Жили-были дед и лошадь. И была у них курочка-баба. Снесла она однажды яичушко, пёстрое-вострое, под малевича. Малевич сел и яичко то раздушил да измазался. Дед сел на лошадь и ускакал. Как скакал, куда – только сам знает. Мышка бежала – никто не видел. Крыса шуршала – никто не слышал. Заяц бежал – далеко, темно, ни один глаз не видел-не углядел. Корова бежала – колокольцем звенела. Пастух бежал – о пень споткнулся, упал, ударился, коленку трёт. У пастуха вподмышках по яичушку – от чёрнова петуха, вполжелтковые. Пастух беса просил из левого ему бесёнка-услужника вылупить, а из правого – апельсин. А апельсин за морем цветёт. Один лепесток у него жёлтый, а остальные – как Путин. Кто апельсин с умыслом рвёт, тому мир яснее становится и жулики каблуки целуют. А как курочка на дубу потопорщится да с заду наперёд квохтать станет, так и прибудет всему совсем – дороженьки в небесах краями утонут, золотые рыбки ржавчиной отойдут, а на великом месте Само Знамо воссядет от сих и до тех суд творить. И дядечке тогда за всё нутро скажется, и шавке какой за лай, и муравью за укус. И дым в дом пойдёт, и позднее дитя в мать. И точка станет спорить с двумя, а две сойдутся. И не выйдет ни тебе, ни мне, ни Даррену Кингу. Так и так, истый и чистый свет. А пока дышим в бложеки, ловим тунца за пятку, оно, может, и почалось, а у тебя такси. Или совещание, или зубной протез поменять. Уже сворачивается, а даже не огород, не морковка – кредитное, распотека, на локте заскорузло свербит. А потом шмяк! А вот дед, как представим себе, ускакал. И не оставил на ветре за спиной букв и слов, а эти непра…