Сегодня, друзья, своими секретами и историями с вами делится штатный философ нашего пятничного клуба на Арбате Валерий Митюшин.
О. К.: Ты давно копаешь?
В. М.: С 2005 года примерно, я уже точно не помню.
О. К.: Как ты вообще зацепился за это хобби?
В. М.: Мне всегда было интересно. Меня в детстве отец со старых окопов вытаскивал, когда по лесу ходили. Там нет ничего, еще мой отец со своими друзьями, когда пацанами были, все повытаскивали, но мне все казалось, что я сейчас пороюсь, и вот оно, сокровище, лежит и меня ждет! Как идем по опушке, я окоп вижу, и бегом к нему! Потом слух прошел, что кто-то нашел танк.
А у нас потом открыли магазин «СпортХит», и была там некая кладоискательская контора. Продавец мне, конечно, начал «песни петь», покупай, будешь как сыр в масле кататься… Но я ж не маленький, чтоб песни мне петь. Я морду скривил малость, он все понял.
А денег совсем не было, хожу, смотрю… Знаешь, бывает такая мечта у человека, она есть, ты рад ей, лелеешь ее, холишь, а потом вдруг понимаешь, что было уже десять моментов, когда ты мог ее осуществить, но не осуществил. И вот хожу я, смотрю на эти приборы, думаю, да, я бы с ним пошел… Кто-то их выписывал. А у меня знакомый еще лет за пять до того из Америки «Вайтс» выписал и ходил с ним.
И вот купил я «Аську» двести пятидесятую. А через пару месяцев продал, купил тридцать четвертую «Терку». Потом сменил ее на пятьдесят четвертую.
О. К.: Ты как делаешь? Появились деньги - покупаешь новый прибор, или ждешь, пока накопится на новый детектор с продажи находок?
В. М.: Я когда копать начал, нашел что-то интересное, потом второе такое же. Ребята просят продать — продал. Вот найдешь две одинаковых вещички, кому-то продашь, если просят. Но специально не продавал ничего. Зато специально взял и на задней страничке записной книжки стал записывать доходы от продажи находок, чтобы понять, когда же я окуплю прибор. По-моему, я до сих пора так его и не окупил.
Вот если бы, когда мне лет двадцать пять было, я бы с прибором ходил, тогда и находок много было бы, и сохран был бы шикарный.
Во-первых, в советское время пахали все, что можно было вспахать. Если была полянка гектаров пять в лесу, к которой просто так не проедешь, так к ней комбайн волокли двумя бульдозерами, лишь бы собрать урожай и отчитаться, а солярки сжигали столько, что дешевле было бы вообще не трогать это поле.
Так что за день можно было объездить такие поля и набрать, чего хочешь. Если даже сейчас, когда уже весь Шуберт и иже с ним исхожены, народ начал искать советские деревни. Мне ж раньше сколько говорили: «вот там была деревня, и там…». Да ладно, «советы» мне какие-то, зачем они? Мне империю подавай!
А потом, когда пришел туда, понял, что был я дурак. Для всего надо созреть. Мне потом и советские монеты понравились. Вот эту табличку красивую нашел тоже на том поле, где советская деревня была.
Мы маленькими были, бабки наши рассказывать истории любили! Сидит она, и говорит, и говорит, а ты только и думаешь, как бы с пацанами отсюда смыться. А сейчас-то я бы с удовольствием послушал, а уже и некого.
О. К.: Совсем ничего из рассказов не помнишь?
В. М.: Ну почему, кое-что помню, да и сам видел. Вот в соседнем селе у нас было имение Гурьева, кстати, от него и пошла гурьевская каша. Но он не изобретатель, он купил рецепт у какого-то повара. До войны в этом имении был дом отдыха для летчиков, потом немец пришел, тоже там чего-то творили, а уходили — взорвали. А бабка говорила: «Да что они там взорвали-то? Так, рванули немного, штукатурка трещинами пошла. Наши пришли, доломали!». Так вот, начали имение растаскивать изо всех сил. Мебель, вещи. Зеркала кирпичом били и кусками растаскивали домой, целое не унести было. Фигурки бронзовые мальчишки таскали, в пруд бросали, потом ныряли за ними. У кого-то дома ножки бронзовые от канапе лежат.
Статуи сын графа Гурьева привозил из Италии возами. Там были уникальные вещи, и все это до последнего стояло в парке. Потихоньку те, кто был поумнее, растащили все. Чугун в металлолом сдали. Сами свою историю, грубо говоря, пропили… Ограду всю растащили, трактором по секциям дергали, пропивали.
О. К.: Как ты готовишься к поискам? Карты смотришь, архивы?
В. М.: Так как я хожу пешком… Как далеко можно уйти пешком? Ну, на тридцать километров. И то уже так устанешь, что можно идти сразу обратно. Максимум километров за восемь я ухожу. В интернете со спутника смотрю эту местность. А в Гугле как? Там же шкала времени есть. Можно посмотреть, как место выглядело раньше. И вот находишь какие-то постройки, в следующий раз идешь туда с учетом информации. Картинка со спутника у меня в голове остается очень четко.
О. К.: Кто ты по образованию?
В. М.: Техник-технолог по радиоаппаратуре. Не гуманитарий, словом.
О. К.: Вот поэтому у тебя в голове карты и держатся.
В. М.: Так вот, копаю я не корысти ради, а из интереса. Вот на поле я не люблю копать. Даже если что-то и попадается, картинка одна и та же весь день. А в лес вошел — там все разное. В лесу ты чувствуешь себя действительно каким-то живым человеком, а не убогим горожанином, который от стенки к стенке по асфальту ходит.
Вот деревья. Растут сами по себе. Каждое кривое, страшненькое, а в общем, когда на лес смотришь — все красивые. Хотя и кривые. Как солнышко это осветит, как птичка сядет, как травка растет... И главное пофигу лесу, какой курс доллара, кого президентом выбрали. Растет он сам по себе. Белка живет своей жизнью, подлянок никому не делает, кабаны — своей. Такого, как у людей — подсидел, бросил, застрелил в подворотне — нет. Живут себе и живут. Этот мир вроде как должен быть твой, но за века мы отвыкли считать его своим. Он как бы чужой почему-то. Но ты туда приходишь, и ощущение, что тебя за родню все же считают. Может быть, со мной в лесу ничего плохого и не случилось, потому что я уважаю его жизнь. Вижу, например, дерево упавшее маленькую елочку прижало, освобожу — пускай растет.
О. К.: Я слышала, у тебя лопата особенная?
В. М.: Да, лопата хитрая. БСЛ — большая саперная лопата, но я ее обузил на сантиметр, с трех сторон заточил и отдельный черенок дубовый сделал небольшой. Она любые корни одолеет. И, чтобы в руках не таскать, специальное крепление сделал. Когда я вышел в первый раз копать, лопата очень мешала. И я сделал специальный подвес: два крюка, легким движением лопата к ним цепляется. И также легко снимается. На поясе она не мешает. Первые такие крюки я сделал из плечиков пластмассовых. Концы обрезал, крюки из них сделал и присобачил. Потом модернизировал — сделал из цельного куска пластика, специально гнул, прессовал, вырезал, подгонял под лопату. Это брату отдал, он тоже копает.
Металл бы лопате еще покрепче сделать, хотя бы как у «Фискаря»!
О. К.: А чем тебе не нравится «Фискарь», почему его не берешь?
В. М.: У него изгиб в черенке идет. Если стоя копать, то он заставляет тебя «крутиться» вокруг ямы. Эта палка железная тебе диктует, как надо поступать. И на подвес его прицепить не получится. Будешь идти, а штык тебя будет по руке чиркать. Это мне и не нравится.
О. К.: Брат от тебя «заразился» поиском?
В. М.: Он с детства такой же «зараженный», как и я. Но прибор первым купил я. Приехал к ним, походил, кучу меди нашел, показал брату. И он буквально через месяц себе прибор купил. Он нашел два рубля серебряных Екатерининских. Там, где я ходил. Еще чего-то нашел интересное.
О. К.: А страшные истории бывали?
В. М.: Вот только хотел сказать… Я человек мнительный и фантазировать люблю. Сидишь дома, особенно когда засыпаешь… Я плохо засыпаю, поэтому начинаю думать о том, о чем не надо. Фантазии начинают рисовать, что угодно. Лежишь и думаешь: «Как же это я по лесу хожу спокойно? Там же такой кошмар»! Тем более, когда в интернете начитаешься про старую русскую нечисть, живущую в лесу. И думаешь: «А я-то там хожу, да еще в таких местах, что мама не горюй! И как я туда хожу спокойно, как»? А когда в лес заходишь, про эту нечисть и не вспоминаешь.
О. К.: Кем были твои деды?
В. М.: Одного деда я не знаю, потому что он пришел с войны к другой женщине, и моя бабка воспитывала троих пацанов одна.
Деревни, из которых родом наша семья, образованы были белорусами, поэтому три прадеда у меня из Белоруссии пришли. Не помню, почему: то ли землю здесь давали, то ли продавали задешево, то ли в Белоруссии с землей проблемы были, но белорусы сюда потянулись. И вокруг там наши несколько деревень белорусами были основаны. Второй дед у меня в Белоруссии родился, потом они переехали сюда, тогда еще Подмосковье было это. Пошел на войну шоферить, до Германии дошел, потом до Японии доехал. Вернулся и так шофером всю жизнь и проработал.
О. К.: То есть никаких особо знающих лес людей в роду вашем не было?
В. М.: Да нет, но леса я не боюсь. Раньше даже телефон с собой не брал, чтобы лесной покой посторонними звуками не нарушать, лесную жизнь не поганить. Единственное, чего опасаюсь — как бы во время урагана дерево не упало. Оно может тихо-тихо пойти.
О. К.: Видел, как падает?
В. М.: Конечно, видел. Тут главное — вовремя отойти в нужную сторону. Вот и стал телефон с собой носить. В случае чего чтобы позвонить и сказать, где искать меня хотя бы.
О. К.: Да, одного нашего знакомого как-то завалило, арматуру в старом здании пилил, стена на него и упала. Хорошо, что он не один был, довезли до больницы, вылечили.
В. М.: У нас пацан знакомый недавно попал. Кабель пошел пилить. Лагерь пионерский заброшенный. Все растащили, а кабель остался. А он под напряжением оказался, от снабжения лагеря его отрезали, а от трансформатора никто и не отключил. Они с приятелем полезли. Одному повезло — пила расплавилась, самого отбросило, жив остался. А второму не повезло.
Еще история на ту же тему. Недалеко от нас военная часть раньше была. Встречаю одного знакомого, а он лысый. Рассказал, что пошли они в эту часть за металлом. В какую-то шахту влезли. Смотрят — местные бегут, руками машут. Он удрал, а ребята вроде как не услышали. А местные-то предупредить бежали. Когда военные уходили, сказали, чтоб в шахту не лазали, чего-то они разлили там. Ну он жив остался, потихоньку обрастает. А те двое не спаслись. Вот она, цена металлолома.
А кабели-то, конечно, выдергивали по-черному. Трактором подцепят и тащат. Хороший, плохой, неважно. Все посдавали на металлолом.
О. К.: Так с мистикой-то сталкивался ты?
В. М.: Я ж говорю, в лес прихожу, как к себе домой. Может, уважают меня за что, может, лишнего я не беру.
О. К.: Приметы есть у тебя какие-то, обычаи?
В. М.: Нет, ничего такого. Хотя… пару раз я пытался как-то свои мысли материализовать. Иду и думаю: «Там чего-то находят, там тоже, а я-то чем хуже? Я уже столько километров своими ногами прошел, положено мне за выслугу хоть что-то»? И вот, пока шел километр до леса, себя так настраивал. Чем я непохож на того, кто может чего-то найти? И вот один раз так хороший энколпион нашел. А ведь лес — это же не деревня брошенная. Там можно проходить весь день и одну монетку найти и радоваться ей.
О. К.: Каким находкам ты больше всего радуешься?
В. М.: Я больше всего кресты люблю находить. Когда в музее их видишь, никаких особых эмоций нет, а вот когда крестик из земли вынимаешь — за последние пятьсот лет ты первый человек, который взял эту вещь в руки. Первый! Монета — это другое, ее сотни людей в руках держали, а крестик носил кто-то один, ну, может быть, два человека — мать сыну надела, например. Ощущение, что в этот момент все пятьсот лет спрессовываются и в тебя входят, возникает такое легкое потрясение. Это здорово.
Впрочем, я и другим находкам радуюсь. Вот кованый гвоздь. Чему тут, кажется, радоваться? А вдруг он в свое время с телеги моего деда упал? Мы ж в этих местах жили, вполне такое может быть. И вот эта связь незримая, она заставляет тебя по-другому на железки смотреть.
Всегда не покидает «сказочная» мысль, что найдешь что-нибудь такое, что поможет понять самого себя, с другой стороны взглянуть на свою жизнь и на окружающий мир.
О. К.: Ты верующий человек?
В. М.: Наверное, да. Сейчас много верующих, которые ходят в церковь «для галочки». Не обязательно молиться по стойке «смирно» со свечкой в руках. Если Бог тебя там слышит, то и здесь услышит. Он тебя услышит и поймет. Ты даже можешь губами не шевелить, просто думать.
О. К.: Что тебя в людях возмущает?
В. М.: Когда ямы не закапывают. Пришел, взял, нагадил и не убрал за собой. Спроси его, почему он так сделал, он даже удивится, откуда вопрос, земля же сама «затянет». Они и в лес добрались, иду — всюду ямы.
О. К.: Ты всегда ямы закапываешь?
В. М.: Да, даже на пашне, автоматически. Я по лесу, по своим местам десять лет хожу. И через неделю уже не вижу своих ямок, потому что я их закапываю.
О. К.: У тебя есть другие хобби? Охота, рыбалка?
В. М.: Одно время с отцом на охоту ходил, но зверей не убивал. А потом и ходить перестал. За что зверей убивать? Не за что убивать-то их. Они честнее, чем мы. Не хочу.
О. К.: Во что ты вообще в жизни веришь?
В. М.: Может быть, в высшую справедливость. По крайней мере, хочется в нее верить.
О. К.: То есть, если этот гад ямку не закопает, то потом пусть пачку сигарет хотя бы потеряет?
В. М.: Да лучше б он ногу себе сломал! И хорошо бы, чтобы до него дошло, почему так вышло. Я в их ямках раз чуть не сломал себе ногу! Трава высокая, не видно, куда ступаешь. Хорошо, успел вес тела перенести, не на излом пошло. Я не понимаю, что людей заставляет не закапывать. Пофигизм? Глупость? Вроде ребята-то зачастую с дипломами…
О. К.: В судьбу ты веришь?
В. М.: Если в то, что наш путь предначертан и его не избежишь, как ни старайся, то нет, не верю. Но думаю, что какое-то направление нам задают, вектор, а варианты все-таки есть. Не может быть так, чтобы все было предписано, какой в этом интерес? Это даже не игра. А вот какие-то условия создать, препятствие, а потом посмотреть, как человек справился - это интересно. Это реально, наверное. С обеих сторон элемент игры возникает. С другой стороны, могут ведь и жесткие испытания встретиться — или погибнуть, или сволочью стать, но жить. Там уже ставки другие. Никто не знает, как себя поведет в экстренной ситуации. В человеке так бывает все близко, что можно сделать порой то, чего от себя и не ожидал. Всегда хочется надеяться на то, что организм твой примет правильное решение. Героев таких до мозга костей, которые всегда правильные решения принимают, их не существует. Или они есть, но их очень мало. Иногда нужно что-то быстро решить и сделать, а человек застывает.
Вот одна моя история, она, конечно, не про героизм, но про реакцию. Я был пацаном, семнадцать лет мне было, здоровья много. Идем с отцом. С нами две лайки. А кабанов было в лесу тьма. И я еще подумал, сейчас вот в лебеде какой-нибудь остался… И точно, на нас кабан выскочил. Одна собака мышь копает, вторая просто сообразить не успела. Тот мимо них пролетает, круг сделал, а мы с отцом смотрим. Думаю, сейчас в лес уйдет. А он на второй круг пошел. Я все бросаю и за ним. И что меня дернуло? Отец еще рядом стоял, а один бы я, может, и не побежал. Догнал я этого кабана и в землю вмял. Собаки уже после подбежали. Мы его потом домой в мешке несли. В общем, получилось, что я кабана голыми руками поймал. Когда остыл немного и понял, что сделал, мне страшно стало.
Кабана мы к соседу в хлев посадили, он только тогда оклемался. Ну а на октябрьские и съели его. Вкусный.
О. К.: Валера, что бы ты пожелал коллегам-копателям?
В. М.: Соблюдать, по крайней мере, правила. Не наносить вред себе, природе, культуре. Археологи как нас только не называют… Но извините, я подбираю то, что тот же самый археолог никогда подбирать не будет вообще. Я не считаю себя уничтожающим. Если бы музеи нормально с нами работали, люди бы принесли, находки свои отдали. Я сам не носил, но знакомые рассказывали, что у них даже брать не стали принесенное в одном музее. Неинтересно им.
Я в школьные музеи отдаю некоторые вещи. В один отнес половину печатной формы для пряников, ее брат нашел и мне отдал. Красивую, с орлом. Они ж назвались музеем хлеба, как было не отдать?
И еще я хочу сказать, что выбитых мест не бывает. Надо ходить и искать. И найдешь.
Ольга Кузнецова
Фотографии: Вадим Рыбаков
Альманах ДЕНЬГА №3 (23) / 2018