15(28) сентября 1771 года (то есть как раз в это время, но ровно 249 лет тому назад) в Москве начался чумной бунт. И по эмоциональному, и по медицинскому состоянию города и населения его можно назвать пиком эпидемии чумы 1770-1772 годов, кризисом, после преодоления которого наступила фаза хоть и медленного, но верного выздоровления.
Эпидемию чумы многие вспомнили в связи с пандемией коронавируса-2020. Несмотря на то, что коронавирус с чумой и рядом поставить нельзя, параллелей прослеживалось много: и неуверенность властей, и сомнения по поводу введения карантина - и его последующий саботаж, и неверие в болезнь, и недоверие медикам, и паника... Меня особенно впечатлило тогда отношение к ковиду церковников и их призывы посещать храмы вопреки уже объявленной самоизоляции. А вот 249 лет назад в Москве нашёлся человек, да не простой, а архиепископ Московский, который одно такое сборище велел прекратить. Это его решение и спровоцировало чумной бунт - а ему стоило жизни.
На днях я купила репринтное издание книги о Москве: выпущенный в 1873 году сборник исторических рассказов, составленный "любителями русской старины". Открыла наугад - и как раз на истории чумного бунта. А на улице как раз сентябрь. И время современной эпидемии еще не истекло. Стало интересно: какие воспоминания остались у москвичей о чуме через сто лет после эпидемии? Какие следы того времени можно найти в Москве сейчас?
Трёхмесячный мор вместо каменного дождя
Чума пришла в Москву в конце 1770-го года: с солдатами, возвращавшимися с турецкого фронта, и турецкими товарами. Когда, наконец, жители Москвы опасность чумы осознали, началось повальное бегство из города, причем, начальство бежало первым. В городе царило безвластие, и "глупая чернь делала, что хотела".
И вдруг кто-то "из бездельников" распустил слух, "что не вся надежда еще потеряна, а есть еще способ избавиться от чумы чрез поклонение одной иконе".
"Орудием к тому были двое: один гвардейского Семёновского полка солдат, Савелий Бяков, а другой фабричный Илья Афанасьев.
Бездельники сии, при вспоможении одного попа от церкви Всех Святых что на Кулишке, выдумали чудо, которое, хотя ни с величеством Божиим, ни с верою здравою, ни с разумом не было согласно", однако поверили в него и простой народ, и купцы, и особенно женщины - "по известному и отменному усердию их к Богоматери и приверженности ко всем суевериям". На Варварских воротах Китай-города находилась в то время большая икона Богоматери, и поп рассказал всем, что якобы фабричному Илье Богоматерь явилась во сне и сказала так: прошло, мол, уже тридцать лет, как у её образа на Варварских воротах не было ни молебна отслужено, ни свечки поставлено. За это, мол, хотел Христос послать на Москву каменный дождь, но Богоматерь упросила его отделаться всего лишь трёхмесячным мором.
Народ повалил к Варварским воротам собирать "Богоматери на всемирную свечу". Не растерялись и священники - оставив свои приходы, являлись они к Богоматери и "производили сущее торжище, не богомолие": денег на спасение от мора никто не жалел. В любое время дня и ночи находилась у ворот "превеликая толпа народа; а денежных приношений накидан был полный сундук". Полиция сделать ничего не могла: ее едва хватало на то, чтобы находить, доставать из домов, вывозить за город и закапывать в большие ямы "погибших от заразы"; однако, сходы у Варварских ворот не остались незамеченными. За помощью решено было обратиться к архиепископу Амвросию, "мужа отличных достоинств, обширных знаний и жития добродетельного". Амвросий "сидел сам тогда из предосторожности взаперти" в Чудовом монастыре, но, узнав о происходящем, "долгом своим почёл пресечь сие позорище".
15 сентября к Варварским воротам была направлена специальная воинская команда. Но слухи о её приходе оказались быстрее: к вечеру-де явится сюда сам архиерей Амвросий, заберет икону и изымет сундук с деньгами. Прибывшую команду встретила уже разъярённая вооружённая толпа. Началась "страшная драка, соединенная с воплем и криком превеликим: что "грабят икону Богоматери и бьют защищающих её"; а сие и воспламенило в один миг все пламя мятежа и народного возмущения". И понеслось.
Амвросию из Чудова монастыря пришлось бежать; временным прибежищем был выбран Донской монастырь: там следовало дождаться разрешения покинуть город. Один из консисторских чиновников, сопровождавший архиерея почти до последнего мгновения жизни, вспоминал об этом так: "Ехав по улицам ночью, какое мы видели зрелище! Народ бежал повсюду толпами и кричал только: "грабят Боголюбскую Богоматерь!" Все, даже до ребёнка, были вооружены! Все как сумасшедшие, в чем стояли, в том и побежали, куда стремление к убийству и грабительству влекло их".
Пока владыка дожидался приказа покинуть город, пока переодевался в "простое поповское платье", толпа, не нашедшая его в Чудовом монастыре, но каким-то образом проведавшая об убежище в Донском, подошла к стенам монастыря. Архиепископа Амвросия схватили, "вывели в задние монастырские ворота", где зверски убили. Тело "нового московского мученика" пролежало на распутии день и ночь.
Толпа же как ни в чем не бывало продолжала свои бесчинства. Планы были безумные: "перебить всех докторов и лекарей и всех, какие были еще, начальников, а потом разграбить Кремль и все в нём находящееся". Они знали, что сопротивления им никто не окажет.
Однако управа нашлась - в лице генерала Петра Дмитриевича Еропкина. Он "решился вступить самопроизвольно, хотя не в свое, но крайне нужное тогда дело, и принять главное начальство над всеми находившимися в Москве немногими командами". Увидев собравшуюся на торговой (Красной) площади толпу, он выехал к ней верхом и попытался народ успокоить: "Опомнитесь, пожалуйста, и подумайте, такое ли время теперь, чтоб помышлять о таких наглостях и бесчиниях. Смерть и без того у нас у всех перед глазами, и гнев Господень и без того нас поражает и надобно ль гневить Его еще более злодеяниями такими". Но речи его успеха не имели, народ его прогнал, и удаляясь в Кремль он вынужден был предупредить их, "что буде не послушаются, то он по дуракам велит стрелять".
Ему не поверили; но когда приблизились в Спасским воротам - приказал выстрелить. Это была пока всего лишь мера устрашения: стреляли одними пыжами и выше голов. "И они увидели, что никто из них не был ни убит, ни ранен, и, возмечтав себе, что не берет их никакая пуля и пушка и что сама Богоматерь защищает и охраняет их, с великим воплем бросились и повалили прямо к воротам. Но несчастные того не знали, что тут готовы были иные пушки, заряженные ядрами и картечами," и поздно поняли, что шутить с ними были не намерены: первые ряды наступавших были побиты практически наповал, "ядра, попадая во встретившуюся народную толпу и достигая до самой улицы Ильинки, одним выстрелом по нескольку десятков умерщвляли". Народ побежал прочь, "и в короткое время не видно было нигде во всей Москве ни малейшей кучки и скопища народного".
Так закончился чумной бунт. Зачинщики его достоверно выявлены не были: из большого числа числа осужденных суд сам назначил убийц архиепископа Амвросия, которые и были казнены в том же году. Это была предпоследняя казнь на Болотной площади. К остальным были применены такие меры наказания, как вырезание ноздрей, порка кнутом, ссылка на каторгу.
Москва 1771 в Москве 2020
Архиепископа Амвросия похоронили там же, где убили - в Малом соборе Донского монастыря.
Его не канонизировали: потому что, как мне объяснили, он пострадал не за веру (и даже, можно сказать, наоборот). Могила и надгробный камень сохранились, их можно увидеть в соборе.
Также сохранился и памятный крест, созданный вскоре после смерти архиерея. Долгое время он стоял в стене монастыря, сейчас убран в хранилище, похоже, ждет реставрации. В монастыре мне его показали издалека, выглядит так:
Любопытно, что владыка Амвросий (в миру Андрей Степанович Зертис-Каменский) приходился родным дядей (по матери) русскому историку, руководителю и спасителю Московского архива в 1812 году, Николаю Николаевичу Бантыш-Каменскому: вторую часть фамилии - Каменский - тот взял после гибели дяди. Здание архива можно увидеть в Хохловском переулке, здесь в более позднее время работал Пушкин. Николай Николаевич, как и дядя, похоронен в Малом соборе Донского монастыря:
Еропкинский переулок, что между Пречистенкой и Остоженкой, назван в честь генерала Еропкина: на Остоженке было его владение, как раз напротив дома Муму:
Любопытно всё-таки, как поворачивается история. Раз - и ты оказываешься в аналогичной ситуации двухсотлетней давности.
Интересно, какие воспоминания останутся о пандемии, свидетелями которой были мы?...
Этот пост - часть проекта "Как попасть в книгу".
Читайте и гуляйте по Москве!