ТУМАННЫЙ ВСАДНИК
история
Новорождённому подарили крупную памятную монету с изображением Медного Всадника с именем ваятеля – Фальконе, на обратной стороне выступал лик основателя города дворцов и коммуналок. Дарителем являлась тётка, обычный советский инженер, её страстью – и подлинной жизнью – была история петровской эпохи, Петра Алексеевича она боготворила, о чём взахлёб рассказывала трёхлетнему Фёдору Фомину, пружинисто сдвигая широко расставленные ладони, словно творя на глазах родственников легендарное время и его героев. Феде нравилось копировать тётю в жестах, затем он стал разыгрывать в лицах её и Петра Великого. Эта страсть к лицедейству привела его в Театральный институт.
Разыгрывая перед Казанским собором перед многочисленными туристами прогуливающегося Самодержца, приглашающего вместе с Императрицей сфотографироваться, он испытывал смешанные чувства.
- Всегда говорил, что из тебя ничего не выйдет, – заметил внезапно подошедший мужчина с мутными глазами. – И вот красноречивое подтверждение!
На припёке Фёдору стало ещё жарче. Кто был этот тип? Неудачник, отчисленный из вуза? Или некто из детских времён? Из-под парика партнёрши струился пот, мушка на её напудренной щеке слегка расплылась. Но жаловаться было грех, заработки сулились немалые, можно и потерпеть. Правда, кое-кто то и дело норовил самовольно сделать с ними селфи или незаметно встать рядом, пока его снимали знакомые.
- Вша! – воскликнула вдруг Императрица и стала лихорадочно чесать в волосах под париком.
- Ты думаешь, мне легко? Раньше у аристократов были специальные палочки для ловли вшей. А может тебе и показалось. Мне тоже с накладными усами и в резиновых сапогах не в радость, не говоря уже о рубахе, штанах и камзоле, пропахших потом и нафталином.
- Какой-то непредставительный Пётр, – заметил один из проходящих. – Мелкий слишком. И одежонка как из лабаза.
- Каков приход, таков и поп, – остроумно срезал Федя, жалея, что не успел ответить прежнему наглецу.
Уже неделю он участвовал в карнавале, пребывая в давно забытой эйфории, и за этот время с ним произошли странные изменения. Он внезапно стал вживаться в образ самодержца, голос его окреп и стал ниже, походка весомее, жесты походили на царственные. На лестничной площадке он наорал на соседку, забывшую у своей двери пакет с мусором, воскликнувшую «Тебя как подменили!», едва не подрезал дорогую машину, пытавшуюся его обогнать, а в театре властно потребовал себе роль Марка Антония.
- Ты лучше интеллигентов играй, – отрезал режиссёр, это правдивее выходит. – Антоний простой мужик, хотя и цезарь.
Сейчас, вглядываясь в разомлевшие лица, чтобы пригласить для фото потенциальную жертву, недостойную лика Петра рядом с собой, он размышлял над тем, насколько слова режиссёра обидны для него. С одной стороны, Гамлет тоже был интеллигентом, пусть европейским. С другой стороны, Антоний являлся аватаром Петра Грозного, наследника Третьего Рима. И сейчас он вправе быть Петром.
Ударил гром, и хлынул проливной ливень. Они поспешили укрыться в соборе.
- Пётр прогневался, – сказала Императрица.
- С чего бы это?
- Он ведь ключник. У него ключи от рая. Вот и не впускает нас.
- Мы не делаем ничего противоестественного... или противозаконного.
- Там лучше знают. Пойду свечку поставлю Угоднику.
- Ты ещё скажи, что на мне грехи последнего царя всея Руси! Ступай, Клеопатра...
Молния неистовствовала, змеясь по небесному куполу, потоки заливали скверик перед храмом, Невский был почти пуст. «А что, если я впрямь Пётр, попавший сюда благодаря мне, простому артисту комического жанра? – подумал он, вдруг вспомнив пушкинскую строку: “Лик его ужасен”. – Царь прекрасен не только в металле. Его демонический и одновременно созидательный дух во мне!»
После ливня стало душно, солнце выпаривало влагу с асфальта и газонов. Едва дождавшись окончания смены, он отправился к памятнику Петра на набережной. Запыхавшись и сняв чёрную треуголку, он обошёл фигуру царя с простоватой змеёй и перстами, воздетыми в прошении или покровительстве.
- На самом деле перед вами памятник Александру Македонскому, добравшемуся до северных мест, – объяснял в толпе эрудит. – Глядите, у него сандалии и древнеримская тога, в нашем-то климате. А где любимая кобыла Петруши Лизетта? То-то и оно. Конь с всадником отлиты по типовой заготовке, а голову приварила ученица Фальконе, а голова эта... императора Германии, подлинного отца нашего порфиророжденного. Змею уже потом для завершения образа приклепали. Мол, и святого жалят бесы. Поэтому и распался Гром-камень на две части разного оттенка.
- А у нас в Сибири Петра не любят до сей поры...
Слова неофициального знатока поколебали уверенность Фёдора, но через мгновение он пришёл в себя. «Пусть так, – подумал он. – Но я-то настоящий».
- И вообще Петра подменили в Европе во время похода, – донеслось до него.
«Но Пушкин-то не мог быть неправым?» – подумал артист.
- Эй, ты что делаешь на нашей территории?! – в один голос закричали на него Пётр с Императрицей.
- Да я на памятник пришёл посмотреть, чтобы вжиться в образ.
- Вживайся в образ в гражданском платье. Вон люди уже не знают, к кому им подойти.
За ужином жена пристально смотрела на Фёдора.
- Может, не надо больше пить?
- Пётр зараз чарку литровую опрокидывал. Валь, а что вам на лето задали читать?
- Нам задали «Подростка» Достоевского. Учительница просила обратить внимание на фразу автора, которая перекликается с пушкинскими строками:
И во всю ночь безумец бедный
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжёлым топотом скакал.
А вот что пишет в ответ Фёдор Михайлович: «Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: “А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?” Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: “Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного? Кто-нибудь вдруг проснется, кому это всё грезится, – и всё вдруг исчезнет”. Но я увлекся».
- Бред, – сказал глава семейства. – То есть я хотел сказать высокое безумие. Но с другой стороны справедливо – туман и склизь преходящи, а основатель града вечен. Жить в Петербурге и тем более родиться, и не понимать всепобеждающей воли Самодержца невозможно. Моя тётка всю жизнь этому посвятила, даже когда она лежала в больнице, доктора наук спрашивали её мнения по тому или иному вопросу петровской эпохи. Пётр привёз сюда предков нашего величайшего поэта. «Люблю тебя, Петра творенье!..»
- Фёдор, хватит уже! – жена отстранила его руку от бутылки водки. – Лучше скажи, с кем ты там павлином ходишь возле Казанского.
- Нина какая-то невзрачная. Почти не знаю её. Вечно на вторых ролях.
Наутро Нина-Императрикс похвасталась в начале смены:
- Парик вчера обработала средством от насекомых. А от тебя разит, извини, как от мужлана. Ты будешь отпугивать клиентов.
- Пётр тоже не брезговал осушить чарочку. Я стал понимать его личность намного лучше.
- Ты выпивал с ним?
- Почти.
– Лучше бы ты тогда на мне женился.
- И что бы это изменило?
- Не был бы здесь клоуном сейчас, а играл первые роли.
- Я сегодня до обеда, меня заменит Герасим. А я отправлюсь репетировать – ха-ха – роль римского сенатора.
- Это будет фиаско.
- Посмотрим!
Так, дуясь друг на друга, они достояли до полудня, и не переодевшись, Фёдор ушёл на репетицию. Над ним маячило тёмное грозовое облако, точь-в-точь напоминавшее огромного кумира в пол оборота.
- Заговорщики? Бунтовщики? – накинулся он на ждущих репетицию актёров.
- Что за нелепые шутки? Ты думаешь, в вылинявшем камзоле можешь повышать на нас голос? Никто здесь не плетёт заговор против нашего режиссёра.
- Да я не в этом смысле! Это стиль петровского времени.
- Пора научиться отличать реальность от фантазии в твоём возрасте.
- А пускай, – заметил вдруг подошедший режиссёр. – Вольному кораблю большое плавание. Итак, берите каждый свой текст.
Репетиция подходила к концу. Все были озадачены сильным возбуждением Фёдора, резко выкрикивавшим слова роли.
- Всё, спасибо, репетиция окончена! – объявил режиссёр, однако Фёдор не желал сходить с подмостков и громовым голосом произнёс:
- Жду вас при вратах в царство небесное! Покайтесь, окаянные фигляры! Иначе вас ожидает участь несчастного Евгения! Вы можете ещё прийти под мои стопы, но ответом станут удары колокола и гробовое молчание, а бесы стихий покарают вас наводнением! В числе моих грехов убиенная мать, царица Софья, замученный наследник Алексей, смотревший в окаянное прошлое, казнь стрелецкого войска и безумие супруги. Ан и ваши грехи мы сейчас выволочем наружу!.. Жаль, Алексашку Меньшикова не удалось мне на тот свет отправить — отравил меня гад, втершийся в доверие. Вы мы – каторжники и гетеры...
Режиссёр мотнул головой, показывая, что пора всем уходить, и переглядывающиеся актёры покинули театр. «Это всё Станиславский», – шептались они в полумраке.
В шесть утра режиссёр позвонил охраннику театра.
- Мятежник всё еще на сцене, – ответил тот. – Очень бодро репетирует.
- Ты заснял его изрыгания и выкрутасы на видео, как я просил?
- Всё заснял. Он утверждает, что воскрес Петром Великим, дабы покарать ужасным судом изменников и фарисеев. И мне угрожал, мол, разорвёт зубами как собаку вероотступника его идей и деяний. И что на порог не пустит.
- Этого психа нельзя брать на гастроли. Скоро за ним приедут компетентные специалисты, отворите им. Он одержим Асмодеем.
В помещении было прохладно, и не сразу Фёдор сообразил, что находится в палате. Вскоре прибыл спокойный и внимательный врач.
- Доктор, всё началось с монеты. Да-да. С фальконеты. С кометы Галлея, на ней прибыл Иисус. Я сам был свидетелем. Комета с Запада, свет с Востока. Мы тогда играли «Семь невест Розы и Крест». Звёздный поток Персеид продырявил крышку над городом. Вы полагаете, легко вынести такое облучение метеорным дождём? Пётр вездесущ. Если вы меня освободите, я тут же отправлюсь на ассамблею.
- Вы абсолютно свободны. Случай ваш случай не нов, у нас гостили Петры, маргариты, мастера, цезари разных племён, герои гражданской войны. Один взобрался на товарища и махал рукой с воображаемой шашкой. Что-то у меня голова сегодня трещит как от пушечной пальбы.
- Вам не кажется. что, они не берут меня на гастроли из зависти? Никто так не может играть царственную особу, как ваш покорнейший слуга. Тётка внушила мне, что я похож на Петра суггестивным воздействием.
- Охотно верю вам. Если перестанете дурачиться, завтра вас отпустят домой, у нас не так много мест для монарших особ.
- Вы знаете, что сказала мне эта ничтожная актриска, игравшая со мной Императрицу? Якобы...
- Я догадываюсь, не волнуйтесь. Закрывайте глаза. Зависть и ревность, злость непреходящая к вам и Петру великому. Старайтесь меньше пить. Вы поэт, вам тяжело. Все тщетно пытаются вас ужалить, но вы – под защитой ангела.
Доктор сдержал слово. К полудню следующего дня Фёдору выдали справку, где мелкие буквы прыгали перед глазами: Delirium tremens. Вернули одежду Петра и попросили впредь быть осторожнее с вхождением в образ. Руки, ноги, туловище и голова ныли по-отдельности, и вместе звоны сливались в один неясный гул, одновременно тревожный и успокаивающий. Во рту был привкус потусторонности. Ночь прошла в бормотаниях и грёзах. Мелькали знакомые и незнакомые лица в костюмах и причёсках нынешней эпохи и петровского времени под лошадиный хрип и конский топот. Женщины были властны, а мужчины становились перед ним на колени. Сын его переписывал бесконечные рукописи в толстые книги. Александр Сергеевич стоял напротив памятника Самодержцу и задумывал очередное произведение. Всё это происходило как бы под водой, в толще прозрачной разлитой стихии. Жена Фёдора и представлявшая императрицу актриса непримиримо глядели друг на друга с портретов. Домик Параши унесло волнами и разломило на брёвна в Маркизовой луже. «Люди не осознают того, что находятся в стихии воды, – размышлял он в троллейбусе по пути домой. – Они погружены в свои сновидения, называемые реальностью, как в жидкое стекло. А подлинная реальность – это театр. Когда играющий роль и зритель могут глотнуть воздуха, если ненадолго выберутся на поверхность. Это вместе осознают бронзовый Истукан и “безумец” Евгений в “Медном Всаднике”, они оба те ещё заговорщики. Всадник стремится отмстить бедному чиновнику за то, что тот...» Троллейбус вздрогнул, и его усы со звоном отскочили от проводов вниз, вагон застыл. «Пора выныривать», – объявил Фёдор на весь вагон. «Как прикажете, царь-батюшка», – весело отозвался кто-то из пассажиров, и все сошли на землю. Дома ждали ноющая жена, которая станет его порицать за то, что он лишился заработка в туристический сезон, не отправился на гастроли, и, возможно, подорвал свою репутацию, и сын-отличник, в душе прозванный Фёдором приспособленцем. «Не царское это дело играть кого-то, кроме себя», – произнёс он и подмигнул лиловому облаку, которое точь-в-точь походило на разъярённого монарха, наказующего и милующего по своей воле этот город на костях и его жителей, пока облако не стало терять очертания, и сокрытое око солнца не вспыхнуло над горожанами. Исчезли и кобыла, и всадник, внизу остался город, завещанный человеком, знающим код, заветное слово, хранящим ключи от града вечного.