Часть 2
Дурочка кормила из рожка осиротевшего теленка косули, и по ее расслабленным плечам, легкому повороту головы, было очевидно, что она счастлива.
- Да, девка, немного ж тебе для счастья нужно... и того дать не сумел, - Борис сплюнул и снова посмотрел на Дурочку. Все с самого начала пошло не так (теперь, три месяца спустя, это было совершенно уже очевидно). Нет, Дурочка... а ведь он так и не узнал у бабки Серафимы ее имя: сначала не до этого было, а потом как-то и неловко уже... старательно принялась обустраивать их холостяцкий быт и к вечеру пятницы, когда он, Борис, привез на выходные дочку, Марьюшу, до чистоты вылизала избу, налепила пельменей, напекла пирогов, шанежек, да ватрушек - ешь, не хочу. Все с самого начала пошло не так! На робкую попытку Дурочки приобнять её, девочка оттолкнула мачеху. Тут еще он, Борис, окончательно все испортив, ляпнул типа: вот, привез тебе, Марьюшка, новую мамку. На что дочка, резко откуда что взялось? ответила, что у нее была одна мамка и другая ей без надобности, и к снеди напеченной не притронулась. А Дурочка, кажется, не замечала такого к ней отношения. Она полюбила Марью сразу и, кажется, навсегда. "Ма.. Маааа..." -, пыталась она выговорить имя падчерицы и пекла к ее приезду пироги да шанежки, к которым девочка упорно не прикасалась.
- Нужны мне были твои булки, - однажды не сдержалась Марья, - я пиццу люблю.
"Пиза?" - было выведено на клочке бумаги, который дурочка протягивала Борису.
- Аа, пицца, - понял он, - это булка, ну с колбасой, сыром и помидорами.
И к ближайшей пятнице Дурочка напекла пицц: крупных пирогов с начинкой из домашего сыра, помидор и крольчатины (все полезнее колбасы, решила она). Свои творения она с гордостью приподнесла девочке: "Мааа... пи..."старательно пытась выговорить она.
- Чушь это а не пицца, впрочем, что с Дурочки взять! - к огорчению мачехи рассмеялась Марьюшка.
И если бы дело было только в дочери! Чужая она была, эта добрая, старательная, ласковая Дурочка. В первую же ночь (мужик он или не мужик? ), Борис пришел в выделенную Дурочке комнату. В ней царил мрак и он скорее на ощупь нашел кровать, а на ней - теплое, податливое женское тело. Она отдавалась ему безропотно и тихо, точно также как делала все в этом доме. Но почему-то Борис ощутил себя насильником. Ситуция повторилась еще несколько раз, и он перестал появляться в спальне Дурочки.
- Вот оно тебе надо было, Васенька? -, егерь вспомнил, являвшуюся ему во сне покойницу- жену, - И Марье она не по душе, а у меня с ней... Эхх... И обратно не отвезешь - в деревне ославят девку, да и с бабкой Серафимой отношение портить не охота...-, Борис еще раз взглянул на Дурочку - она ласково чесала за ухом огромного борисова волкодава (вольность, которую злющий пес не позволял даже хозяину).
- А ведь она не несчастна! - дошло вдруг до Бориса. - По своему даже счастлива - пытаясь угодить строптивой Марье, привечая многочисленное зверье, от его, Бориса, нечастых, скупых ласк. Все ж, наверно, лучше, чем у бабки. А может, и, сладится еще, кто знает! - Борис в последний раз взглянул на Дурочку и пошел по делам.