Ещё до взлёта карьеры Doors барабанщик группы Джон Денсмор учил вокалиста Джима Моррисона играть на гитаре. Видимо, толком ничего не вышло, так как не осталось ни единой видеозаписи, где Моррисон орудовал бы инструментом. Да и не надо, слушатель и так ничего не потерял. Его сила в микрофоне и чистом листе бумаги, Моррисон сам – поэзия, музыка. Музыка, что бьет из недр земли горячим гейзером, жалит током оголенного провода, или, как он сам о себе любил говорить, вспыхивает кометой в небе, проносится огненной дорожкой перед глазами и исчезает. Вот так.
Я не устану повторять, что музыка и литература неразрывно связаны. Недостатки одной покрываются плюсами другой: из многословия стиха вытекает лаконичность симфоний, а из недосказанности и тайны музыки рождаются слова. Сюжеты. Смыслы. И Моррисон, конечно, при всем его певческом даровании, в первую очередь поэт, а не музыкант.
Читая его биографии, написанные его же современниками, невольно подмечаешь какую-то горьковатую обиду Джима на слушателя. Ему наверняка было важнее, чтобы человек знал его стихи, а не был наслышан о его бесчинствах на сцене. Вот, например, одно из прозаических свидетельств Мика Фаррена в книге "Джим Моррисон после смерти": "...он был не тем человеком, с кем прикольно отвисать в общественных местах. Я около года тусовался с ним каждый вечер. Джим вел себя так: склонялся над стойкой, заказывал восемь «отверток», клал на стойку шесть колес туинала, выпивал две-три «отвертки», принимал два туинала, потом ему надо было сходить отлить, но он не мог покинуть оставшиеся пять «отверток», так что он вынимал из штанов хозяйство и ссал на месте, потом он приканчивал оставшиеся пять «отверток», а потом оставшиеся четыре туинала, потом он ссал прямо в штаны, а потом мы с Эриком Эмерсоном оттаскивали его домой. Это был классический вечер Джима...". Едва ли что-то подобное проливает благой свет на поэтическое наследие Моррисона.
А меж прочим он всегда трепетно относился к стихам, печатал большинство сборников за свой счёт. Главенство литературы в случае Моррисона особенно заметно в последнем альбоме группы: на "костях" его недописанных поэм и историй сделан "American Prayer" – мелодии и ритмические музыкальные рисунки нанизывались на слова уже постфактум.
Есть одно интересное видео на YouTube на канале "Lie Likes Music", которое пытается раскрыть семантику текстов Моррисона. Если им руководствоваться, то мифология его поэзии строится на трёх столоповых образах – на образах Шамана, Короля Ящериц и Убийцы-Автостопера. Данные персонажи типичны для многих песен группы именно в плане смысловой нагрузки. И переведённый мной трек "Конец" с селфтайтлового дебютника группы, этот эсхатологический ужас в музыкальном эквиваленте, как раз подпадает под эту систему. Здесь впервые появляется Убийца-Автостопер, Эдип, странник, которому Моррисон также посвятил свой фильм "HWY: The American Pastoral".
В "The End" уместились, по-моему, и детские воспоминания Джима об убитых индейцах, и сюжет Софокловой трагедии, и христианские мотивы, и фрейдистские идеи. Песню нельзя трактовать в одном ключе, её можно только прочувствовать, и как я по-хорошему завидую тому человеку, который оказался в 60-х в прокуренном, пропитом помещении на концерте и слышал "The End" вживую.
***
КОНЕЦ.
Это конец, прекрасный друг,
Это конец, мой единственный друг – конец
Всех наших планов,
Всего, что есть на свете
Конец.
Без спасений и сюрпризов –
Конец,
Я больше никогда не взгляну в твои глаза.
Ты только представь, что это будет,
Безграничное, свободное,
В отчаянной нужде чужой руки,
На отчаянной земле.
Потерянные в Римской пустыне боли,
Дети, сошедшие с ума,
Ждут летнего дождя.
Опасность на острие города,
Прокатись по королевскому шоссе!
Странные видения в пасти золотого рудника,
Прокатись по западному шоссе, детка!
Оседлай змея,
Прокатись на змее
К озеру,
К древнему озеру.
Змей длинный,
Семь метров в длину,
Оседлай змея.
Он стар,
Его кожа холодна.
Запад – лучше всех,
Приезжай сюда, остальное за нами.
Синий фургон зазывает нас,
Водитель, куда ты нас везёшь?
Убийца встал до первых лучей рассвета,
Он надел ботинки,
Он взял лицо из старинной галереи,
И пошел вниз по коридору.
Он зашёл в комнату, где жила его сестра,
Нанёс визит своему брату,
Затем прошёлся вниз по коридору,
Подошёл к двери
И заглянул внутрь.
– Отец?
– Да, сын мой.
– Я хочу убить тебя. Мама,
Я хочу тебя ....
Ну же, детка, рискни с нами!
И встреть меня в конце голубого фургона.
Это конец, прекрасный друг,
Это конец, мой единственный друг – конец,
Мне больно тебя отпускать,
Но больше ты никогда не будешь со мной.
Конец веселью и милому вранью,
Конец ночам, когда мы пытались умереть,
Это конец.
Помоги каналу!