Русская пословица говоритъ, что воронъ ворону глазъ не выклюнетъ. Это, конечно, справедливо, но все же случается въ жизни, что и воронъ можетъ своего пріятеля подъ такую баню подвести, что, ахъ, ты мнѣ! Я вамъ сейчасъ разскажу одну исторію, которая почти передъ моими глазами вся прошла. Занятная она, эта исторія, и стоитъ того, чтобы ее разсказать.
Дѣло это давно было; лѣтъ, эдакъ, десять тому назадъ. Работалъ я въ тѣ поры въ Баргузинскомъ округѣ, въ Сибири, на золотомъ пріискѣ господина Хотимскаго. Жилось неважно; пріискъ былъ маленькій, золотишко шло плохое, мѣсто дикое,— ничего ни купить, ни достать. Только бывало и отводили душеньку, когда къ намъ на пріискъ Иванъ Максимычъ Тарелкинъ,— али просто на просто — Максимычъ пріѣзжалъ. Торговалъ онъ мясомъ, рыбой, овощью разной. Припасы были у него плохи: мясо рыбой отзывалось, селедки были ржавыя, овощи ровно въ болотѣ три дня лежали. Но мы и этому рады были; у насъ въ пріисковомъ амбарѣ только одна солонина осталась и навязла она у насъ въ зубахъ достаточно. Такъ что, когда пріѣдетъ Максимычъ, мы, бывало, налетимъ гурьбой и прямо минутъ въ 20 всю его телѣгу распотрошимъ. Ничего, что товаръ-то весь съ душкомъ былъ; съ голодухи, братъ, и не то еще съѣшь. Недаромъ у насъ на пріискѣ ребята поговорку сочинили: „человѣкъ не свинья,— все съѣстъ".
По совѣсти ежели говорить,— не любили мы этого самаго Максимыча. Изъ себя былъ онъ такой верткій, ровно склизкій, лицо лисье, глазки острые, да выроватые, такъ по сторонамъ и шныряютъ. Жаденъ былъ до чрезвычайности, изъ-за копѣйки удавиться былъ готовъ. Обсчитывалъ онъ насъ — не приведи ты, Господи! Чуть не досмотрѣлъ — обязательно пятакъ, а то и гривенникъ накинетъ. Тоже и съ обвѣсомъ было; хоть смотри — не смотри, ругайся — не ругайся,— а онъ безпремѣнно тебя обвѣситъ. По этой части онъ мастеръ былъ. Помню разъ такой случай былъ: приключилась у меня жена именинница, я и надумалъ ее баранинкой побаловать. Пріѣзжаетъ Максимычъ. „Есть баранина"? „Есть". „Ну, вѣшай ногу". Свѣсилъ мой Максимычъ ногу,— вышло 11 фунтовъ, какъ сейчасъ помню. Однако баранину я все же не взялъ: потому синяя таковая была и духъ отъ нея неславный шелъ. Тѣмъ часомъ подошли другіе рабочіе и тоже баранину торговать стали: кому фунтъ, кому два, кому полтора. Максимычъ это живымъ манеромъ ногу разрубилъ, вѣшать началъ, да рабочимъ разсовывать. А штука-то вся въ томъ была, что замѣсто 11 фунтовъ у него какимъ-то родомъ изъ ноги всѣ двѣнадцать съ половиной вышло. Вѣдь вотъ какой прокуратъ былъ!
Ну, слушайте теперь дальше.
Былъ у этого самаго Максимыча его первѣющій другъ и пріятель — Васька Цыганъ, команьонъ его-бытто. Вмѣстѣ они и торговали, вмѣстѣ и разныя дѣлишки обдѣлывали. Максимычъ, скажемъ, насъ тухлятиной кормилъ, а Васька — водкой спаивалъ. Тайга — не городъ, кабаковъ въ ней нѣтъ, а рабочему человѣку иной разъ и выпить съ устатку не грѣхъ. Вотъ Васька этимъ дѣломъ и пробавлялся: пріѣзжалъ къ намъ тихохонько на пріискъ — запрещено было водку привозить — засаживался гдѣ-нибудь въ кустахъ и въ казармы наши знать давалъ: „подходи, дескать, народъ православный чортово зелье хлебать". А зелье это и взаправду чортовымъ было; дралъ съ насъ Васька за бутылку три цѣлковыхъ и не столько въ ней водки было, сколько дурману съ табакомъ; зеленая такая была, противная; выпьешь,— ажно огнемъ обваришься. А на утро и еще того хуже: въ головѣ туманъ, во рту ровно обозъ ночевалъ, животъ рѣжетъ. Да, у многихъ нашихъ ребятъ Васька здоровье испортилъ.
Почитай года два эти самые Васька да Максимычъ около нашихъ пріисковыхъ околачивались, да на нашъ счетъ денежки зашибали. Парни, надо сказать, были дошлые и чтобы лишнюю копѣйку раздобыть, ничѣмъ не брезговали: краденое принимали, золотишко скупали, деньги въ ростъ давали: дадутъ тебѣ рубль, а черезъ недѣлю ты имъ отдай два. И очень можетъ быть, что они и по сей день дѣлишки бы свои обдѣлывали, да только Богъ иначе разсудилъ... Однако, напередъ забѣгать не станемъ.
Ну, ладно. Ѣздили-ѣздили къ намъ Васька съ Максимовичемъ и вдругъ въ одинъ прекрасный день словно со свѣту сгинули. Не пріѣхали въ ту недѣлю, не пріѣхали въ другую. Что, думаемъ, за притча такая? Куда они пропали? Стали рабочихъ съ сосѣднихъ пріисковъ спрашивать, тѣ тоже не знаютъ. Ну, мы помаленьку ихъ и забывать стали; да по совѣсти ежели сказать,— и помнить-то ихъ не стоило: потому, какое добро мы отъ нихъ видѣли?
Хорошо. Прошло еще лѣтъ пять и много воды съ той поры утекло. Ходилъ я и за Байкалъ, былъ и въ Монголіи, перекидывался и въ Приамурье.
Работы вездѣ много, только бы руки были. Нанялся я, помнится, въ тотъ годъ на Нерчинскіе пріиски дрова пилить. Работа нетрудная, платятъ подходяще. Живу себѣ, работаю. Разъ какъ-то иду съ работы домой, смотрю — идетъ человѣкъ, изъ торгующихъ, на головѣ лотокъ, а на лоткѣ селедки. Я всматриваться сталъ. Ба! Да это онъ, Максимычъ!
— Максимычъ, кричу, ты это какъ сюда попалъ!?
Узналъ меня, обрадовался.
— А, Божья душа, здравствуй, здравствуй. А ты какъ?
— Да вотъ, говорю, работаю здѣсь. А ты что это пѣшкомъ-то ходишь? Лошади-то гдѣ? Али въ худыхъ душахъ живешь?
Рукой только махнулъ.
— Въ худыхъ, парень, въ такихъ худыхъ, что и сказать невозможно. Нашлись люди добрые, до нитки обобрали. Теперь и капиталу всего, что два цѣлковыхъ. Продашь вотъ десятокъ селедокъ, ну день и сытъ. А что завтра будетъ,— не знаю.
Смотрю я на него: лицо худое, зеленое, одеженка рваная, сапогъ нѣтъ. Посѣдѣлъ весь, осунулся. Пожалѣлъ я его.
— Идемъ что-ли, сирота, ко мнѣ, говорю. Чаишкомъ побалуемся, водочки выпьемъ.
Пошли. Послалъ я за виномъ, выпили. Онъ одну селедку вытащилъ, да только я ее ѣсть не сталъ: такая же ржавая была, что и пять лѣтъ тому назадъ.
— Ну, разсказывай, говорю; что такое съ тобой случилось.
Вотъ мой Максимычъ и началъ. На-перво сталъ Ваську ругать; ужъ онъ ругалъ — ругалъ его, ужъ поварачивалъ его поварачивалъ,— инда слушать надоѣло.
— Да ты толкомъ сказывай, говорю.
— Ладно, говоритъ, разскажу толкомъ. Дѣло прошлое, чиниться не стану. Въ тотъ годъ, когда Васька надо мной штуку выкинулъ, я уже почти богатѣемъ былъ. Мало-по-малу,— а тыщенки двѣ имѣлъ. Деньга хороша, крупная. Мнѣ, бы остановиться надо, да поѣхать домой въ деревню, да хозяйство мое съ нашей матушкой поднять,— да, вишь корысть проклятая замучила, жадность эта человѣческая заѣла.
Все мало, подавай еще. Ночами, бывало, не спалъ, все думалъ, какъ бы сразу разбогатѣть. И до такой степени эта дума мнѣ въ голову вошла, что и коломъ ее оттуда не вышибить. Прямо полоумнымъ сдѣлался.
Правду народъ говоритъ, что ежели Господь кого наказать захочетъ,— у того перво-на-перво разумъ отниметъ. А грѣха таить нечего: не то чтобы ужъ очень чисто мы съ Васькой дѣла вели. Случалось, что и обманывали, случалось, что и... Э, да мало ли что случалось. За то и поплатились; Ваську въ прошломъ году ножемъ въ бокъ пырнули, теперь въ больницѣ лежитъ, помретъ, говорятъ, скоро, а я на старости лѣтъ гнилыми селедками торговать долженъ... Чтожъ, я не ропщу. На то Его святая воля!
Ну, ладно, живемъ мы съ Васькой дружно, барышами дѣлимся попаламъ, честь-честью. Я ему помогаю, онъ мнѣ. Дѣла шли хорошо и стали мы уже подумывать идти въ подрядчики по дровяному дѣлу; огромадные доходы получить бы могли.
Только однажды, помнится въ Петровъ день, прибѣгаетъ ко мнѣ Васька, съ лица бытто такой серьезный да строгій. Вбѣжалъ въ комнату и говоритъ:
— Иванъ Максимычъ! Хочешь сегодня капиталистомъ задѣлаться?
Екнуло у меня сердце.
— А что такое? спрашиваю.
— А то, что въ часъ можно двѣ тысячи нажить. Пришли изъ дальней тайги бродяги и золота 8 фунтовъ принесли; на малонатомскихъ пріискахъ изъ конторы выкрали. По двѣстѣ рублей за фунтъ просятъ. А въ городѣ за него каждый дуракъ съ удовольствіемъ 400 дастъ.
— А самъ-то ты что не покупаешь?
— Да, вишь, дѣло такое, что сейчасъ денегъ у меня на рукахъ нѣтъ. Взаймы одному человѣку далъ... Хотѣлъ бы ихъ къ Сергѣеву направить, да про тебя вспомнилъ; вмѣсто того, думаю, чтобы чужому человѣку добро дѣлать, лучше ужъ я своего друга - пріятеля облагодѣтельствую. Пущай онъ меня въ своихъ молитвахъ помянетъ! Бери, пользуйся!
Вотъ тутъ и нашло на меня затменіе. Не понялъ я, не сообразилъ, что не таковскій человѣкъ Васька, чтобы добро изъ своихъ рукъ выпускать. Однако ничего это мнѣ на умъ не взбрело. Подошелъ я къ нему, руку его взялъ и цѣловаться полѣзъ.
— Спасибо тебѣ, говорю, Василій Петровичъ, что не забылъ, вѣкъ тебя помнить буду.
А Васька-грабитель этотъ, ничего себѣ стоитъ, улыбается.
— Ну, говоритъ, пойдемъ скорѣй. А то ребята торопятся.
Пошли. Было это дѣло на каменистомъ пріискѣ, около золотопромывательной машины. Вижу, стоятъ въ кустахъ трое,— не то рабочіе, не то бродяги, кто ихъ разберетъ. Васька прямо къ нимъ.
Здорово, говоритъ, ребятишки. Вотъ покупателя привелъ. Кажите-ка товаръ-то вашъ.
Который постарше вытащилъ мѣшокъ изъ-за пазухи и мнѣ подаетъ. Беру я мѣшокъ въ руки, а руки-то трясутся ровно у пьянаго, а сердце какъ птица въ клѣткѣ бьется.
Кое-какъ развернулъ мѣшокъ, посмотрѣлъ внутрь, да и духъ инда мнѣ захватило: лежатъ тамъ самородочки, и большіе и малые, которые съ породой, которые чистые. Впился я руками въ мѣшокъ, а самъ какъ въ лихорадкѣ трясусь.
— Сколько же, тутъ будетъ, ребята? — спрашиваю.
— Да сколько! 8 фунтовъ.
— Вѣрно,— говоритъ Васька.— Акуратъ 8 фунтовъ, я самъ вѣсилъ. Одначе ты потарапливайся, Иванъ Максимычъ. Выкладывай денежки, да и стрѣляй домой. А то не ровенъ часъ казаки насъ запримѣтятъ.
Вытянулъ я, старый дуракъ, свой кошель, выложилъ на травку тыщу шестьсотъ рублевъ, да и протягиваю ихъ бродягамъ.
— На-те, ребята! Получай!
Тутъ Васька опять впередъ сунулся.
— Давай,— говоритъ ихъ сюда.— У меня съ ребятами свои разсчеты есть, вмѣстѣ ихъ дѣлить будемъ.
Отдалъ я Васькѣ деньги, а самъ, что было духу домой припустился. Не спалъ всю ночь, а чуть свѣтать стало, запрягъ лошадь и айда въ городъ.
Н-да... помирать буду, а того дня не забуду...
Пріѣхалъ въ городъ и первымъ дѣломъ въ банкъ сунулся. Въ русско-китайскій. Подхожу это къ окошечку, къ кассиру, и говорю:
— Вотъ золотцо продать желаю. Почемъ покупаете?
— 505 рублей за фунтъ.
Взялъ кассиръ мой мѣшечекъ, вывалилъ золото на вѣсы, да вдругъ что-то на одномъ мѣстѣ застылъ. Потомъ взялъ одну самородку въ руки, посмотрѣлъ, повертѣлъ. Потомъ другую взялъ, потомъ третью.
— Да вѣдь это,— говоритъ,— не золото.
— Какъ не золото?!!
— Да такъ,— говоритъ.— А вотъ посмотримъ, впрочемъ.
Взялъ какой-то пузырекъ со стеклянной палочкой, взялъ одну самородку и ее этой жидкостью помазалъ. А потомъ и говоритъ.
— Это не золото. Это мѣдь. Получайте вашъ мѣшокъ обратно и уходите, пока я полицію не позвалъ. Потому за свой обманъ вы отвѣтить можете.
Рехнулся я. Поплылъ у меня подъ ногами полъ, передъ глазами пятна какія-то замигали, чувствую — вотъ-вотъ упаду.
Ужъ и не помню,— какъ я мѣшокъ взялъ, какъ на улицу вышелъ. Остановился на углу, молчу, смотрю и ничего не вижу. Простоялъ такъ съ часъ, а потомъ пошелъ домой, да въ первый разъ въ жизни пьянѣй бутылки напился...
Вотъ тебѣ, парень, и мой разсказъ. Больше говорить нечего. Дѣла всѣ свои я забросилъ, работать не хочется, на жизнь глазыньки мои не смотрѣли бы. Хожу вотъ теперь съ селедками, не мытый, не чесанный, добрымъ людямъ въ глаза смотрѣть совѣстно... Э-эхъ, да что тамъ говорить! Налей-ка, парень, еще стаканчикъ, выпьешь,— все легче станетъ.
— Ну а что же Васька-то? Видалъ его послѣ?
— Ваську-то? Нѣтъ, не видалъ. А письмо отъ него получилъ; прощенья проситъ, говоритъ, что тогда ему шибко деньги нужны были. А что мнѣ его прощенье, — шубу я, что-ли, шить изъ него буду.
Максимычъ посидѣлъ у меня еще минутъ десять, допилъ всю водку и, пошатываясь, отправился во-свояси. Я его не удерживалъ. А сильно хотѣлось мнѣ сказать ему, что не всегда говорятъ правду русскія пословицы, что и воронъ ворону, глазъ иногда выклевываетъ.
Непомнящій.
[Сельскій Вѣстникъ, 1905, № 35, стр.2-3]
См.
Рождество 1914. 1915-1, 1915-2, 1915-3, 1915-4, 1915-5
С Рождеством Христовым 1914, 1915-1, 1915-2, 1915-3, 1915-4, 1915-5
Подписаться на канал Новости из царской России
Оглавление статей канала "Новости из царской России"
YouTube "Новости из царской России"