Мое детство пришлось на очень тяжелое время. Когда я был ребенком, есть было нечего. Я был старшим из пяти детей, поэтому моя задача заключалась в том, чтобы всегда позволять братьям и сестрам поесть раньше меня.
Это было время войны. Мы оказались практически полностью окружены, и по мере приближения войск противника к нашему поселению, еды становилось все меньше.
Летом все было относительно нормально, а вот ближе к осени мы остались без запасов, потому что все, что было выращено на огороде, постоянно воровалось жителями ближайшего города или обезумевшими военными.
Да и сажать в тот год особенно нечего было. Дикие животные покинули этот район или были в панике забиты и съедены нами и другими семьями нашей деревне.
Мой отец, получивший тяжелое ранение на фронте в первые дни войны, был мудрым и осторожным человеком, поэтому мы сразу не стали резать наших двух молодых кур до осени. Отошла съедобная трава и кора деревьев стала твердой и несъедобной.
Ближе к зиме голод коснулся каждой семьи. Мы стали буквально драться за еду.
Другие семьи знали, что у нас есть куры, и отец не спал ночами, чтобы присматривать за ними. Ему пришлось убить как минимум одного человека из соседнего городка, который сошел с ума от голода и пытался сжечь наш дом, чтобы забрать себе если не курей, то хотя бы нашего самого младшего ребенка.
Вообще нам приходилось постоянно заставлять младшего Альберта сидеть дома, потому что его запросто могли украсть голодающие.
Сперва от курей остались только кости, потом кости стали хрупкими и пористыми из-за множественных, сваренных на них, супов матери. Мои родители послали меня и двух старших братьев и сестер собирать насекомых и мышей на ужин.
Мы были голодны, но были насекомые и крысы, мы не сдавались, пока однажды утром не проснулись с первыми морозами, и поняли, что не осталось ничего живого и съедобного.
Мои родители начали обсуждать неизбежное: возможно, моему отцу стоит пойти в город и продать отцовские карманные часы одному из пьяных, но имеющих еду солдат. Это было единственное, что у нас было ценным, и единственная семейная реликвия, которую мой отец должен был передать мне. В условиях оккупации это было очень опасно.
Я не хотел, чтобы он уходил. Я боялся, что военные придут в наш дом, пока его не будет, а я был слишком молод и слишком слаб, чтобы защитить свою мать и младших братьев и сестер. Или его убьют, учитывая, что он и сам солдат….Я умолял его остаться, но он настоял на том, чтобы все будет хорошо, и пообещал вернуться через две недели.
Я был так напуган, что, когда он и мама были на улице, я разбил карманные часы ногой и положил их обратно на полусгнивший стол отца.
Моя мама плакала несколько дней. Отец изо всех сил старался утешить ее, пока я смотрел, как они снимают кожу с ботинок моего отца и варят эту шкуру на ужин. На следующую ночь мама нашла мертвую крысу и сварила ее, подав на гарнир новый выпавший снаружи снег. На следующий вечер она наполнила наши животы крысиными костями и еще большим количеством талого снега. После съедения крысы, ей стало плохо. Она подхватила какую-то болезнь.
В ту ночь мой младший брат Альберт, начавший немного опухать от голода, не давал спать всем, рыдая от голода. Он просил все, что мы ели, когда у нас был огород и животные: тушеная курица, хлеб, картофель, масло. Он заставлял наши животы стонать и мучил нас. Я закричал ему, чтобы он замолчал, пока мать рыдала из своей комнаты.
Отец долго гладил Альберта по волосам, а затем закрылся с мамой в предбаннике и они долго беседовали до самого утра. Альберт плакал, пока сквозь наши потертые шторы не заблестел тонкий рассветный свет. Я слышал, как отец в своей комнате возится с часами. Мой голод давно победил мой страх перед солдатами, и я молча молился, чтобы он смог починить эти часы.
Отец работал над карманными часами днем и ночью. Сестра нашла мертвых сверчков в стенах заброшенной пекарни. Мы не ели, мы глотали их жадно. В тот день я дважды падал в обморок от голода. И вот из спальни вышел отец, а за ним мать. Улыбку на его лице я почти забыл, потому что не видел ее с того дня, как родилась моя младшая сестра. Он рассказал нам, что отремонтировал дедушкины часы и пойдет их продать в город неподалеку. Он обещал нам три дня, после чего обещал вернуться с полной сумкой еды, мясом, морковкой и хлебом, что нам на год хватит.
Мы в восторге хлопали в ладоши и бегали по нашему маленькому грязному дворику с ликованием. Отец сказал, что мы все должны помочь маме найти красивые вещи для украшения праздничного обеденного стола. На следующее утро он дал нам всем кусок резины от подошвы маминой обуви, чтобы мы пожевал его, и поцеловал нас на прощание и пообещав вернуться, прежде чем мы вспомним, что он ушел.
Весь день мы искали по деревне старые подковы, битые стекла и куски бечевки, дабы сделать великолепные украшения к приходу отца. Вернулись домой поздно.
Мы еще не видели дома, когда я унюхал еду! Запах пряностей, мяса, хлеба, лук и другие овощи пахли, даже сладости.... Я бежал так быстро, как только мог, по пути небрежно роняя наши столовые принадлежности в сводящей с ума погоне за едой. Я ворвался в дверь и обнаружил, что мама у плиты готовит нам еду. Она была тихой и спокойной. Я обнял ее и спросил, дома ли уже отец.
- Да, сынок. Ему посчастливилось встретить на дороге богатого человека, который был счастлив купить часы вашего деда.
Я обнял ее еще крепче и сел за стол, когда мои братья и сестры ворвались в дверной проем. Они быстро нашли свое место. Голодные, выжидающие взгляды на их лицах. Отец вышел из спальни и занял свое место в конце стола, а мама принесла дымящуюся тарелку со специями.
Отварная баранина, вкусная и сочная. Она кивнула нам, и мы хватали мясом прям руками. Отец молчал.
После обеда нас отправили спать с полными животами, и никто не сказал ни слова с тех пор. Мы несколько дней ели досыта, потом еще и еще. Но по мере того, как наши запасы продуктов питания начали истощаться, ухудшалось и здоровье матери. С каждым днем она лежала слабая и увядала, пока мы поблизости пытались приготовить остатки мяса.
В первую ночь, когда я снова остался без еды, это была ночь, когда туманно-счастливый эфир начал рассеиваться, и мои воспоминания о последних нескольких днях стали сбивать с толку.
Я вспомнил, что баранина с пряностями, которую я съел с такой свирепостью, на самом деле был до тошноты сладким, а хлеба, моркови, лука….все этого на столе не было. Было только мясо.
Я не мог припомнить, чтобы мама что-нибудь ела с тех пор, как вернулся отец; вместо этого она тихо сидела рядом с нами за столом, глядя на груду серого мяса, которое мы ели с таким рвением.
И отец! Я не мог припомнить, чтобы слышал его голос с того утра, когда он уехал в солдатский лагерь. Его стул оставался пустым за обеденным столом, и поскольку периферийные элементы моей памяти стали складываться, я не мог быть полностью уверен, что он вообще когда-либо был там - по крайней мере, с того утра, когда он уходил.
Напуганный и голодный, я не мог заснуть до самых темных ночей. На следующее утро, когда мама вышла из своей комнаты, я спросила, куда ушел отец. Она сказала мне, что он ушел на фронт, и послала нас чистить кору с кустов в лесу. Отец так и не вернулся.
Возможно, я не осознавал того, что произошло тогда, потому, что это было слишком ужасно, чтобы думать об этом, и я был очень голоден. Но мать умерла несколько лет назад, и перед смертью она рассказала мне правду.
Из ее скудного имущества мне завещали маленькую коробочку, в которой лежали только блестящие сломанные карманные часы.
Возможно, она хотела, чтобы я все это запомнил: единственную надежду на наше выживание, которую я разбил пяткой. Последнее, нежное объятие моего отца перед тем, как он отправил нас собирать повязки для праздника. Слишком приправленное серое мясо. И прогорклый запах, исходивший из-под двери предбанника, с каждым днем становившийся все более резким.
Мой отец пожертвовал ради своей семьи больше, чем когда-либо. Раньше я сетовал, что мне нечем его запомнить. Никакой семейной реликвии, которую можно передать своим детям.
Но теперь у меня есть его карманные часы, которые я не могу отдать своим детям. Не потому, что разбито стекло. Не потому, что шестерни сломаны.