Мне неприятно вспоминать эту историю, но
не помнить ее мне не дает стыд.
Юрий Рост
Хоть жизнь и не повязана бантиком, это все равно подарок!
Давлет мне запомнился своей светлой, смиренной и отрешенной улыбкой, которая никогда не сходила с его лица. Он был инвалидом от рождения. Ему тогда наверно было лет десять- одиннадцать, а ростом он был с пяти-шестилетнего ребенка. Конечно, в те годы я не понимал его улыбки, не знал, что улыбаться могут люди и тогда, когда казалось бы, должны рыдать от безысходности своей жизни. Сейчас вспоминая его взгляд, понимаю, что он знал намного больше, чем мы все вместе взятые – ватага деревенских мальчишек. Он знал и понимал цену отмерянного ему времени. Но мы тогда о цене и значимости времени не задумывались, да и не были способны на такую оценку.
Не знаю, насколько я его обидел, не могу сказать, как глубоко я ранил его душу, но сам я от своего поступка до сих пор чувствую перед ним свою вину. Его уж давно нет в живых. Он прожил не долгую жизнь. Хочется верить, что его большое и доброе сердце никогда ни на кого не умело хранить обиду или злобу. Впервые Давлет приснился, когда мне провели сложную операцию и теперь он частый гость моих снов. Во снах моих он всегда улыбается и что-то мне говорит, но я не слышу его голоса – его губы лишь беззвучно шевелятся. Но я верю, нет, я знаю – он говорит о чем-то добром и светлом.
Когда собираются вместе пяток или чуть больше мальчишек, то обязательно у такого небольшого коллектива возникает большое чувство «стадности», которое не всегда подталкивает и побуждает к добрым делам. Стоит одному предложить совершение, какого - нибудь не совсем благовидного поступка, то это предложение тут же подхватывается всеми остальными и, пытаясь, опередить друг друга, вся ватага, как единое целое, рванется на его исполнение.
Так и случилось в один из дней моего детства. Солнце еще было высоко и времени до возвращения деревенского стада оставалось достаточно. Но мы, уже наигравшись в лапту, всем наскучившею, сидели на лугу нашей деревни и выслушивали предложения наиболее активных членов нашей компании по дальнейшему времяпровождению до возвращения стада. Тут Камиль и предложил:
- А пойдем дразнить Давлета?
Его предложение было поддержано всеми единогласно и с готовностью. Я сейчас не могу вспомнить – знал ли я до того момента Давлета или нет, но подчиняясь инстинкту «стаи» тоже выразил большую готовность и когда уже бежал со всеми вместе, заранее продумывал разные «позорящее» любого пацана дразнилки. Со свистами и гиканьями наша ватага ворвалась в переулок, в конце которого жил Давлет. Увидев его, сидящим на небольшой скамеечке перед покосившимися воротами, мы начали с удвоенной силой улюлюкать и строить ему рожицы. Тут каждый старался превзойти самого себя: кто-то хрюкал, кто-то мычал, а некоторые перед Давлетом носились, туда-сюда приволакивая одну ногу и кричали:
- Ой, ой я хромой Давлет, ой мои ножки как спички тонкие и нет у
меня костылей, и никто не поможет мне.
В первое время, находясь под воздействием чувства общности, я пытался не отставать от своих сверстников в творимой гнусности. Но меня остановила улыбка, с которой Давлет смотрел на всех нас. Голова его была непропорционально большая, а руки и ноги были такими тонкими, что казались не настоящими, а как будто бы по – нарошке прикрепленными к небольшому телу. Улыбкой своей, он как бы просил прощения у всех за ущербность свою и одновременно прощал всем нам нашу дикость. Он жалел нас, и жалость эта светилась в больших и черных глазах, а бескровные губы беззвучно шевелились – будто читал какую-то молитву.
Наша ватага продолжала бесноваться перед Давлетом, изощряясь в своем глумлении. Начали его осыпать пылью, которую подбирали на дороге в горсти и пробегая возле него устраивали ему пыльное купание. А он оставался безучастным ко всему происходящему. Не обратил внимания даже на то, что Камиль, пытаясь отличиться от всех остальных, подбежав к нему, высыпал за воротник его рубахи щедрую горсть пыли в вперемежку с засохшими овечьими катышками. Не знаю, до чего еще мы додумались и дошли в своих глумлениях над Давлетом, если б нас не разогнала нас, припугнув хворостиной внушительных размеров, проходившая мимо тетушка Сабира.
Отбежав на безопасное расстояние, я остановился. Мальчишки, только что бесновавшиеся перед Давлетом, исчезли за поворотом переулка. Я понимал, что стал соучастником непоправимого, жуткого и отвратительно жестокого поступка, понимал всю мерзость случившегося. Меня раздирали самые мучительные чувства - и чувство вины перед Давлетом, и чувство стыда не только перед ним, но и перед тетушкой Сабирой, и чувство страха перед возможным наказанием за свой неблаговидный поступок, как со стороны родителей, так и самими небесами. Вспомнились слова отца о доброте, о том, что каждый должен стремиться к добрым поступкам. А какой поступок только что сейчас я совершил? Бедный Давлет по причине своей убогости даже не мог убежать от нашей дикости. Бабушка при любом удобном случае любила повторять, что на каждом плече человека сидят небесные ангелы - хранители, и один из них улетает, если становится очевидцем нехорошего поступка, а человек с одним ангелом слабо защищен от шайтана и может стать его легкой добычей. А совершивший очень тяжкий проступок остается совсем без ангелов – хранителей и сам становится шайтаном в облике человека.
По истечении многих лет начинаешь понимать глубинную мудрость таких, простых, на первый взгляд, воспитательных назиданий. А ведь, по сути, в предостережениях моей бабушки кроется большая философская мудрость соотношения добра и зла, вечная внутренняя борьба наших воззрений на мир, на человеческие отношения, собственное осознание своего бытия, причастности к чему-то большому и всеобщему. Понимание всего этого приходит только с годами, с прожитыми днями и совершенными ошибками, стыд за которых будет терзать мысль, будить по ночам и возвращать вновь и вновь с яркой явственностью в твое далекое прошлое.
Несколько лет тому назад мне попалась в руки книга Норбекова М.С.. Не помню ее названия, но его учением тогда увлеклись многие и это были в основном молодые люди. Побуждаемый любопытством, я тоже решил ознакомиться с его учением, но прочитав буквально несколько страниц, данного, если можно так сказать, продукта творческой деятельности Норбекова М.С. несколько дней находился в легком шоке. Как можно выпускать на свет книгу, которая с циничной откровенностью призывает к душевной жестокости и ожесточению сердец? Автор призывает жить только сегодняшним днем, не терзать себя мучениями совести, не оглядываться на прошлое, а на совершенные ошибки махнуть рукой и чем резче опустишь ее, мысленно прощая самого себя, тем быстрее избавишься от всех терзающих тебя комплексов. Нет, конечно, я не призываю осыпать свою голову пеплом, терзаемый совестью, но согласитесь мой читатель, призыв к торжеству памяти содержащей только блаженство нирваны уподобляет нас человекоподобному существу, но не человеку, который без способности на личное осуждение своих поступков превращается в маргинала. И то, что сегодня мы видим молодежь безучастную ко всем окружающим с пустым взглядом равнодушных глаз, и есть, наверное, тот период времени, который бабушка предрекала как «ахрзаман», то есть апокалипсис, но не тот, понимание которого существует в различных вариантах его толкования многими богословами, а апокалипсис душ человеческих, когда мы друг на друга начинаем смотреть как в пустоту.
Лицо Давлета было серым от пыли и только две светлые полосы, оставленные его слезами, выделялись на нем. Я стоял и наблюдал как тетушка Сабира сняв с головы платок, утирает Давлета, приговаривая какие-то слова утешения. А он как улыбался своей улыбкой, так и продолжает улыбаться, только своими тоненькими ручонками прижался к руке Сабиры. Очистив лицо Давлета, Сабира апай присела рядом с ним, гладя по голове и продолжая его успокаивать, а уголком, накинутого уже платка, вытирала свои глаза. Я стоял в стороне не способный шевельнуться, я понимал, что не имею права просто убежать от Давлета и Сабиры апай, но и подойти к у меня не было ни сил, ни смелости.
Не знаю, сколько бы я так простоял, но начало улицы наполнилось шумом возвращающегося с пастьбы деревенского стада и Сабира апай тяжело встала со скамейки, улыбаясь что-то сказала Давлету и погруженная в свои мысли зашагала встречать своих козочек.
Я подошел к Давлету. В его глазах не было ни укора, ни злобы или обиды. Он продолжал так же улыбаться той же отрешенной улыбкой. Я не знал, что делать и что сказать. Молча постояв рядом с ним, я положил на скамейку горсть косточек урюка, которые были в кармане. На мой такой жест он тихо ответил:
- Я не смогу их расколоть.
Я подобрал валявшиеся возле завалинки два плоских камня и начал ими разбивать ему косточки. Очищенные ядра он брал маленькими ручками и медленно ел. Я так торопился хоть чем-то сгладить свой поступок, что разбивая косточки несколько раз бил по своим пальцам, но полученная боль приносила мне не то чтоб радость, но в определенной степени эта боль уменьшала жгущий меня стыд перед ним. Давлет конечно же замечал, что я бью по пальцам и спросил:
- Тебе больно?
- Да что ты, нет, нисколечко!
- Нет, больно, я знаю всегда больно, когда бьют по пальцам камнем.
Я продолжал упорствовать:
- Даже чуть-чуточки не больно. Вот завтра принесу косточек много
– много, притом разных – разных и набью тебе целую фуражку ореховых ядр.
- Ты просто так приходи, я знаю, ты сегодня не хотел делать того,
что делали Камиль и другие. Ты не такой, как они, ты не злой.
- Конечно, приду. А хочешь, на рыбалку пойдем?
- Нет, я ходить далеко не могу, мне тяжело ходить.
- А зачем далеко ходить? Вон до речки рукой подать. Можно
рыбачить возле колхозной кузницы, там всегда хорошо клюют
пескари.
- Да можно там порыбачить, я видел, как там ребята рыбачили, но
надо, чтоб меня мама отпустила. Ведь я еще ни когда не рыбачил.
Я с готовностью ответил:
- А давай я у твоей мамы спрошу разрешения? Вон и она как раз
возвращается с вашей пеструхой.
К дому подошла Рахима апай – мама Давлета. Она загнала во двор корову и присела на скамеечку. Я не сомневался, что получу заслуженную взбучку и был готов к нему. Конечно, тетушка Сабира уже наверняка известила всех ожидающих возвращения деревенского стада о нашем поступке и в ожидании заслуженной кары, сидел, опустив глаза. Но вместо этого мама Давлета начала гладить меня по голове и приговаривать:
- Эх ребятки, ребятки. Вы творите это по своей глупости. Ну, разве
он виноват, что не может вместе с вами носится по лугам, играть в лапту и бегать в школу? Никто болезнь себе не выпрашивает. Нельзя глумиться над убогими, они дети аллаха.
От ее слов у меня перехватило в горле, и я затрясся беззвучным плачем. Рахима апай гладя меня по плечам то ли про себя, то ли мне тихо шептала:
- В детстве совершенные ошибки смываются слезами, а вот ошибки
взрослых обходятся дороже.
Тут ко мне на помощь пришел Давлет.
- Тимержан меня на рыбалку зовет – вопросительно взглянув на
мать сказал Давлет, - можно я порыбачу рядом кузницей?
- Да как же ты собираешься рыбачить, у тебя ж и удочек нет?
На этот вопрос Рахима апай я быстро нашелся ответом и все еще шмыгая носом прошептал:
- Я ему принесу, у меня есть несколько удочек.
Видимо в моей готовности рыбачить с Давлетом Рахима апай узрела попытку загладить вину за проступок, совершенный мной и улыбнувшись сказала:
- Ну ладно, пусть сходит с тобой. Только приглядывай за ним. Ведь до сих пор он ни с кем не ходил рыбачить, даже меня иногда просил, но с работой доярки разве найдешь возможность выполнить его просьбу. Близко к воде его не сажай, если его чуток продует свежестью утреннего тумана, он может простыть. Да и не надо вам с утренней зарей бежать рыбачить – пескари они ловятся весь день. А я вам на рыбалку испеку пирожки с картошкой. Вот сейчас надою корову и утром до рыбалки они будут готовы.
Она ушла доить корову, а мы с Давлетом остались сидеть на скамейке. Я уже был в мыслях своих на предстоящей рыбалке и принялся, с жаром рассказывать, каких отменных рыб с ним наловим. Однако Давлет прервал мои фантазии, напомнив про нашу корову, которую я должен был встретить с пастьбы. Но наша пеструха, по имени Марта, наверное, от того, что родилась в марте месяце, не доставляла особых хлопот своим возвращением в стойло, тем более бабушка к ее приходу всегда готовила вкусное пойло из отрубей, картофельной шелухи и мелко нарубленной свекольной ботвы. Марта обычно уверенно и по-деловому мотнув головой, самостоятельно открывала калитку и быстрым шагом, временами переходящим в легкий галоп, устремлялась к дополнительной подпитке, которую можно было б сейчас определить как десерт после пастьбы.
Я попытался Давлету доказать необоснованность его тревоги, описав поведение Марты, но он был прав. Все равно надо было бежать домой: - а кто ее знает эту корову, вдруг ей по дороге взбредет в голову проверить стойло и у соседей, тогда конечно неприятности мне гарантированы. Да и завтрашняя рыбалка требовала подготовки: - червей накопать, удочки проверить и выпросить у Раиса запасных крючков, так как свой запас я использовал на последней рыбалке. Последнее мероприятие, конечно же, представлялось трудно осуществимым - у Раиса зимой снега редко выпросишь, а тут крючки…..Но я особо не унывал, у меня была в запасе целая горсть сушеных черносливов, против которых конечно ж Раис не устоит. Договорившись с Давлетом о встрече на утро, побежал домой. По дороге мысленно я рисовал картины предстоящего дня рыбалки, но в душе у меня было скверно.
Марта спокойно жевала во дворе под навесом. Я проверил рыболовное оснащение, сбегал к Раису и обменял горсть чернослива на два крючка. При этом ловко увернулся от его попыток увязаться со мной на рыбалку – несколько сдвинул временные отрезки будущей рыбалки, сказав, что собираюсь через день, а сейчас просто заранее готовлюсь. Пока копал червей за коровником, уже сгустились сумерки и меня возвали домой ужинать.
Уверенный в предстоящих и заслуженных мною воспитательных мероприятиях, я зашел домой. Пытаясь не привлекать большого внимания к себе, умылся и прошел к столу, за которым пили вечерний чай родители и бабушка.
На вопрос мамы, где я задержался, ответил, что играли в лапту на околице. За столом велись обычные разговоры, которые не предвещали никаких неприятностей для меня. Допив чаю, я объявил всем, что завтра иду рыбачить с Давлетом. На что бабушка выразила свое одобрение:
- Вот и хорошо! Он тебе родня,сходи с ним, наверное, он ни разу не был на рыбалке, да и куда ему! Он ведь без чей либо помощи и от дома своего дальше противоположны стороны улицы не может отойти. Только не рыбачьте на омутах, а ловите на отмели, чтоб не приведи аллах, не упали в глубину!
- А Рахима знает о твоих намерениях? – спросил отец.
- Конечно, знает, даже пирожки испечет для рыбалки!
- Только Давлета не оставляй без внимания, ему трудно ходить без помощи, - напутствовал отец.
При этих словах отца я чувствовал, как горит лицо краской стыда за мой проступок. Я хотел про все, что натворили с ребятами рассказать, но не смог. Не знаю, что меня остановило: - то ли смалодушничал, то ли струсил. Хотя это одно и то же. По истечению времени не могу сказать – знали в тот вечер мои родные о моем проступке или не знали? Может знали и ждали моего признания? Сейчас мне думается – если б это я сделал, тогда быть может, не снился бы теперь Давлет мне так часто? А может в моем желании, сводить Давлета на рыбалку, мои родные узрели мое раскаяние и искреннее желание загладить свою вину?
Ночью часто просыпался, и вновь переживал все произошедшее. Забывался коротким сном, в котором дневные события продолжали терзать все мое существо. В большей степени подсознательно я понял, что нанести боль слабому, не способному защитить себя – подлость, ни чем, ни кем и никогда не оправдаемая. Наверное, совершение подлости и есть тот тяжкий грех, когда человек остается без ангелов хранителей и превращается сам в «шайтана», то есть в бездушное существо, не способное «слышать» чужую боль. В свое время ирландский драматург, лауреат Нобелевской премии Джордж Бернард Шоу писал: «Мы научились летать в небе, как птицы. Мы научились плавать в океане, как рыбы. Теперь осталось научиться жить на земле, как люди». Как видим и сто лет тому назад существовала проблема научиться жить и, наверное, будет существовать всегда – пока есть человек. И всегда сущее останется профанным, а должное благодатным.
Рано утром я уже с удилищами сидел на завалинке у ворот Давлета. Окна дома были открытыми, и было слышно, как Рахима апай напутствует на рыбалку Давлета примерно теми же словами, что и моя бабушка.
Из ворот вышел Давлет. Одет он был в рубаху, в которой его я ни разу не видел, на голове была большая вышитая, замысловатым узором, тюбетейка, в руках небольшой узелок, а на лице была та же самая улыбка – чистая и добрая, светлая и мягкая.
- Ну, я готов к рыбалке, - сказал Давлет и его улыбка засветилась еще
ярче.
- Ты что в новой рубахе собрался на рыбалку? – спросил я.
- Да, мама сказала, чтоб я надел новую рубаху, да и тюбетейка новая, ее мне подарила Талига апай, она большая мастерица шить и вышивать красивые тюбетейки. В узелке пирожки, они еще горячие.
- А я прихватил котелок для ухи и вареные яйца. Наловим рыбы и уху сварим. Я знаю, как варить приворотную уху, брат Тельман научил. Кто испробует такую уху, тот навсегда станет рыбаком настоящим.
В ответ Давлет продолжал улыбаться и молча кивал головой - то ли соглашаясь, то ли выражая не доверие моим словам.
Мы зашагали к реке. Я старался приноровиться к шагу Давлета. Он каждый свой шаг делал так, как это делали мы с ребятами, шагая по первому зимнему льду – сначала становились на носки и только после наступали на всю ступню. Я понял, что каждый шаг ему дается болью. Он продолжал улыбаться, но улыбка была уже другой – она жила сама по себе, отдельно от Давлета.
Я подумал, наверное, надо дать ему руку, чтоб он мог опираться, но мысль о том, что нас могут увидеть мальчишки, не позволила мне это сделать. Ведь одно дело вместе шагать на рыбалку, но совсем другое прослыть поводырем Давлета. Я оправдывал себя внушением, что наша совместная рыбалка уже много стоит и проявлять большее внимание будет излишеством. Хотя интуитивно, на уровне подсознания понимал, что мое поведение в тот момент мало чем отличается от вчерашнего, но не сделал того, что должен был сделать. И только спустившись на берег Ирени, где мы были скрыты от деревни высокой ольхой, я предложил свою руку в качестве опоры. Давлет поднял на меня свои большие черные глаза, и я опять увидел в них то выражение, каким он смотрел на нас вчера. В его глазах светилась жалость ко мне.
Давлет ты, Давлет дорогой! Не знал я тогда, что малодушие, проявленное мною в те дни, будет возвращать меня через полсотни лет к воспоминаниям минувших событий. Наверное, твой молчаливо-кричащий взгляд, боль, плескавшаяся в глазах твоих, на всю оставшуюся жизнь явились для меня иммунитетом от других подлостей. Говорят, в жизни не бывает ничего случайного, и я знаю, что и ты в моей жизни был не случайно. Встреча с тобой была для меня «вакциной» от неблаговидности в будущности, в которой можно найти лишь то, что приносишь с собой. И в моих сновидениях ты молчаливо напоминаешь об этом. Пишу обо всем этом в надежде, что мое признание будет склонением головы перед твоей памятью дорогой мой Давлет, перед памятью человека, который не знал больших и ярких радостей в своей короткой жизни, но любил эту жизнь и умел искренне радоваться даже самым небольшим ее радостям.
Мы остановились на том месте реки, где по моим расчетам должна была кормиться стайка пескарей. Я начал распутывать удочки, но вдруг Давлет остановил меня:
- А давай не будем удить рыбу, а просто так посидим на берегу?
- Как это просто так? Мы ж на рыбалку пришли? Значит надо рыбачить! Да и уху как я тебе сварю без рыбы?
- А вот если б я вчера сказал тебе, что мне не доставляет ни какой радости ловить пескарей ты, ведь, наверное, не пошел со мной на рыбалку?
- Ну, не знаю. Наверное, что-то другое придумали.
- А что со мной можно придумать, ведь я не могу играть ни в какие игры, в которые вы играете, а рыбачить мне рыб жалко, не надо их ловить пусть живут. Вот и остается мне только сидеть на берегу.
- Так ты и сиди, а я тебе пескарей наловлю.
- Нет. Не лови, мне их жалко. Они очень жалостливо шевелят жабрами.
А пескари еще и пищат, будто просят помощи.
Признаться, я никогда не обращал внимание на то, что пищат пескари или нет, но не стал спорить с Давлетом, а только спросил:
- А как же быть с ухой?
- Давай вскипятим родниковую воду и сделаем чай из смородиновых листьев и мяты. Тем более к чаю у нас есть пирожки и вареные яйца.
Я соорудил из прибрежных камней наподобие очага и развел костер. Сходил к ближайшему роднику, которым изобилуют берега Ирени и наполненный котелок водрузил на большой голыш, уложенный в центре очага. Давлет подбрасывал в костер мелки веточки сушняка, а образовавшимися угольками обкладывал голыш с котелком. Вскоре вода закипела, и мы забросили в наш импровизированный чайник собранные листья смородины и мяты. Пили чай из кружек, которые были прихвачены для употребления приворотной ухи. Давлету я налил чай не полную кружку, но даже ее он держал двумя руками, обхватив тряпицей, в которую были завернуты шанежки. Чищеные яйца выложил вместе пирожками на листья лопуха, как делал Тельман с вареной рыбой. Давлет пил мелкими глотками смешно причмокивая губами.
- А ты знаешь куда течет Ирень- спросил он.
- Знаю, Ирень течет к реке Сылве и впадает в нее.
- Откуда знаешь?
- Отец сказал.
- А Сылва?
- Сылва в Каму.
Я ждал, что Давлет задаст следующий вопрос: «А куда Кама впадает?». Но он молчал. Да если б и спросил я б не смог ответить ему. Неожиданно, с хитрым прищуром глаз он спросил:
- А откуда течет Ирень, знаешь?
Я по выражению его лица понял, что он знает, откуда течет Ирень и свои знания решил мне продемонстрировать. Хотя я знал, что Ирень берет свое начало возле деревни Енопаево, находящееся от нашей деревни в семи-восьми километрах, но решил об этом промолчать.
- Нет, не знаю.
- Ирень берет начало возле деревни Енопаево. Там живет Миляуша апай, сестра моей матери и мне она об этом говорила, когда приезжала к нам во время сабантуя. А вот еще скажи мне, - все реки текут в одну сторону?
- Ну наверное нет, не все.
- А вот и нет, все реки текут в сторону моря, в которое они дружно впадают. Поэтому море очень большое, больше чем все деревни вместе взятые. Об этом мне рассказал Мударис абый, он служил моряком на большом корабле и плавал по морю.
Мы помолчали. Смотрели, как над берегом летают стрекозы, время, от времени замирая в воздухе. Трясогузки деловито сновали по прибрежной отмели. Я не знал, что сказать в ответ на изложенное Давлетом, но у меня не было слов, чтоб продолжить разговор.
- Ты знаешь Тимержан, что все мальчишки, которые меня дразнили вчера, счастливые? И ты счастливый, потому - что и ты, и Камиль когда - нибудь сможете увидеть море, а я вот не увижу никогда.
Я немного был обескуражен таким рассуждением Давлета.
- Ну, скажешь тоже, увидеть море – счастье, - возразил я, пытаясь как-то смягчить его тяжелые мысли. Наша река гораздо красивее любого моря. Вот смотри, как она переливается на солнце, как гоняются, друг за другом пескари на отмели, вона трясогузки бегают на перегонки вдоль берега. Что думаешь, на море увидишь такое?
- Да конечно, и Ирень видеть тоже счастье. Для меня видеть солнце каждое утро тоже в радость, и слышать разговоры людей на улице, и слышать, как в печи горят дрова – тоже в радость. Но море это что-то другое, большое-большое, такое большое, что я не могу себе представить, а увидеть то, что не можешь представить, это, наверное, самое большое счастье.
Не зная как отвлечь его от мыслей о счастье, я тогда смолчал. В те дни я не задумывался на такие темы. Разговор с Давлетом о счастье я вспомнил через многие годы. Вспомнил до мельчайших подробностей нашу рыбалку, вспомнил солнечные блики на водах Ирени и даже вспомнил запахи того дня.
Воспоминания нахлынули одновременно с пронзительным осознанием скоротечности и хрупкости нашей жизни, суетности нашего бренного бытия. В тот миг я не испытывал ни боли, ни сожалений. Не было печали и не было отчаяния. Ослепительно белые, не естественно большие и пушистые снежинки за окном реанимационного отделения оседали на рамы, налипали на стекла. Светлая и щемящая радость охватила меня. Горячая волна безмерного, до сих пор неиспытанного мною счастья, тихо качала на невесомых своих ладонях.
Я был счастлив, что я вижу снег за окном, слышу голоса врачей отделения реанимации, а значит скоро услышу голоса и увижу любящие глаза родных мне людей. Тогда я и вспомнил Давлета, вспомнил и его слова о счастье. Сейчас бы я ему сказал - счастье это ощущение жизни, возможности радоваться каждой прожитой минуте, которую дарит жизнь. Счастье - это быть любимым, кому-то нужным. Счастье может быть лишь в настоящем, которое на миг озаряет нас и навсегда уходит в прошлое, и, если прошлое в нашей памяти – значит, мы счастливы в настоящем. Жизнь обладает собственными категориями времени и пространства, которые не всегда вписываются в рамки категорий философских. Наши поступки всего лишь отдельные звенья одной единой и большой цепи – реальности, которую создаем сами, формируем каждое ее звено, выражая его в деятельности, интересах, убеждениях. А в чем смысл жизни? А если он в нашей личной жизни? Безусловно, на такой вопрос сможет ответить только один человек. Это мы сами. Наша деятельность и те люди, с которыми мы идем по жизни несут в себе какой-то смысл, который волшебным образом складывается с нашим. В итоге мы получаем некое переплетение смыслов, которое ведет... К чему оно ведет? Этого мы не знаем. Это нас пугает и огорчает. Человечество пока не в силах понять, зачем оно существует. Замечательная научная теория, которая предлагает весьма реалистичное видение ситуации. Теория хаоса. Она гласит о том, что жизнь – это лишь случайное сочетание химических реакций и биологических мутаций. Вот и все. Мы – это случайность в истории Вселенной?
Но каждый из нас, в отдельности, тоже вселенная, и она не копия большой Вселенной, но неповторимая и эксклюзивная по своему содержанию. Для этой вселенной мы не случайность, для этой вселенной мы первооснова. Эту вселенную мы создаем сами. Создаем для себя, для своих близких, которые обогащают суть моего я и наполняют особым духом переплетение смыслов, как нечто большого и предназначенного только мне, моей реальности.
Сейчас я бы Давлету сказал, что он счастливый, и даже очень счастливый… Не причинять зла, любить жизнь, несмотря на все невзгоды, уметь радоваться каплям дождя, снежинкам, тихо падающим с небес, уметь радоваться утренней росе, переливающейся на луговых травах - это разве не счастье? Давлет был счастливым. Он мне приснился в ночь, которую я провел в реанимации, и теперь, после дней проведенных в республиканском онкодиспансере, продолжает приходить в мои сны. Он приходит улыбающимся и счастливым, в моих снах он убеждает в чем-то хорошем и светлом. И я ему верю!
В последствии я с Давлетом общался часто. По дороге домой после школьных занятий я забегал к нему, показывал учебники и рассказывал про все то, что узнал сам. Ему особенно нравилось природоведение, где красочно описывалась природа нашей Родины, с особым восторгом он слушал про моря и океаны. На рыбалку мы с ним больше не ходили. Ему было жаль удить пескарей.
Он прожил до 17 лет. Рядом с ним всегда были его бабушка и мама. Он не видел моря, но его доброта была безмерна. Он любил жизнь, любил людей. Он не озлился на белый свет, не клял его. Наверное, давно обрели покой и его родные, быть может, многие в деревне и не помнят про Давлета – жизнь его была слишком не приметной и тихой. Но я помню. И передам эту память с благодарностью ему, своим внукам, а через строки эти передаю и вам – моим читателям.