Пустырь
Еду в Смоленск оформлять машину. Солнечный летний день, на заднем сиденье — еда, напитки, теплое одеяло. Возможно, придется переночевать. Перекуры, сон минут на двадцать, бутерброд. Снова в путь. Ровная прямая дорога. Через несколько часов таможня. Оформление. Скучные лица. Бумаги, ксерокс. Оплата издержек. Водители огромных фур. Сигареты, очереди, ожидание. Далеко за полночь — обратно.
Машин мало. Встречные водители вежливо переключаются на ближний свет. Начинаю засыпать. Знаю, что в таких случаях ехать дальше нельзя. Через некоторое время — сьезд с шоссе, осторожно сьезжаю. Асфальтовая дорога выводит на пустырь. По краям — лес. Ухабистая земляная площадка. Останавливаюсь в центре, раскладываю задние кресла, расстилаю одеяло. Тихо. Почему-то не хочется выключать свет. Докуриваю сигарету, ложусь, выключаю лампу и фары. Некоторое время верчусь, потом засыпаю. Сон темный, как лес вокруг машины.
Просыпаюсь оттого, что машина раскачивается. Слышен смех. Детский смех, забавный и зловещий одновременно. Стекла запотели, ничего не видно. Приближаюсь к окну, пытаюсь что-то рассмотреть. В это время по стеклу с другой стороны вдруг бьет детская ладонь и сползает вниз. Кричу от неожиданности. Перебираюсь на переднее сиденье. Судорожно ищу ключи. Нигде нет. Хлопаю себя по карманам. Смех не прекращается. Машина раскачивается все сильнее. Откуда-то пахнет гарью.
Ключи, оказывается, в зажигании. Мотор ревет. Автоматически врубаю фары.
Перед машиной плотной шеренгой стоят дети. Их человек двадцать. Одеты в старые, еще советского образца, казенные пижамы. На их лицах и одежде черные пятна. Задняя передача. По ухабам, завывая движком. Детские фигуры удаляются, одна из них машет рукой. Вылетаю на шоссе, газ в пол, лечу как сумасшедший. Только сейчас замечаю, что льет дождь. Пост ДПС. Сворачиваю к нему, чуть не врезаюсь в стену, выскакиваю, бросаюсь к удивленному постовому, сбивчиво рассказываю, что произошло. Он смеется, проверяет меня на алкоголь. Заводит к себе, предлагает отдохнуть. Интересуется, где это было. Я рассказываю. Он внимательно слушает, потом мрачнеет, переглядывается с напарником. Потом они рассказывают мне, что в том месте был детский интернат, он сгорел в конце восьмидесятых, почти все воспитанники погибли. Несмотря на это, меня уверяют, что мне просто приснился кошмар.
Я соглашаюсь. Здесь, в тепле, в компании вооруженных гаишников все кажется действительно сном. Через некоторое время я благодарю их, собираюсь и выхожу к машине.
На капоте, почти уже смытые дождем, видны отпечатки перепачканных сажей маленьких детских ладошек.