Каждый раз, когда в окно стучит дождь, Наташа вспоминает другую «капель» — в медсанчасти ИК-16. Сквозь дыру в крыше течет. Холодно. Тело горит, а мозг взрывается при каждом ударе молотка. Девчонки, такие же серые узницы женской колонии, забивают досками окна и вход в ее палату. Едет проверка, нельзя, чтобы они увидели «палаты» и умирающих в них пациенток.
из обращения медиков — к руководству ИК-16 краснотурьинскА
«Администрация ГБУЗ «Карпинская центральная городская больница» просит Вас обратить внимание на особую группу заключенных (ВИЧ-инфицированных), направляемых на стационарное лечение в III инфекционное отделение: пациенты поступают в тяжелом агональном состоянии. В период лечения особых пациентов, которые направляются несвоевременно, расходуются дорогостоящие лекарственные средства, проводятся высокотехнологичные исследования, срок пребывания тяжелых пациентов в круглосуточном стационаре увеличивается. Все усилия по лечению данной группы пациентов — неэффективны в связи с их поздней госпитализацией», — написали в прошлом году в официальном обращении к руководству исправительной колонии № 16 медики.
Врачи устали закрывать глаза умирающим узницам, ведь спасти их шанса уже не было.
Она темпераментная, с живой мимикой. В сотый раз пересматривает сериал «Сваты» и хохочет, и плачет. «Сваты» ее спасают. Потому что все остальное время в ее глазах — остановившаяся тоска и страх. Колония ее сломала.
Родственники давно махнули на нее рукой — три срока в разных колониях, пропащая баба. Правда, ребенка ее в детдом не отдали, пожалели девчонку.
— Я виновата, конечно, — вздыхает Наталья Степанова. — Вроде и не дура, а все равно… Первый срок отсидела в Кургане, там у нас и самодеятельность, и работа была. Я активно во всем участвовала, домой очень хотела.
Первый срок пролетел, вернулась в родной провинциальный городок, одноклассницы и подружки с семьями, заботами, как поднять детей и обустроить дом. Жилья у Наташи не было, не нашла она и как заработать, помыкалась — и снова в ту же упряжку.
Второй срок пришелся на ИК-6 в Нижнем Тагиле. Срок отбыла довольно ровно: та же работа и самодеятельность. Вернулась домой. А мир так стремительно изменился, что чувствовала себя динозавром. У подружек — квартиры, машины, смартфоны, модные шмотки. У нее — дочь и серые будни без какой-либо перспективы.
Третий срок Наталья встретила безропотно, жизнь упорно демонстрировала неотвратимость наказания. Но в этот раз было и твердое намерение исправиться.
О женской колонии № 16 в Краснотурьинске еще недавно не было никаких неофициальных сведений. Это новая колония, и первых заключенных она приняла не так давно — в 2015 году. Освобождаться они начали через 3–4 года, только тогда и зазвучали первые истории издевательств над осужденными, стало известно об умирающих без медицинской помощи женщинах.
Раньше это было исправительное учреждение для подростков. В августе 2009 года несовершеннолетние заключенные взбунтовались — по их словам, в ответ на постоянные издевательства. После бунта учреждение расформировали. Позже его отремонтировали и перепрофилировали в женскую ИК-16.
Персонал остался в большей части прежним.
— Удивиться пришлось сразу, буквально с порога, — вспоминает Наталья. — Привезла я с собой кое-какое нижнее белье, а у меня сразу забрали. Выдали из моего пакета только двое трусов на три месяца — носи как хочешь. Одежда вся не по размеру, а ушивать запрещено, хотя обычно в колониях женщинам разрешают подогнать форму под свою фигуру. Мы же там все сразу худеть начинаем, потом ходим, как кулемы…
Начались трудовые будни и бесконечные хозработы. С утра до ночи чистить снег или таскать навоз, и все это в единственной имеющейся одежде и тонких колготках, без сменной обуви. В особенно холодные дни отмораживали себе ноги и руки. В этой же одежде приходилось выходить и на построение, и в столовую. За грязь или неопрятный вид — наказание.
Ушьешь форму под свою фигуру — штрафной изолятор. Если одежда спадает, подпоясывайся веревкой.
— Такое ощущение, что им важно было сломать женщин, понизить их самооценку, — рассуждает сейчас Наталья. — Нас ведь как можно сломать? Отними необходимое, а потом добей мелочами: забери пилочку для ногтей, не дай подкрасить седину и выщипывать брови, запрети заколки и красивые резинки для волос, оставь только резинку из трусов. Год под запретом были бритвенные станки. Уже через месяц мы друг на друга даже смотреть не могли.
В баню женщин водили раз в неделю на 20 минут. Одновременно двадцать человек на четыре лейки. И вода холодная. После такого мытья возвращались в отряд и бежали к умывальникам, чтобы хоть как-то домыться.
— Кому-то с воли передавали депиляторы, но это тем, у кого родители были, — вспоминает Наталья. — А больше мы никому не нужны.
У нас не так, как у мужчин. К ним бабы до последнего с котомками таскаются, деньги им на счета переводят. А нас сразу забывают, как только приговор прозвучал.
— (продолжает) Нас в отряде человек 120 было, максимум у 15 — мужья, у 30 — родители. Остальные все одинокие.
В марте 2018 года Наталья простыла. Постоянно поднимающуюся температуру сбивала парацетамолом, ничего иного в медчасти ей не давали. В апреле появилась сильная боль в горле. Местный медик выписывала Наташе день-другой постельного режима — и снова на работу в швейный цех. Парацетамол от температуры уже не помогал. Постоянно 38,5 и изнуряющий кашель.
— В госпитализации мне отказывали, а я уже спать не могла, — вспоминает Наталья. — Как только лягу, задыхаюсь. И соседки в отряде страдали: не высыпались из-за моего кашля. Дошло до того, что я всю ночь сидела, а утром меня заставляли идти на работу. Я поняла, что что-то со мной не то, долго выпрашивала флюорографию, буквально умоляла показать меня врачам.
19 июня Степановой наконец-то сделали флюорографию, и Марина Тришина, начальник медсанчасти колонии, сказала, что ничего страшного обследование не показало, мол, пневмонии нет. В качестве лечения назначили ибупрофен и анальгин, с воли рекомендовали заказать какой-нибудь антибиотик. От препаратов температура периодически спадала, но кашель остался таким же надрывным. Тем не менее на контрольную флюорографию через месяц, в июле, как рекомендовали в больнице Карпинска, Степанову уже не повезли. 2 августа сделали следующее обследование привозным аппаратом в самой колонии, результатов дождалась в октябре — только потому, что в учреждение приехала проверка из областного управления.
С 20 октября по 26 февраля Наталья лежала в палате медчасти. По ее словам, палатой называлась бетонная комната, в которой сквозило из окна, а из дыры в крыше постоянно капала вода. Температура в помещении не поднималась выше 12 градусов. Когда заглядывал кто-то из руководства, она часто слышала в свой адрес фразу: «И когда ты уже сдохнешь?».
После того как первые освободившиеся из колонии сразу поехали в общественную организацию «Правовая основа», чтобы успеть спасти остальных девчонок, в колонию зачастили правозащитники с проверками.
— Мне эту каменную палату не забыть никогда, — сдерживая слезы, говорит Наташа.
— Как проверка, так у нас вход лентой перетягивают, мол, здесь ремонт, заходить нельзя. А однажды нас и вовсе досками заколотили, чтобы никто близко не догадался подойти, если мы голос подадим.
— (продолжает) Я соседкам по палате говорю, мол, вам есть что терять, вы молчите, а мне терять нечего, я орать буду, как только голоса на улице услышу… Вот тогда они и решили нас заколотить. Я осужденным, что доски приколачивали, говорю: «А если вам завтра дадут автоматы, расстреляете нас?» Промолчали…
С каждым месяцем в каменной комнате состояние Степановой ухудшалось. Аня Губина, лежавшая рядом, звала врачей, когда Наташе становилось худо. Те называли осужденную симулянткой. Наташа задыхалась в кашле, синела, а Аня плакала навзрыд и умоляла медиков помочь хоть чем-нибудь. «Ничего, ничего, сейчас отойдет», — отвечали сотрудники медчасти. «Куда отойду? В мир иной?» — закипало в слабеющем мозге Натальи. Злость возвращала желание жить.
Весной 2019-го Наталью освободили из мест лишения свободы по состоянию здоровья, отправили домой на поруки родственникам. А фактически — умирать. Дочь, увидев почерневшую маму, заплакала, а брат прошел мимо — не узнал. Врач в родном городе Степановой
на первом же осмотре сказал, что осталось ей жить месяц, максимум два. У нее были диагностированы «двусторонняя пневмония», «туберкулез лимфоузлов» и «гепатит С».
— А мне так сильно жить захотелось, словами не передать. — Я все рекомендации врача строго выполняю, и вроде легче стало. Конечно, инвалидность не входила в мои планы, поэтому тяжело сейчас приспосабливаться к новой реальности. Одно не пойму: почему в колонии к нам так бесчеловечно относились медики?
Заключение научило Ольгу не болтать, если не спрашивают. Уже год, как она освободилась из колонии. В соседней комнате спят ее дети, а через неделю — свадьба с одноклассником, с которым судьба развела на пару десятилетий, истрепала обоих, а потом снова свела вместе. Сжатая, как пружина, женщина теперь отчаянно хочет покоя.
Оля Нилова в ИК-16 попала переводом из нижнетагильской колонии № 6. В «шестерке» она родила своего второго сына. До трехлетнего возраста малыш жил в тюремных яслях, а потом его отправили в детский дом до освобождения мамы. Когда в Краснотурьинске открыли женскую колонию, Ольгу в компании других «многоходов» (рецидивистов, т.е. осужденных не в первый раз. — И. Д.) этапировали в новое учреждение.
— Нас встретили так, что лучше и не вспоминать. Сказали: у кого сумки в руках не помещаются, все вещи — на помойку. Глаза в пол. На карантине постоянное наказание: приседания либо запрет садиться, либо заставляли стоять по несколько часов. Колония только открылась, человек шестьдесят нас было.
Визитной карточкой ИК-16 стали так называемые «пожары» — тренировки по пожарной безопасности. О них вспоминают многие вчерашние заключенные.
— Дежурный закричал «Пожар!», и все побежали, — вспоминает Оля. — Я даже не сразу поняла, что происходит. Мне девчонки кричат: «Хватай матрас, табуретку, все из тумбы и беги!»
И все несутся по лестнице и узким коридорам с табуретками и свернутыми матрасами. Толкаются, мечутся… А внизу стоит сотрудник с таймером.
— (продолжает) И если не уложились в желаемое им время, все предметы возвращаются на исходные позиции, а мы повторяем все действо сначала.По времени уложились, но сотруднику все равно что-то не понравилось? Снова «пожар». Все, что в тумбе, нужно быстро положить на матрас, свернуть. Мы уже потом из тумб все убирали, чтобы при «пожарах» не терять во время бега.
В колонии везде камеры. Администрация следит за каждым шагом заключенных. От жесткого наказания не уйти, если ты — спецконтингент. Если же речь о проверке действий сотрудников, то здесь техника подводит. Или проверяющие в упор не видят нарушений.
— Меня наказывали за навоз, — вспоминает Ольга, — мы его из свинарника на поляну таскали. Каждая обязана была нести по полмешка, как для картошки, килограмм по 10 получалось в одну ходку. Нас наказывали за то, что накладывали недостаточно много.
Надрывались девчонки, конечно. Помню, цыганка одна спину сорвала, как перекосило ее, а лечить нечем было.
По словам Ольги, в медчасти не было лекарств. Да и самой «больнички» толком не было.
— Я одно время работала электриком, так что насмотрелась на это здание, — говорит Ольга. — Ветхое каменное строение, где потолок и стены осыпаются. Дыры в потолке, вода капает, а то и струями бежит, пол под ногами проваливается. В помещении примерно шесть больничных кроватей, но они вообще не пригодны для того, чтобы там кто-то лежал.
Когда у Ниловой пришло время сделать заявку на условно-досрочное освобождение, и от адвоката пришел запрос в колонию, ее вызвали в администрацию. «Попросили» написать заявление на одну из осужденных — Хославскую, мол, та нагрубила инспектору. Ольга отказалась. Бить ее не стали, но прямым текстом предупредили: не напишешь сама, найдем того, кто напишет уже на тебя. Как сказали, так и сделали: аккуратно к заседанию комиссии по УДО зафиксировали нарушение, якобы Нилова нагрубила сотруднику оперативного отдела.
— Оля, есть ли хоть какой-то способ себя защитить? — спрашиваю я.
— Там — нет, — без колебаний отвечает Нилова. — Мы ведь от отчаянья жаловаться начали, несмотря на то, что очень страшно было. Вроде среди сотрудников иногда и нормальные люди встречались, но это до очередного распоряжения начальства. А там сразу — как подменили: был человек, а стал надзиратель.
Самым страшным испытанием в колонии стали болезни. Их здесь попросту не лечили: кто выживет, тот выживет. На глазах у Ниловой умерли три женщины: Кесарева Оксана, Шибаева Татьяна и Воронина Юлия.
— Одна из них в отряде спала рядом со мной, — вспоминает Ольга. — У нас на глазах сгорела от пневмонии. Она просила о помощи, но медики в колонии говорили, что моя соседка имитирует болезнь. Ей всего 30 лет было, мы ее успели в медчасть принести. Там она и умерла почти сразу. Лечили анальгином в основном.
В феврале 2019 года ИК-16 впервые посетили правозащитники, и Ольга рассказала им обо всем, что знала. После их отъезда Ниловой стали угрожать, что после освобождения она не сможет забрать своего ребенка из детского дома.
— Меня вызвали в дежурную часть, и Есаулков, заместитель начальника колонии, демонстративно поигрывая в руках палкой, напомнил мне о здравомыслии, — вспоминает Ольга. — Он говорил, только попробуй жаловаться правозащитникам, мы тебе такую характеристику напишем, что ни один детдом ребенка не отдаст. Я, конечно, испугалась. Потом уже, вспоминая этот разговор, поняла, что ничего бы он мне не смог сделать, а в тот момент было и правда страшно не увидеть больше младшего сына.
В марте прошлого года всех осужденных отрядами загнали в спортзал колонии, выдали по чистому листу А4 и заставили написать заявление о том, что они не имеют претензий к сотрудникам ИК-16, довольны условиями содержания, бесплатно ни дня не работали, а навоз таскали максимум по 7 кг. И, главное, не хотят встречаться с правозащитниками. Написали все, так как выбор был небольшой: или заявление, или ШИЗО, или перевод в отряд строгих условий содержания (СУС).
Если в колонию приезжала какая-то проверка, прокурор или начальство из управления, вызывали своих людей из отрядов, разучивали с ними текст, который нужно произнести.
Проводили предварительную репетицию. Чтобы не было неожиданностей, предупреждали: они уедут, а вы здесь останетесь.
Несмотря на массовый отказ от защиты своих прав, некоторые заключенные смогли сообщить правозащитникам о происходящем. Нилова дождалась своего освобождения в июне и сразу поехала к юристам. Она не стала молчать, ведь в колонии оставались другие девчонки, которых нужно было спасать.
В июле Ольга написала заявление в следственный комитет по Свердловской области по факту оказания на нее психологического давления со стороны Есаулкова. Ее обращение до сих пор не рассмотрено. Единственное изменение в колонии после многочисленных жалоб осужденных — во время «пожаров» теперь можно бежать без матраса и табурета.