Он и не знал, что бывает такая тишина. Беспредельная, бездыханная тишина. Отчего замолчали сверчки? Отчего? Какая этому причина? Прежде они никогда не умолкали. Никогда.
© Рэй Брэдберри
Они родились в 26 недель с весом чуть меньше одной средней курицы на двоих. Очень слабенькие. Слишком слабенькие, по мнению врачей и слишком сильные для меня.
Помню ли я их тогда?
Нет.
Я смотрю фото, сделанные спустя месяц после их рождения, там они кажутся крошками, но родились они еще меньше, и я их не помню.
Я визуал.
Фотографическая память отказывается воспроизводить то, что видела тогда.
Но тогда я смотрела на них и думала: почему, описывая это время позднее, родители пишут, что на это страшно смотреть, ну не страшно ведь?! Ну красненькие, ну в датчиках, ну маленькие, даже очень.
Обычные человечки, вон ручки, ножки, пальчики, глазки волосики...
Но страшно не это.
Смотреть не страшно.
Сложно.
Это неимоверно сложно. Не просто вынести, а собраться встать и ничего не делать. Прийти, посмотреть и уйти.
Там все зависело только от них самих и от врачей.
Бездействие страшнее всего того, что произошло. Ты будто связан руками и ногами и бессилен, ты хочешь, но абсолютно ничем не можешь им помочь.
Только приходить.
Каждый день. С 13:00-14:00. Кроме субботы и воскресенья и молча стоять у кувезов.
И все.
И больше ты ничего не можешь.
Там, у кувеза, время останавливалось.
Я помню звенящую тишину в ушах, звуки работающего оборудования. Пищание аппаратов, звуки датчиков, а в остальном тишина. В месте, где в одно и тоже время находятся более 10 малышей, слышны только датчики, только оборудование, только тихие разговоры медицинского персонала.
И все.
И это страшно.
Но даже это проходит.
Потому что все проходит.
Ко всему привыкаешь. И к пищанию аппаратов привыкаешь. И каждый день приходить к своим детям в реанимацию привыкаешь. И к плохим прогнозам привыкаешь. И к хорошим результатам тоже привыкаешь, как привыкаешь и говорить всем вокруг - вы не верили , а они смогли. Потому что каждый может.