– Николай Максимович, что такое большая сцена ГАБТ, тяжело ли выступать на самой главной сцене России?
– Там такая «толщина» и «кубатура» воздуха, что ты должен их уметь «прорубать». Даже многие именитые артисты терпели неудачу. Когда на старой сцене ГАБТ проходил концерт Сары Брайтман и Хосе Карерраса, сразу ощущалась разница. Брайтон визжала, визжала... На полконцерте у неё что-то случилось с голосом и Каррерас допевал один.
Сцена Большого театра делала чудеса только с теми, кто являлся личностью. Когда я в первый раз увидел Екатерину Максимову в жизни, был потрясен. Рядом со мной, 13-летним юношей, она казалась просто крошкой. Маленьким я её видел только по ту сторону рампы и был уверен, что это очень крупная женщина. Масштаб личности был настолько гигантский, что, будучи изящной, хрупкой женщиной, она на сцене казалась большая. И были люди гораздо выше Екатерины Сергеевны, но просто пигмеи на сцене.
– Вы сказали в одном интервью, что, входя в Большой, очень много энергии тратили на сопротивление, потому что там вас многие бы с удовольствием срезали…
– В Большом театре все так себя чувствуют. Просто мой приход в Большой пришёлся на период клановости. Тогда было очень много детей сильных мира сего - нашего балетного мира.
Мне говорили, что у меня нет шансов: я не принадлежу ни к одной из династий, не сват, не родственник, не сын тем более. Но я прорвался. Когда это произошло, сначала «династии» хотели меня задвинуть. Потихоньку время само расставило всё на свои места. Они сами исчезли.
Но потом наметилась такая тенденция: можно позвонить и попросить за кого-то. С помощью СМИ на недолгое время можно «раскрутить» даже обезьяну. Этого раньше не практиковалось. Был ряд артистов, которым целенаправленно покупалась пресса и телепередачи. Именитым балетмейстерам платились большие деньги, чтобы они с этими танцовщиками ставили спектакли.
Но в балете, опере, в большой классической музыке невозможно быть блатным. Вы должны выйти на сцену и показать уровень. Надо удерживать зал в течение 2,5-3 часов. А у нас зрители посреди спектакля встают и уходят. Им просто не интересно.
– С ваших спектаклей тоже уходили?
– Нет. Но, к сожалению, я не один участвовал в спектаклях. Я был частью большого действа.
Просто отношение к балету очень изменилось. Раньше художественный руководитель балета Большого театра был главой во всём советском балете. Этакий национальный пост. Когда существовал Советский Союз, в Москве было одно хореографическое училище. Сейчас - около десяти.
Они выдают такой же диплом, как у меня. Причём, у кого ни спроси, у всех красный! Только я эти «корочки» получал за знания. А их спрашиваешь: «Назовите три балета Чайковского», ответить не могут. А я даже подсказываю, что их – три! Какой тут красный диплом?
И нет человека, который может прийти в это учебное заведение и сказать: «Вы не имеете права преподавать». Нет никакой дисциплины. Никто не несёт никакой ответственности. Иван Иванович говорит, что виноват Василий Петрович, Василий Петрович говорит, что виноват Михаил Николаевич. И так всё время.
– Как я пронимаю, вы за монархию в искусстве?
– Демократия прекрасна как государственный строй. Но в искусстве её не может быть. Здесь нужна только абсолютная монархия. Но она должна быть разумной.
Человек, который стоит во главе, должен быть профессионалом Большим профессионалом. И большим авторитетом. И стратегом, конечно. Но стратегией у нас и не пахнет, к сожалению.
В начале 2000-х я приходил к руководству театра и говорил: «Люди, проснитесь! В Большом театре демографический кризис, нам скоро некого будет ставить на роли!». В ответ мне говорили, что я сволочь, скандалист и хочу привлечь к себе внимание. Профессионалы всё видят заранее, а те, кто сидит в кабинетах, ничего не видят и не хотят видеть. Им лишь бы всё было тихо и спокойно.
– Часто в вашей жизни бывало такое, что вам что-то обещали, а потом не держали слова?
– Я в этом плане не очень доверчивый человек. Иногда мне советуют: «Попытка - не пытка. Сходи, посмотри. Пообщайся». Я иду и… на первых трёх тактах разговора понимаю, что зря теряю здесь время. Человек мило, замечательно пытается мне повесить лапшу на уши. А я просто чувствую, правду мне говорят, или нет.