от злости корежится.
Ветер поднялся, котлетный дух по улице разнес.
Плохо Мамаку, когда настоящей, человечьей едой пахнет. Скрипит от злости Мамак. Отползает в травы осенние, в сумерки ноябрьские.
Засыпает Лариска.