Ab aqua silente cave.
Берегись тихой воды.
Людвиг, брат Германа – 35 лет.
Незнакомка – его ровесница.
Телохранители Незнакомки.
Действие происходит в баре курортного города.
ЛЮДВИГ. Так ты знала моего брата и хочешь узнать историю его жизни? Официант, принесите два коктейля. Если ты подсыплешь мне яда в бокал, то будешь права. Почему? Ты ведь не знаешь, как я его любил, ещё с ползунков. Я боготворил его и был пленён им. Он и теперь вспоминает меня – не знаю, словом добрым или иным. Ты подумала сначала, что я – это он? Увы... Первым, кого я встретил и запомнил в этой жизни, был мой брат. Уже уже твёрдо стоял на ногах и улыбаясь, как мог улыбаться только он, и тщетно пытался вытащить меня из детской кроватки. Улыбаясь в ответ, я застрял в прутьях, но уже тогда ощутил в нём старшего по духу. И детство, и школьные годы прошли у меня с восторженным чувством, где смешались обожание, зависть, тревога, тоска оттого, что мне достался удел быть его лунной копией, где он – воплощал солярный аполлинизм, если ты догадываешься, что я имею в виду. “Будто не мы твои родители, а Герман”, – укорял меня нередко отец, если я следовал его мнению, а не родительскому. “Он брат того-то!…” – шептались сверстники и даже взрослые у меня за спиной. Братан, братец, братишка, браток, кровник – тогда это слово ещё не было так опошлено блатным жаргоном, Перевернувшим представления с ног на голову. Быть братом Германа избавляло меня от тычков и отбирания вещиц и карманных денег субпассионарными малолетками, но и создавало невидимый барьер в приятельских отношениях. “Брат такого-то не может плохо знать французский!” – воскликнула однажды учительница иностранного языка. Вряд ли она имела о нём непосредственное представление, однако аура вокруг первенца моих родителей, как мы видим благоухала непосредственностью и благородством. Он обладал уникальным набором качеств. Или это можно назвать инстинктом... наводить мосты. Он сочетал несоединимое, обволакивая обаянием и примиряя стороны конфликта таким образом, что соперничающие группы чувствовали себя на высоте. Он был больше, чем посредник там, где парням и их подружкам необходимо мужественное соучастие, он стал едва ли не родным для многих. В моей голове сумбур вместо музыки – эти дни его ухода, и я в первый раз не побываю на кладбище. В нём были полутона, если ты спросишь какой он был, я сразу не отвечу. Разный. Не так давно я захотел избавиться от этой любви. Не его ко мне – мне кажется, он стыдился меня, во всяком случае, относился снисходительно. Вдруг перестать быть похожим на него – такая малость, не правда ли? Ведь сходство держится не столько чертами лица и общим физическим подобием, а вживлением, помимо моей воли, в его образ. Посмотри – даже тень на стене напоминает абрис его удивительной с волнистыми тёмными волосами. И даже аура над головой? Может быть и так... Ты пострадала от него? Ты одна здесь? Итак, уже в три года... Это не он подарил тебе брошь? А перстень с рубином? Извини, что я так бестактен. Но ты уже знаешь, почему. Потому он – во многом это я. Разница в три года развела нас, и не только она. Мои первые сознательные прогулки во дворе были связаны с удивлением тому, что мой семилетний брат находится в самом центре внимания оживленного двора и водится с самыми виднымиего представителями. Мне предстояло донашивать его кроличью шубку, которая на мне сидела кургузо. Игрушки брата, уже потрёпанные, имели некую силу, которая не исходила от других солдатиков, кубиков и заводных автомобилей. Я был его тенью. Мой круг приятелей во дворе состоял из бледных тощих мальчиков, преимущественно в очках, и нескольких девочек, прыгавших через мячик, отскочивший от стены или в «классики»и нас не замечавших. Родители пытались навязать нам их общение, чтобы обезопасить от влияния малолеток,уже вовсю дымящих и дующихся в карты.Гоп-компания удостаивала меня едва заметного презрительного внимания, шествуя по своим тайным делишкам, наградив прозвищем Дёрганный. Иногда во мне просыпался демон, и я невольно обижал и даже пытался поколотить своих дружков, подражая уличным мальчишкам, но это вызывало у них только удивление. А этот тип за мою спиной – твой телохранитель?.. Я так и подумал. Слава брата в глазах моих приятелей расцвела в том тихий солнечный вечер, когда Вовка, сын уборщицы, надел новую белую рубаху, подаренную ненадолго протрезвевшей матерью, и ошалев от нахлынувших сил, приказал нам, собравшимся за шахматной доской, не заходить на ту часть двора, где находился его подъезд. В противном случае мы должны были платить ему по пяти копеек дани. Одутловатый Вовка был старше нас и явно претендовал на роль авторитета, пока во дворе было старших товарищей, припугнув: «А не то... все души из вас вытрясу!» Засунув руки в карманы, он удовлетворённо удалился на колесообразных ножках. Через четверть часа слух о том, что «брата самого ...» ограничили в передвижениях по двору, разлетелся по округе, и трясущийся от страха Вовка был прижат к серым доскам забора толпой блатных малолеток и просто любопытных, уже готовых перевернуть его и потрясти как заветную копилку. Меня подвели к несостоявшемуся герою и опустили его на колени, чтобы тот просил слёзно прощения. Но совершилось чудо из индийских фильмов – мой брат возник на мотоцикле, сидящим сзади, в компании бородатых длинноволосых молодых мужчин на мощных «Явах», оглушивших двор. Толпа расступилась, и Герман прошествовал к затравленному, измазанному соплями рыданий Вовке. «Ты считаешь, если ты надел новую рубаху, то можешь забрать себе половину двора, а, Вован? А если все наденут такие рубашки? Соизмеряй всегда свои возможности со своим авторитетом». Брат простил Вовку, проявив графское великодушие, к удивлению собравшихся, уже ждавших избиения фраерка. Наша тётка из Ленинграда, вдова профессора, находила в нём сходство со статуей Аполлона из Эрмитажа. Отца, думаю. смущала его несколько цыганистая внешность со смугловатой кожей и вьющимися каштановыми волосами. Отец был бледноват и пего-русоволос, у матери от природы были рыжеватые волосы, которые, как и многие в те годы, она красила хной едко-кирпичного оттенка. Несмотря на откровенно опасные связи моего брата, он был на хорошем счету у воспитателей, учителей, тренера ро боксу и участкового, который радостно тыкал в него пальцем и ставил в пример, неловко завязывая воспитательный разговор с группой подростков. Братцу прочили блестящее будущее – например, настоящего учёного, не какого-то там гуманитария, как мой отец, или начальника крупного предприятия, или же полярного исследователя. Ты будешь ещё коктейль? Ничего, что я рассказываю так подробно? Это были годы, когда я завидовал ему и во всём пытался походить, хотя это было невозможно. За что же ты меня так ненавидишь, за сходство с ним? Я сужу по твоему взгляду. Ты косвенно пострадала от него? Откуда у тебя эти тонкие полосы на предплечье выше браслета?.. Годы брежневизма были не столь благостны, как это подавалось в пропаганде. В нашем старом районе, где ещё чернели покосившиеся бараки, установилось негласное двоевластие. Советская власть была оболочкой для куда более значимой власти бывших зэков ГУЛАга, отбывавших срок на химии, разных приблатнённых и их поросли. Брат умудрялся быть своим для всех. Ты не помнишь Праздник Цветов? В нашем городе цветы из оранжереи раздавали людям на улице чудесным июньским днём, они шли к площади, а по пути заходили в библиотеки, и клубы, где им читали короткие лекции на популярные темы. Есть ли жизнь на Марсе? Когда наступит мир во всём мире? И повсюдунам дарили гроздья цветов. Счастливый и овеянныйих ароматом, я едва дотащил домой охапку цветов, и к моему изумлению я увидел рыдающего брата – в этот день началась криминальная война между блатными старого и нового города, в которую поневоле втягивались и малолетки, им суждено было стать своего рода пехотой. Принесённые цветы от взял с собой на похороны двенадцатилетнего мальчика — я не помню сейчас его кличку, пацан был одним из сборщиком дани с профессиональных собирателей бутылок и тряпья, среди которых было немало подростков. Блатари нового города, отделённого от нашего, ещё дореволюционного, полуразрушенными цехами, железной дорогой с вокзалом и Парком культуры и отдыха за заброшенным кладбищем, отказались платить дань ворам старых кварталов. Новостройки разрослись, в них заселялись лимитчики и стекалсяс округи разнообразный люд, все они чувствовали себя хозяевами округи.Разборки на словах быстро переросли в кровавые, даже на перемене в нашей школе малолетки устроили драку на солдатских ремнях неподалёку от мирно прогуливающихся детей. Учительница старалась не смотреть в сторону раскрасневшихся, хрипло матерящихся мальчишек, уже нанёсших друг другу синяки и шишки, как внезапно остро заточенная пряжка отскочила прямо в скулу девочке из нашего класса, из непростой семьи. Тут же вызвали милицию и «скорую», девочке зашили скулу, учительнице объявили строгий выговор. В городе начались перестрелки из пугачей. В пионерский лагерь «Дружба» прибыл десант из малолеток и вполне взрослых дядей, где их встретили уже готовые к отпору и также вооружённые финками и кастетами отдыхавшие системные пацаны. Большинство пионервожатых и физруков попряталось, уведя за собой в зал дискотеки детей, когда за корпусами началась стычка. Моего брата, только год как пребывавшего в комсомоле, пригласили в горком, чтобы он повлиял на враждующую шантрапу.Как ни странно, конфликт, переросший в уголовный, быстро затих. Что бы ты ещё хотела узнать?.. Были у него недостатки? Фобии? Он боялся утратить авторитет. Это факт. Братне злоупотреблял алкоголем, не кололся. Был сдержан в еде и не собирал ничего из роскоши. Однако за его жену я не ручаюсь. Помню, я увязался на пляж за ним и его приятелями по институту, атлетичными молодыми людьми и подтянутыми девушками, ныряя вместе со всеми, я заметил, что одна из девушек что-то шепчет другой, косясь в мою сторону. Дома я не вытерпел и спросил, что же ей не понравилось. «Понимаешь, – ответил брат мягко, – она сказала, что тебе э-э... надо нарастить мяса. У тебя мало мышечных волокон. И что тебе следует брать пример с меня. Хочешь, мы разработаем для тебя специальную диету и купим гантели?» Впрочем, это был редкий случай заботы и предложения помощи с его стороны. Помощь – и весомая – ограничивалась тем, что уже в старших классах брат опускал деньги в кухонный ящик, откуда, слегка стыдясь и пугаясь одновременно, мать с отцом доставали жизнерадостные купюры, на которых лысый лобастый Ильич подтверждал их весомость, подозревая что-то, но и отсчитывая мне на мороженое. Иногда они пытались спросить у него, откуда могут появиться такие суммы, на что брат по-цыгански маслянисто улыбался. Ревновал ли я его к миру? Сейчас думаю, что мои многочисленные школьные интересы, не затронувшие меня глубоко были связаны с тем, что мне нужно было отвлечься от принятой на себя роли неудачного копииста чужой судьбы. Это была попытка ощутить себя в роли скульптора, учёного, вождя индейского племени, художника, актёра, боксёра, бросившего вызов Мохаммеду Али, яхтсмена, отправившегося в кругосветку, даже оперного певца, – таковы были мои романтические увлечения, и я посещал соответствующие кружки и секции, эти инфантильные увлечения были в корне чужды моему брату, ничем не уступавшему скульптуре из Эрмитажа, сияющему великолепьем в окружении почитателей и холодному ко мне. Поэтому к окончанию школы я решил остановиться на профессии историка и археолога. Предполагая, что в далёком будущем некто проведёт и раскопки нашего времени, воскресив меня и брата. Смотри – у меня наколка над локтем, голова воина в шлеме с плюмажем, а может это индеец, такая же была у моего брата. Глупость, конечно. Хотел вывести, но сейчас уже лень. У его друга, погибшего в Афгане, была подобная. Зачем я только притащился сюда один в годовщину дня его памяти – ума не приложу. А потом в его жизни появилась Яна. Она была похожа на Мирэй Матье, её отец был крупным чиновником, о его должности были не принято говорить вслух. Некоторые связывают раннюю гибель братика с местью этой Яны. Чему ты так саркастично ухмыльнулась? Яна осталась при своих деньгах и делах, как мне потом рассказали. Разве что ревность? Но разбежались они вроде бы ещё до братиной свадьбы. Откуда у нас немецкие имена? По семейной легенде родственники отца были немецкими колонистами.Но кто его знает, надо бы копнуть. Скорее это я был типичным немцем, педантичным и пытающимся предугадать наперёд, но фатально глухим к окружающему Риму. А он был Германом из «Пиковой дамы», дух здравого (не мне судить) авантюризма владел им. Моя жизнь превратилась в трагикомическую симфонию после его ухода. Но я расскажу всё по порядку. Видно, у тебя есть время. Может, твой телохранитель отсядет за столик подальше? Что-то давит мне на голову от его пристального взгляда. Кого я здесь встретил на набережной? Воистину тесен мир! Лилия, его вдова под руку с новым, наверное, мужем и маленькой дочкой. Он старше её лет на двадцать, а его пузо едва умещалось под футболкой. Конечно, она не узнала меня. Да и я её тоже. Мне всегда были неприятны слухи, что мой брат сам кого-то крышевал и командовал братками. Я не допускал мысли о том, что он мог быть благородным даже разбойником. Для меня он был человеком и героем. Пусть его именем назовут причал, пароход, звезду... «Тихоня, – сказала Яна, когда мы сидели у костра на даче её родителей. – Почему он всё время молчит?» – «Он просто смотрит на звёзды» – ответила её подружка. Герману выпало собирать для других земные сокровища, а мне – мечтать об иных дарах. Впрочем, о духовных сокровищах мне говорить опрометчиво. Окончив педагогический институт по увещеванию моих родителей – семейная традиция! – мать – учитель музыки, отец – старший воспитатель общежитий завода, пять лет я отработал в школе, а потом оставил это занятие и бросил заочную аспирантуру. Как говорил поэт Некрасов, сеять «разумное, доброе, вечное» в те годы мне было не по силам. От службы в армии я был освобожён от участившихся в переходном возрасте приступов эпилепсии. Как сказала одна моя знакомая, вот бы выбрасываемую в пустоту энергию употреблять во благо и в радость. Школьники едва не доводили меня до приступов падучей. В анонимном опросе «Кем я стану после окончания школы» треть девочек ответила, что мечтает о карьере жены или подруге бандита и даже путаны, а треть парней мечтала стать бандитами – ведь это престижно, сэр, денежки капают, работа не пыльная, модный костюм, а мужички под твоим присмотром вкалывают. К этому времени братэлло уже вовсю погрузился в бизнес, оставив и скучное прозябание в чертёжке и бесперспективную кандидатскую. Ему удалось заполучить какую-то редкую бронь от армии во вредном цеху, где он, впрочем не появлялся, а по уходу с предприятия военкомат и вовсе его не тревожил. Понятно, он не мог оставить своих (чуть не сказал многочисленных близких) в такой переломный и важный момент. Наступало новое время, встреченное с ликованием. Росло количество нападений на обычных граждан без каких-либо видимых причин. У меня не дёргается веко? Знаешь, как это подступает? Так кончается золотой век. Осыпается золотая пыльца. Она растворена в моей симфонии, посвящённой брату. Полтора года я не выползал с дачи, окружённый музыкальными инструментами и установками, пребывая в состоянии дикого вдохновения от написания симфонии. Я – её создатель, Герман — вдохновитель. Играющая сейчас профанная музыка отчасти её напоминает. Только я смог передать сложные переливы его души. Ах да, что же было дальше с нашими земными судьбами?Открывались ресторанчики, кафе, шашлычные, мастерские бытовых услуг, комсомолу была дана зелёная улица. Яна заведовала в горкоме выдачей лицензий на молодёжную кооперативную деятельность и летала на шикарной «Ямахе». Рынки были наводнены бойкими торговцами пирожками из сомнительного мяса и горками ярких спортивных штанов под «Адидас», которые становились тусклыми после стирки. Городские столовые сходили на нет, кооперативные кафе процветали. Мясо и продукты попадали туда в первую очередь в коммерческие структуры, исчезая с прилавков магазинов. Продукты питания из хранилищ и привезённые в город распределялись между чиновниками и блатными, лишние для них вывозились на свалку или закапывались в землю. В городе назревал голодный бунт, ведомственные столовые пустовали, в магазинах случались драки из-за пакета молока, народ открыто проклинал коммунистов, доведших страну до нищеты. Кафе и частные магазины большинству были не по карману. Помню, брат сказал родителям, пожаловавшимся на кромешный дефицит и дороговизну: «Вот завалим коммунистов, тогда всё и пойдёт как по маслу». Родители ничего не ответили, потому что брат своевременно помогал им. «А кстати, у вас есть что-то на книжках? – посоветовал он как-то. – Предлагаю немедленно снять деньги и купить машины, шубы, дачу, всё, что угодно. Завтра-послезавтра денежные знаки станут прахом. А ещё могу вам обменять их выгодно на валюту». Родители отмахнулись, но вскоре ощутили правоту старшего сына. К первому сентября таблички с фамилиями и должностями сотрудников исчезли с дверей горкома. Может и не стоит всё это вспоминать? Мы-то выжили. А кому-то суждено было сгореть в жертвенном пламени реформ, и тому – вечная память. Всю историю нашу перевернули кверху тормашками. Нет, тебе показалось, рука у меня не дергается. Разве только кончики пальцев чуть-чуть. Ты хочешь вызвать киллера или «скорую» для братоубийцы? Это смешно?.. Как он напряжён, твой бычок, затылком чувствую. У тебя с ним тайный роман? Заказать ещё коктейль? Если что, меня принесут в номер. Официант, повторите. И пару бутербродов. Если твой любовник выстрелит мне в спину, то это будет нечестно. Во-первых, я не рассказал главного. Во-вторых, я честно пытался проклясть брата. Отслоиться от него. Я и вправду не знаю, чем он занимался. То есть не был ни при разборках, ни при его встречах с нужными людьми. Брат пред смертью, как всегда, был загадочен,разве что становился печальнее. Изображение, высеченное на буром граните, мало передаёт его облик. На камне – эталон мужественности, прямоты, стойкости, непоколебимости, преданности, внимательности к людям, чистоты помыслов. Никакой плаксивой лирики и самоиронии. Эпитеты можно приумножить по разумению. Он похож на Маяковского, которого греет заветный партбилет и мечта о воскрешении в коммунистическом раю. Напротив нового участка кладбища через дорогу на входе в него встали из земли небезызвестные брату персонажи – кто в полный рост с «мерседесом», тоже высеченным из чёрного мрамора, кто в райской решётчатой беседке, кто-то положил руку на плечо также убиенному, но почти святому товарищу с крестиком. На граните сентиментальные эпитафии под Есенина. Наш браток покровительственно смотрит на них – ведь он как бы и не с ними. И в то же время он всё видит! Замечательная метафора. Некрополь благих устремлений и тёмного конца. За что, за что, о Боже мой? Люди гибнут за металл. Жену молодого сталевара – а город наш славился мастерами горячих цехов – направили ан конкурс красоты, откуда она не вернулась к мужу. Этот парень учился у моих родителей, он пришёл к нам в дом проливать слёзы – огромный человек с сильными руками. «Ну, я их разнесу в клочья», – решительно произносил он, покачиваясь, я проводил его до дома. Разнести он собирался фирму по продаже цветных и редких металлов, которая открылась в бывшем бюро агитации, среди наглядных пособий советской эпохи, статуэток вождей с побитыми носами, дырявых барабанов, плакатов «Даёшь БАМ!» и прочей мишуры. Конечно, в офисе не находилось никого, кроме вечного зицпредседателя Фунта и намазанной секретарши, такая маскировочная обводка глаз свойственная пьющим женщинам. Контора – легально и неофициально – распродала с заводов весь запас металла, необходимого для выплавки сплавов. Рабочие негодовали, начальник цеха обвинил их в краже, после чего был найден в простреленной головой. Руководству конторы команды также не везло, брат ходатайствовал за нового кандидата и получил подтверждение, что его протеже как минимум останется в живых, а идеале улетит жить на острова. Металл и сырьё вывозили вывозили в Европу через Латвию. Вся молодая часть населения была помешана на поездках в Польшу, откуда навьюченные тюками они везли товары на рынок. «Ты ездишь в Польшу?» – спросил меня отец девушки, с сыном которого я занимался. После отрицательного ответа я стал для него никчёмным человеком. Почему мы расстались с ней, ты это имеешь в виду? Брат погиб удивительно вовремя, когда в нём нуждались. Когда его услуги были востребованы. Когда многие искренне ценили его уникальную личность, за день до своего тридцатитрёхлетия. Кино и кирпичный заводик – вот что стало его страстью незадолго до смерти. Из-за этого и охладились его отношения с супругой. Пока мы ехали в джипе брата к перестраивающемуся кирпичному заводу, он радостно делился со мною планами, показывая ворох фотографий. «Вот эти молодые талантливые актрисы будут играть в моих фильмах. Которые станут не хуже американских. Я застрою не только наш город, но и окрестности. Жильё элитного класса востребовано! Пора тебе жениться». В последнюю встречу он робко попросил меня стать учредителем некой фирмы, которая повезёт в жаркие страны группу «Весёлый джаз» из трёх музыкантов и трёх десятков танцовщиц. Его чрезвычайно огорчил мой отказ. Чтобы совсем не опечалить брата, я подмахнул где-то закорючку подписи. «Деньги», – предложил брат. Я покачал головой. Многие из этих девушек так потом и не вернулись. То ли их продали в рабство, то ли сами они где-то зависли. Родители вспоминали, что он был у них дома за день до трагедии. Принёс денег и спрашивал, не поздно ли ему креститься, на что ми родители атеисты только пожали плечами. Говорил про какого-то дьявола, сошедшего с экрана. Им показалось, что он сильно переутомлён. Я чувствую необъяснимый изъян в системе воспитания, которой следовали мои родители в потугах привить нам нечто, чтобы уравнять с обществом, в итоге сделав младшего сына почти изгоем, а старшего героем гангстерских историй. Но кто же знал, что времена так изменятся? Ты например знала? Он отражается в твоих зрачках. Ты ему подаёшь знаки... Это может подступить по-разному. Два человека начинают спорить во мне до тошноты. Один в левой, другой в правой половине мозга, которые болезненно трутся друг о друга и это вызывает ярость непонимания и несогласия вне моей воли. Самое странное, что я потом плохо помню то, что предшествовало вспышке и оцепенению. После последнего визита брата у меня был приступ, в ночь накануне. Во мне боролись два моих кровника, я засыпал и быстро просыпался, пока вдруг не понял, что в нём тоже идёт сейчас борьба. И вся его жизнь, которая мне казалась почти идеальной и наполненной событиями, оборачивающимися, как правило, во благо, внезапно предстала несокрушимой трагедией. Тогда что-то лопнуло в моей голове. Упав с кровати, я ушибся, и половину следующего дня провёл в странном оцепенении, пока не пришла весть о смерти брата и его водителя-охранника, которой предшествовали гонка на автомобилях и перестрелка в духе голливудских боевиков. Ты не хочешь кофе?.. А я закажу себе. Может, это снимет напряжение в висках. Экспансия нашего города расширялась на другие поселения. И назревала большая сходка, как я случайно услышал. Она должна была формально узаконить права местных рэкетиров, пока братки из столицы не наложили лапу на близлежащие территории. Герман с утра отправился на заводик, за ним увязалась другая машина, произошло столкновение, обе съехали с дороги, и в неравной перестрелке они погибли оба. На глазах у водителей и пассажиров остановившихся машин стрелявшие перебежками скрылись в лесу. Один из них оказался родственником Яны, но сама она была вне подозрений. Торжественные похороны брата собрали полгорода, мои родители были потрясены его гибелью, и тем, сколько людей считало себя обязанными ему. Кого-то он спас от смерти, другого от тюрьмы, третьему дал деньги на лечение, десятого отправил на учёбу. В его столе остался ворох фотографий актрис и актёров, продюсером чьих картин он собирался стать.Мне от брата досталась внезапная и незаслуженная слава. Его друзья пытались подарить мне дорогую машину. Я попросил только дачку, которую брат купил, будучи ещё студентом, на отшибе над оврагом, где я сочинял музыку его памяти. Лилия на похоронах с маленькой дочерью, тоже с тёмными кудряшками, была скорбна и представительна. Супруга всегда вела себя надлежащим образом. Хотя я почти не помню, произносила она что-либо в его присутствии. Думаю, его больше привлекали её гордость и порода, нежели общение. Такой он был – отчасти человек-вывеска. Расскажи, что ты знала его с другой стороны. После его смерти его душа и даже плоть ещё больше овладели мною. У меня наросли мускулы и я расстегнул вторую сверху пуговицу на рубашке, чтобы показать тонкую игру мышц на груди под яремной выемкой. Я стал свободнее в жестах, голос казался более внушительным. Снизилось и число приступов, они заметно ослабли. Через полгода на меня вышел человек из окружения брата, задумавший встречу не то с Андроном, не то с Ираклием, сейчас не помню, который решил наведаться в наши края, но не знал о смерти брата. Меня одели в его шёлковую рубаху, которая была несколько велика, загримировали под Блока и посадили во главе полупустого с моей стороны стола. В двух метрах от меня сидела непроницаемая вдова. Гость, человек уже преклонных лет, в сильном подпитии косился на меня, потом ему шепнули, что я и есть тот самый молодой человек, который может многое устроить. Тусклый взгляд гостя перекочевал на прямую как палка Лилию и он, погрозив ей пальцем, произнёс нечто, не совсем для неё лестное. Мы с Лилей покинули зал, но премьера прошла блестяще. После этого я не раз появлялся на сборищах и банкетах, разыгрывая восставшего из пепла или почему-то не погибшего брата. Лилию тяготили подобные мероприятия, а я, как ни странно, даже вжился в роль. Некоторым приблатнённым казалось, что я по-прежнему что-то контролирую или чем-то руковожу. Всё это весьма не нравилось моей подруге, ребёнок которой страдал от неприятия мира. Миша почти всё время молчал, хотя со временем стал очень живо реагировать на мои слова и розыгрыши. «Всё-таки это тупик, - сказала она наконец задумчиво но решительно. – Теперь ты – это твой брат, со всеми вытекающими последствиями. Нам надо расстаться. Я не могу доверить сына человеку с такой генетической наследственностью». Да, бедный ребёнок! Все вещи моего брата — джинсы, «Ява», заводик, братки – казались мне настоящими. А прочие предметы и не попадавшие в его сферу – бутафорией, до одного случая... Не до того, что я сейчас расскажу. Я тогда ещё не разуверился в брате. Бригада гопников грабила вагоны товарняка, это было обычным делом. Но однажды перепившие пацаны перепутали ветку и вскрыли состав, который курировала другая группировка, уже прибравшая и городской рынок, и пункты по сдаче металла. И что ты думаешь? Меня стали подозревать как заказчика и зачинщика, хотя напрямую, ни косвенно ни с чем подобным я связан не был. На меня могли повесить штрафы даже угрожали расправой. Аура моего брата не особенно помогала тогда, потому что город постепенно захватывали московские и иже с ними. Им было плевать на сложившуюся иерархию и имя брата значило для этих отморозков не больше, чем имя самого простого человека. Тут я окончательно утвердился в мысли, что он умер на пике славы. В новой ситуации он уже не был бы ни посредником, ни корешем, который мог распутать любой клубок и договориться с кем угодно. Главврач заводской больницы, тесно связанный с системой, предложил мне исчезнуть от греха подальше. Полностью сменив внешность, выдавая себя за мертвеца, прописанного в общежитии, сгоревшего за две тысячи километров, чтобы получить его документы и обосноваться в новом городе. Мои перепуганные родители готовы были дать взятку, но врач сам впал в немилость у блатных после неудачно проведённой операции, и его афера лопнула, а обо мне потихоньку забыли. Ну вот почти всё. С моря дует прохладой. Это дух моего брата вольно путешествует, где ему вздумается. А потом я просто решил стать собой. Не было ни разлада, ни вражды. Вспомнить подростка, мечтавшего о дальних странах, об экспедициях. О научных открытиях, о бое за звание чемпиона мира, чёрт возьми. Ведь хоть какая-то мечта должна сбыться. Поэтому в пятую годовщину его гибели я поехал сюда, а не отмечаю эту скорбную дату с родителями и многочисленными почитателями душевной широты моего дражайшего родственника. Просто смотреть на море, которое поглотит и нас с тобой... Я отойду на минуту. (Про себя, взволнованно.) Боже, куда от них укрыться? Я только решил стать собой, Людвигом. Но снова я влачу его фатальную тень, она и станет моим саваном. У входа ещё один убийца. Они не отстанут от меня. Не здесь — так потом, не мытьём – так катаньем. Как всегда будет подле. Редкие официанты убирают столики. Разве что я незаметно вылечу в раскрытое окно. Это одна их женщин, проданная в рабство, которой обещали, что она станет знаменитой актрисой. Или это знакомая Яны? Нет, это дьявол в женском обличье, преследовавший меня с рождения и выбравший брата. Хочется закрыть глаза. Сколько я ещё простою здесь как столп? В экспедицию на Южный полюс я возьму её портрет. Господи, прости! Начинают рваться гранаты и строчить пулемёт. Они опять стреляют в джип. Полушария моего мозга шлифуют друг друга, высекая адские искры. Я возьму с собой тебя и твоего сына, слышишь? А брат уже здесь. Везде и нигде, никогда и всегда. Как этот человек в чёрном. Сейчас я вернусь к собеседнице, спасибо, принесите счёт. О!.. Ничего страшного. Положите меня на пол. Держите меня крепче и сами держитесь, пожалуйста. Яхта «Герман» уже отходит в неизвестное. Какие горячие, тяжёлые осы!.. Брат кричит. Он в анабиозе и зовёт меня. Необходим кирпич для коттеджей и дворцов. Надо строить. Надо сжать зубы... Спросите, как её зовут? Только имя! Пепел кружит над волнами и выкликает нас. Герман! Людвиг! Кровь, порох, дукаты...