В конце ноября выпал первый снег. Заканчивалась осень, а с ней и мой отпуск. Пора было собираться в училище. Конечно, с друзьями расставаться не хотелось, но у них здесь была своя жизнь, какие-то проблемы, интересы и заботы, была работа. У меня тут ничего этого не было, и все интересы были там, в училище. А потому к концу отпуска я даже загрустил. Захотелось туда, в родную эскадрилью.
Перед отъездом я навестил в деревне бабку. А последние три вечера мы провели с Маринкой. Это дёйствительно оказалась чудесная девушка, Славка был прав. Она ни единым словом не обмолвилась о существовании Томки, и я был ей благодарен за это. В последний вечер я спросил ёё:
- Где тебя искать в будущем?
- А нужно ли это делать? – вопросом на вопрос ответила она. – Наверно, я уеду к родителям. Ведь в этом городе у меня нет родных.
- Ну а писать тебе иногда можно?
- Письма всегда приятно получать.
Я вдруг поймал себя на мысли, что мне не хочется расставаться с этой девушкой, которую я почти не знал, но почему-то было такое ощущение, что знакомы мы очень давно.
В серый и ветреный, пропитанный мокрым снегом и дождём вечер меня провожали на вокзале трое: Лида с Славкой и Марина. Поезд опаздывал, и мы больше часа просидели в ресторане за бутылкой вина. Как всегда при расставании говорили отрывочно, бессвязно, перескакивая с одной темы на другую.
- Когда теперь приедешь? – спросил Славка.
- Через год. У вас, вероятно, уже лялька будет.
- Пока не планируем. Вот квартиру получим – тогда подумаем.
Объявили прибытие. Славка быстро разлил оставшееся вино.
- Ну, давай, друг, за тебя! Не забывай, пиши.
На перроне у вагона успели покурить. Но вот и отправление. Быстро обнялись с Славкой, девчонки кокетливо подставили щёчки для поцелуя.
- Пока! До встречи!
Стоя на ступеньке вагона, я ещё с минуту различал фигуры друзей с поднятыми в прощальном приветствии руками. Затем всё растворилось в зыбком мерцающем свете.
В купе горел малый свет. Сонная проводница принесла постель, взяла билет и, пожелав спокойной ночи, удалилась. Попутчик мой спал, у двери на вешалке висела форма майора ВВС. Но от моих движений он проснулся.
- Какая это была станция? – спросил он.
- Балашов, - ответил я.
- Вот каналья сонная, - вскочил он, ругая проводницу. – Просил же меня разбудить. Десять лет назад я уезжал отсюда лейтенантом. – Присмотрелся ко мне и спросил: - Не могу понять, что за форма у тебя?
- Гражданская авиация.
- О, коллега! Здешний?
- Да, я родом отсюда.
- А я тут учился в лётном училище. Потому и просил разбудить. Ну, рассказывай, как поживает этот город? Местные так же дерутся, как и прежде? О-о, когда–то этот город был хулиганским. Даже, случалось, местные ребята с военным патрулем в драки ввязывались. И до стрельбы доходило. А всё из-за девочек местных.
Через пять минут мы беседовали, как старые знакомые. Из недр чемодана майор извлёк бутылку.
- Настоящий армянский. Употребляешь? - Мне осталось только неопределённо пожать плечами.
Почти всю ночь мы проговорили и уснули к утру, так и не допив коньяк. Под стук колёс я проспал часов до 12 дня, а, проснувшись, попутчика не обнаружил. На столе лежала записка, прижатая недопитой бутылкой: «Будить не стал, сладко спишь. Счастливых дорог в небе. Выпей с первым, кто войдёт в купе вместо меня».
Так и осталось тайной, куда и к кому ехал мой ночной попутчик. Стучали, стучали колёса. Снег белым саваном стелился за окном. Зима вступала в свои права полновластной хозяйкой. Я всё дальше уезжал от дома в свою мало кому понятную жизнь. Жизнь беспокойную, как и наша будущая профессия.
-----------------------
- Эскадрилья, ровняйсь! Смирно! Равнение направо! – залихватски скомандовал Тарасов.
Три шеренги курсантов замерли в чётком строю, поедая глазами подходившее начальство: командира отряда Князькова и командира нашей эскадрильи Быкадорова.
- Товарищ командир, вторая эскадрилья построена по вашему приказанию!
- Вольно! – махнул Князьков рукой.
- В-вольно! – залихватски продублировал Тарасов.
Быкадоров хмуро посмотрел на него и спросил:
- У тебя хорошее настроение, старшина?
- Так точно, товарищ командир! – проорал старшина, улыбаясь.
- Ну, ну! – буркнул Быкадоров и это его неопределённое хмыканье означало: погоди, я выясню причину твоей радости, не крамола ли тут какая кроется?
Князьков в свою очередь удивлённо посмотрел на комэску, но ничего не сказал, а обратился с вопросом к курсантам:
- Как отдыхали в отпуске?
- Хорошо! – хором ответили ему.
- Мало только! – светясь улыбкой, сказал стоящий в первой шеренге Шевченко.
- Кому мало – могу продлить, - сказал командир отряда.
Улыбка Шефа мгновенно исчезла, и он на всякий случай принял стойку смирно.
- Кому ещё было мало отпуска? – обводя взглядом шеренги, спросил Князьков.
В шеренгах угрюмо молчали. Все знали болезненную мнительность командира и его вспыльчивость по любому незначительному поводу.
- Запомните! – грозно проговорил он. – Отпуск закончился. Забудьте гражданскую вольницу и приступайте к учёбе. Времени на раскачку я вам не дам. Отныне все увольнения будут согласовываться со мной. Нечего по городу без дела болтаться. И последнее: прекратить самовольные отлучки. Хотя мне и докладывают, что их нет, но я знаю и уверен – они есть.
Князьков, распаляясь, говорил всё быстрее, некоторые слова почти выкрикивал.
- Теперь о водке, - продолжал он. – Из отпуска навезли всякой спиртной дряни в своих чемоданах – это тоже знаю. Немедленно всё убрать.
- Куда? Выпить что ли? - тихонько спросил кто-то. Командир не услышал.
В строю беспокойно зашушукались. Не за горами Новый год и многие привезли кто вина в грелках, кто чего-то и крепче.
- И последнее. Все вы наверняка привезли с собой гражданскую одежду, чтобы бегать в самоволки. Цивильные шмотки, как вы выражаетесь. Отослать домой, иначе всё конфискую до выпуска.
Командир бесшумно прошёлся вдоль строя, подозрительно всматриваясь в лица, и вдруг ткнул пальцем в Ахвердяна.
- Вот ты что привёз из дома, товарищ курсант?
- Ничэго нэ привёз, таварищ камандыр.
- Ничего? – удивился Князьков. – Вот твой чемодан и проверим.
Ахвердян такого не ожидал. Две бутылки коньяка уютно расположились в его чемодане и ждали Нового года.
- Там замок у чэмодана заело, - нашёлся он. – Открывать нэ могу. И ключ потерял.
- А у тебя, Каримов, что заело?
- Да там, это… мой не закрывается, заржавел, наверно, - промямлил Серёга. В его чемодане не менее уютно устроилась грелка с первачом, заботливо выгнанная матерью в деревне.
- Ясно-о! - многозначительно произнёс Князьков и вдруг закричал и затопал ногами. – Убрать! Всё убрать! Ликвидировать! Быкадоров, лично проверить вечером все тумбочки, каптёрки и другие трущобы и укромные места.
Ключ от каптёрки с чемоданами был тут же Быкадоровым отобран, а каптёрка опечатана. Многих это повергло в ужас. Но ушли командиры, а народ стал шумно обсуждать, как войти в каптёрку и вынести оттуда контрабанду. Старшины не возражали, ибо им первым и влетело бы. И тогда жестом фокусника хозяин каптёрки извлёк из кармана запасной ключ. Штабную печать взялся изготовить из плотной резины курсант Томин, работавший до училища гравером. Всё остальное было делом техники. Выставили предупредительные посты на случай появления начальства, со второго этажа, где жили третьекурсники, также велось наблюдение. Через пятнадцать минут каптёрка была снова закрыта и опечатана. То ли от испуга, то ли Томин был хороший мастер, но печать сделал не хуже настоящей. Вся контрабанда была изъята и перепрятана у ребят в других отрядах.
Когда вечером после ужина Быкадоров с Пикаловым приказали старшине открыть каптёрку, тот ответил, что у него ключа никогда и не было. Ключ был только у хозяина каптёрки, но ведь он, командир, отобрал его. Быкадоров достал ключ и протянул Горчукову, кивнув на дверь: открывай. Тот сорвал пломбу, открыл дверь и шагнул в сторону. Замки, на удивление, у всех чемоданов открывались хорошо, но ничего запрещённого там не лежало. Быкадоров нахмурился и осмотрелся.
- Старшина, здесь все чемоданы?
- Так точно! Другой каптёрки у нас нет.
Перетряхнули около сотни чемоданов, но так ничего и не нашли. Остальные смысла смотреть не было. Прошлись по тумбочкам. Тоже ничего.
- Достаточно! – буркнул командир эскадрильи. – Ну, прямо образцовое подразделение. Но я всё равно не верю, старшина. Этого не может быть! – он повернулся и ушёл в свой кабинет. За них следом ушёл и Пикалов, подозрительно всех осмотрев.
На следующее утро перед разводом на занятия он доложил Князькову о результатах проверки. Тот ничего не сказал, только побледнел слегка, что выдавало его крайнее негодование.
Через неделю мы забыли об отпуске, и учёба пошла своим чередом. Анализ лётных происшествий нам читал командир первой эскадрильи нашего отряда Владимир Гаврилович Воропаев, лётчик старой, отживающей формации. Ему шёл уже шестой десяток лет. Курсанты его любили за весёлый нрав, чувство юмора и мягкий характер. Он никогда не придирался по мелочам, не устраивал показушных разносов. Было у него, как и у Миллера ещё одно хорошее качество: умение убеждать. Да так ловко он это делал, что, казалось, иначе и быть не могло. На его занятиях даже такие любители поспать, как Гарягдыев сидели, забыв про сон.
- Память моя хранит удивительные примеры головотяпства и разгильдяйства, граничащие с полной безответственностью, - начинал он свою лекцию. - За тридцать лет я видел многое. Кое-что может показаться вам невероятным, но, к сожалению, эти прискорбные факты имели место быть. И в этом большую роль играет неряшливость и развязность – признаки внутренней недисциплинированности человека. И такого к авиации близко пускать нельзя. А если это есть – жди происшествия. Знаю, у вас готов вопрос: а почему же всё-таки есть такие люди в авиации? Да потому, что нет качественного психологического отбора. Общий интеллект, эмоциональная лабильность, сенсомоторные реакции – вот что важнее выявить у абитуриента, а не количество запятых, не поставленных в сочинении, ибо написавший его на пятёрку может и не научиться летать, а в сидящём рядом троечнике может пропасть несостоявшийся Чкалов. Но это к слову.
В авиации в основном процветают два вида нарушений. Первые знают, что нельзя, но делают. Это, так сказать, идейные нарушители. И самое скверное то, что они способны увлечь за собой других. Но есть и ещё один вид нарушений, приводящих к лётным происшествиям. Это люди имеющие недостаток профессиональных знаний. Они знают, что нельзя, но они же и не знают, как нужно. В идеале и тех и других нужно гнать поганой метлой, но в жизни мы, увы, видим порой иное и спохватываемся лишь тогда, когда уже слишком поздно, когда, как говорится, ситуация из аварийной переходит в катастрофическую, из которой уже выйти без потери людей и техники невозможно.
Итак, чем же опасны аварии и катастрофы? В 1936 году потерпел катастрофу дирижабль «Гинденбург». Страшная катастрофа. И она стала своего рода критической массой переполнившей чашу происшествий. И общество отказалось от дирижаблей. Если, предположим, это будет происходить и с самолётами, то мы с вами можем оказаться без работы. Но, к счастью, тысячи самолётов взлетают и садятся благополучно, и будет делаться всё возможное для этого.
- А сейчас не делается? – подал голос Николай Иванович.
- У вас есть сомнения на этот счёт? – спросил Воропаев недовольный тем, что его перебили.
- Дык, это, нет, конечно. Но вы сказали…
- Не ловите меня на слове, - басом зарокотал комеска. – Конечно, и сейчас делается всё возможное. Кстати уже давно в основе большинства происшествий лежат не недостатки техники, а человеческий фактор, психологические качества людей, управляющих этой техникой. И авиационные психологи утверждают, что есть тип людей имеющих склонность или так называемую тенденцию к авариям. Теория этой тенденции зиждется на правиле повторяемости, согласно которому каждый человек в силу своей индивидуальности при одинаковых внешних раздражителях будет вести себя одинаково, то есть реагировать правильным или не правильным действием. Так вот это правило и позволяет объяснить то загадочное явление, что некоторые люди постоянно попадают в какие-нибудь происшествия, принося беду себе и другим. То есть у них есть особая наклонность к всякого рода ЧП. Кстати, это ведь вы, товарищ курсант, умудрились упасть в колодец?
Корифей мрачно улыбнулся и заскрёб пятернёй хобот. Про его полёт знало всё училище.
- Так что же было неисправным в нехитром приспособлении колодца?
- Всё там было исправно, - вздохнул Цысоев.
- А происшествие всё же произошло. Чья вина?
- Дык, конечно моя.
- Так вот вам и человеческий фактор, - заключил Воропаев. – И если вы будете таким же рассеянным и не собранным - с вами опять непременно снова что-то произойдёт согласно правилу повторяемости.
Говоря это, Воропаев и не подозревал, как он близок к истине. С Корифеем везде что-нибудь происходило, то в карауле, то в столовой и даже, будучи дневальным по казарме он умудрился облиться бензином. К счастью, всё это происходило на земле. В воздухе никаких недоразумений у него не случалось.
Занятия наши профессиональные по прежнему перемешивались с занятиями военными: день в гражданском цикле, день – в военном. Нас готовили, как гражданских лётчиков, но было такое ощущение, что больше готовили военных. Да и на какой хрен нам нужны науки, которые изучали в высших специальных военных заведениях? Хотя наше училище считалось гражданским и не носило статуса высшего. Мало кто понимал тогда, зачем это было всё нужно.
Так прошло два месяца, и Новый год среди них ничем не запомнился, если не считать, что отбой был позже, а припрятанная контрабанда ребятам всё же пригодилась. Увольнения были запрещены, но работал курсантский клуб, где, несмотря, на жесточайшие указания, на запрет спиртного спиртным всё равно ощутимо пахло. Но всё было в пределах праздничной нормы и начальство внимание на это не обращало. Оно и само, мягко говоря, соответствовало празднику. По крайней мере, те, кто дежурил в курсантском клубе. А кое-где в тёмных укромных закутках инструктора распивали коньяк или что-то другое со своими курсантами. Но опять же в пределах нормы.
В одну из тёмных февральских ночей нам неожиданно сыграли штормовую тревогу. За окном гудело и ревело – ураган. Мощный тёплый циклон, выползший с изнеженной Европы, наползая на почти арктический воздух, стоявший целый месяц, спровоцировал не менее мощные конвективные потоки, которые с накладкой на потоки горизонтальные вызвали ураганные ветры со снегопадами и метелями. Дежурный по отряду Воропаев, едва кое-как построились, объявил:
- Объявлена штормовая тревога. Сейчас синоптики дают порывы ветра до 22 метров в секунду. Прогнозируют же до 30 метров. Наша задача – страховать штормовые крепления самолётов и по возможности крепить дополнительные привязи. Иначе сами знаете, что будет, без самолётов останемся. Выходи на улицу строиться!
Быстро построились на пронизывающем ветру.
- Эскадрилья! Шагом марш! Не растягиваться! – привычно скомандовал старшина Тарасов.
Мы шли, соблюдая отдалённое подобие строя, прячась за спины друг другу, низко наклонив головы навстречу ветру и ещё ниже пряча лицо: мгновенно замерзающие капли дождя летели, словно выпущенные из ружья и больно хлестали по щекам. До аэродрома расстояние больше километра. У караульного помещения произошла заминка. Начальник караула категорически отказался пустить колонну на стоянки без приказа: в суете про это забыли. А тут ещё подходили и другие эскадрильи. Практически на ноги подняли всё училище. Мы стояли, кутаясь в куцые шинели на пронизывающем ветру, пока шла словесная перепалка старшин с начальником караула.
- Это же стихия! – пытался переорать Тарасов шум ветра, указывая в видневшиеся в свете фонарей самолёты. – Видишь, как они накренились? Пропускай!
- Не могу без приказа, - твердил одно начальник караула.
- Так звони дежурному по училищу!
- Мой помощник ищет его.
- Да пойми ты, башка, разрешение всё равно будет, если нас по тревоге подняли! – орали из строя курсанты. Им хотелось быстрее зайти в самолёты и своим весом как-то сдерживать напор ветра, но ещё больше от него укрыться. Да и не так холодно там. По 25-30 человек в самолёт – дыханием нагреют.
- Открывай шлагбаум! – наседали на начальника караула. – Иначе свернём его!
Несколько человек бросились выполнять задуманное. Часовой в будке заметался и схватился за карабин.
- Предупреждаю! – заорал начальник, - караулу «В ружьё!» скомандую.
- Да ты что, очумел, что ли? – не выдержал Тарасов. – Самолёты ведь поломать может!
- А гори они, синим пламенем! – вспылил и начкар. – Сам же знаешь, не могу без приказа. Или в армии не служил? На ноги всё училище подняли, а где приказ? Сюда сейчас весь город сбежится, и я всех пропускать должен?
А ветер усиливался. Подвешенные на столбах фонари уже не висели по законам тяготения, а как бы лежали параллельно земле. В них выло и свистело. В дополнение к ледяному дождю пошёл мокрый снег. На ветру он моментально застывал на наших лицах тонкой коркой. А в многочисленных антеннах и проводах диспетчерского пункта управления полётами гудело так, словно черти там устроили невиданный по масштабам шабаш. Потом там что-то сверкнуло, загремело, и в здании погас свет.
- Антенны пеленгаторов сорвало, - сказал кто-то. – А они электропровода замкнули.
Наконец на оперативной машине подкатил дежурный по гарнизону, а с ним несколько инженеров перронной службы. Получив распоряжение, начкар махнул рукой – открыть шлагбаум. Вперёд бросились разводящие предупредить посты: не дай бог кто-то сдуру начнёт стрелять по подходящим людям.
Стоянки растянулись более чем на два километра. Наши самолёты располагались в самом конце. Уже не соблюдая никакого строя, то и дело, проваливаясь в мокром снегу и чертыхаясь, побрели в темноту. Света там тоже не было, ибо аэродром в основном освещался по периметру. Был четвёртый час ночи, зимой как раз то время, когда тьма, кажется, сгущается ещё больше. При свете переносных аварийных фонарей инженеры быстро распределили обязанности, и мы приступили к работе. Маленькие и юркие ЯК-18 укрепили быстро, а вот с громоздкими АН-2, обладающими большой парусностью, справиться было нелегко. Их якорные крепления были натянуты, как гитарные струны. Казалось, какая-то неведомая сила пыталась поднять их в воздух. Жутко завывал ветер, хлопая разодранными чехлами двигателей. В суете и спешке Николай Иванович с разгона налетел на лопасть двигателя, и лоб его украсила большая сине-багровая шишка. Корифей схватился за голову и замотал ей, проклиная, циклон, синоптиков и ещё кого-то.
Уже через час все самолёты были оснащены дополнительными штормовыми креплениями. Около караульного помещения сделали перекличку и не обнаружили несколько человек. Из нашего звена пропал Леха Шевченко. В казарму пришли мокрые, грязные, изрядно промёрзшие и обнаружили там пропавших, которые мирно лежали в своих кроватях. Шеф спал, укрывшись одеялом с головой, так как было прохладно: ветер неумолимо выдувал тепло. Тарасов подошёл к его кровати.
- Сдёрнуть одело? – услужливо подскочил Каримов.
- Не надо, он от стыда сам проснётся.
- Ай, да Шеф! Как водицу пити – Лёшенька, как за ней ходити – Машенька!
Подошёл Корифей, сверкая разноцветной шишкой на лбу и грохоча по полу мокрыми ботинками. Он посмотрел на спящего курсанта, и бесцеремонно хлопнул его по тому месту, где по его расчёту находился укрытый одеялом зад Лёхи. Тот рванулся на кровати и открыл глаза. Корифей предусмотрительно отступил за спину Тарасова. Увидев молча стоящих мокрых ребят, Шеф стал жутко серьёзным.
- Извини, старшина, заболел я что-то - промямлил он. – Да и это…Рамзанов с Кимом совратили… козлы.
- Совесть у тебя больна, - тихо сказал Тарасов. – Лечи её, пока не поздно. Мне стыдно, что ты в нашем звене. – И отошёл к своей кровати в углу.
- И без тебя, Лёха, справились, - сказал Корифей. – Но вот как отмываться будешь?
Все знали, что физически он работать не любил. И там где была такая работа, Лёха больше работал языком. И это как-то ему прощалось. Но сейчас удрать втихомолку, когда все работали в штормовой обстановке? И все это бывший старшина Ким с Рамзановым. Эта «антипартийная группировка», как называл их и ещё несколько азиатов Быкадоров, баламутила всю эскадрилью и бойкотировала любые начинания. Они всё критиковали, всем были недовольны. И почему-то такие вот люди быстрее сбиваются в своё особое стадо, или группу по интересам. По своим интересам. И им удалось сколотить вокруг себя несколько таких же эгоистичных, хамоватых и ленивых парней. Особенно не по душе им пришёлся наш командир звена Миллер.
В общественной жизни они участия не принимали, от работы, не связанной с полётами всячески отлынивали. Как-то проходя мимо курилки, где с мётлами трудились несколько курсантов, в том числе и Цысоев, Рамзанов гнусаво проговорил, обращаясь к Киму:
- Работа, она дураков любит.
- Зато дураки работу не любят. Это ещё обезьяны знали, которые людьми стать пытались, но так и не смогли: работать не любили, - парировал Корифей, вызвав всеобщий смех.
Рамзанов остановился и с презрением посмотрел на невзрачного Корифея.
- Ты, сморчок, на что намекаешь? – прогнусавил он.
- На что? – невинно переспросил Николай Иванович. – Умный поймёт, дурак не догадается.
Рамзанов двинулся, было к Корифею с намерением разобраться но, увидев очень серьёзные лица ребят, счёл за лучшее не ввязываться в полемику с острым на язык Николаем Ивановичем.
Прав Воропаев, очень прав: психологический отбор у нас отнюдь не на высоте. Да и какой там отбор в кавказских республиках, где буквально всё продаётся и покупается? Иначе как сюда бы попали такие вот Рамзановы и Кимы?
Старшина Тарасов терпеть не мог таких людей и всегда пользовался предоставленной ему властью, чтобы поставить их на место. Но это удавалось не всегда, ибо у них были свои командиры-инструкторы, свои командиры звеньев, структурно входящих в состав эскадрильи. И каждый из них старался защитить своих воспитанников. Ах, сколько нервов потрепали ему вот такие люди в армии! Но там, в армии, было проще. Потому что было меньше командиров.
Можно привыкнуть ко многому. Привыкли же мы к подъемам и отбоям, к тревогам и бесконечным построениям и ещё ко многому, чем богата курсантская жизнь, в сущности-то своей очень однообразная. Казарма, подъём, столовая, развод на занятия - УЛО, столовая – на обед. Снова казарма, опять УЛО, снова казарма, столовая – ужин, два часа свободного времени (если не вмешивались командиры), вечерняя поверка, отбой. И так каждый день, пока нет полётов. Но вот к равнодушию, цинизму и хамству привыкнуть труднее.
Так думал Тарасов, пытаясь заснуть. А спать оставалось около часа. Нет, поспать не удастся. Рядом уже храпел Худой, за ним дальше Цысоев, Чернов, Гарягдыев.
Чёрт, цели в жизни есть у каждого. Ну, почти у каждого. И вот мы собрались сюда на три года ради единой цели – стать лётчиками. И само собой, нужно жить по законам коллектива, по законам курсантского – лётного – братства. Иначе невозможно. И все почти так и живут. Но ведь где-то есть семьи и школы, в которых выращивают Рамзановых, Кимов, Линько, Ахвердянов… Да и ещё человек пять таких найдётся из ста пятидесяти курсантов эскадрильи.
Володя Тарасов родился в затерянной среди лесов белорусской деревне, там закончил с отличием школу, оттуда же ушёл в армию. Был он парнем крепким, никогда почти не болел и потому попал в ВДВ – воздушно-десантные войска, где за три года дослужился до старшины. Но вот закончилась служба, и встал вопрос: куда податься? Никакой институт его не прельщал, хотя ему, как медалисту, и сдать-то надо было один лишь экзамен. Ехать снова в деревню? Но подобные деревни в то время хирели буквально на глазах, и молодёжь оттуда бежала, как чёрт от ладана, ибо страна ничего им там предложить не могла, кроме ухода за скотиной и пахоты земли. Но для этого ли нужна ему была золотая медаль?
Где-то далеко от Читы, где служил, была иная жизнь, где-то люди встречались, танцевали, любили, загорали на пляжах и вообще делали всё, что им хотелось. На третьем году службы стало казаться, что всё это на другой планете. Два года ему оттуда приходили письма от одноклассницы: любовь не любовь, какая-то детская привязанность. Но в армии и этому рады. А на третьем году письма приходить перестали. Причиной тому был выпускник института, приезжавший к ним в деревню на практику. Вот и укатила с ним в Минск Люсенька Архипова. Как все сильные и цельные натуры Володька обиду эту пережил, не показывая внешне ничем, и по прежнему был ровен и справедлив со своими подчинёнными.
Многие из ребят к концу службы пребывали в растерянности: что делать дальше? Очень многие завербовались на всесоюзные стройки, которых тогда было очень много. А он решил: поеду домой, отдохну месяц, там и решу, что делать дальше. В тщательно подогнанном отутюженном обмундировании он появился в аэропорту. В июле достать (не купить) билет на самолёт могли только весьма пронырливые люди. Воинских касс, в авиации, в отличие от ЖД не было. И ему – стройному красавцу, кассирша посоветовала обратиться прямо к экипажу.
- Дембель? – спросил командир экипажа, оглядывая его с ног до головы. Солдат понравился ему своим аккуратным внешним видом.
- Так точно! – по военному чётко ответил он.
- Куда путь держишь?
- Пока домой. А там… видно будет.
- Ну что ж, проходи в самолёт, найдём тебе место в кабине.
Три часа он провёл в кабине Ан-24. Дальше самолёт не летел, а ему нужно было двигаться на Запад. И следующий экипаж взял его «зайцем». Тогда это было просто. Правда, бортмеханик уже в полёте заметил:
- Если в кассе билетов нет, мог бы и стеклянный билет взять.
- Как это? – удивился Тарасов.
- Эх, а ещё старшина! – осклабился в весёлой улыбке бортач и, вытянув губы буквой О, красноречиво щёлкнул себя указательным пальцем по горлу, отчего раздался звук откупориваемой бутылки. – Теперь понял? Эти билеты всегда продаются пока свободно.
- С кого содрать хочешь? Это же солдат! – возразил командир и выразительно помахал перед носом бортмеханика кулаком. – Или сам курсантом не был?
В кабине они разговорились.
- Не знаешь, чем заняться? – спросил командир. – Так поступай в лётное училище. Профессия для мужчин весёлых и находчивых. Не соскучишься. Могу дать адрес училища, где я когда-то учился.
Заправившись на промежуточном аэродроме, полетели дальше, на Москву. Тарасов уже чувствовал себя немного членом экипажа. Работа лётчиков ему понравилась. Адрес училища лежал в кармане. Нужно было только добраться до Минска, где находилось территориальное управление. На следующий день в Минске ему сказали, что набор в училища уже идёт и выдали направление на прохождение медосмотра. ВЛЭК он прошёл легко, а экзамены, оказалось, и сдавать-то не надо, кроме одного – помогла золотая медаль. И через неделю он получил новое предписание: явится в город Красный Кут для… дальнейшего прохождения службы. Нет, в предписании так не было написано, это уж в училище он узнал, что придётся служить ещё три года.
----------------------------
Старый год решил оставить о себе память свирепыми морозами. Ночью доходило до 40 градусов, и начальство вынуждено было отменить даже всем осточертевшие ежедневные утренние разводы на занятия. Из казармы мы сразу шли в столовую и в УЛО. В преддверии Нового года, как выражался командир эскадрильи Быкадоров мы «развинтились». Учиться никому не хотелось, особенно на военной подготовке. И потому, по указке сверху естественно, решили провести комсомольское собрание.
Первыми говорили инструкторы, но как-то вяло, потом речь сказал заместитель командира эскадрильи Пьяных. Другие начальники на собрание не пришли, кроме нашего Миллера. Выступали: исправим, подтянемся, учтём. Наше звено на фоне эскадрильи выглядело много лучше. Если в первом звене было 12 двоечников, во втором – ещё больше, то у нас – всего трое. Естественно весь гнев Пьяныха обрушился на них. В заключение он предупредил, что на зимние полёты с двойками никто не будет допущен, а они уже не за горами.
- Ах, дядя! – сказал мне после собрания Гарягдыев, - так надоело всё! Спал бы и спал бы до самого выпуска. Ты, кстати, куда планируешь ехать после окончания? Давай к нам в Ашхабад?
- Ах, Дядя! – в тон ему ответил я, - мне бы твоё время! Сколько перечитал бы всего. Здесь приличная библиотека. А в Ашхабаде слишком жарко.
- Ну и что? Зачем тебе библиотека? Нам нервы беречь надо. А то состаришься быстро.
- Тебе ещё надоест твоя старость, когда она придёт, и если до неё доживёшь.
Дядя обленился так, что даже на ФИЗО перестал ходить. Да и мы, честно говоря, не горели желанием прыгать два часа ежедневно, играя в баскетбол. Что, например, там делать Корифею, который почти вдвое короче и легче Шефа или Худого? И потому – преподаватель ФИЗО не возражал – мы уходили в читальный зал учить английский язык, с которым почти у каждого были трудности, особенно, кто до этого учил немецкий. А после ФИЗО как раз и должен быть английский.
Пока переоделись, пока дошли до соседнего корпуса, где преподавали языки, урок уже начался, что вызвало недовольство преподавателя Юнкиной – довольно молодой симпатичной женщины. К тому же двое, боясь получить пары, сбежали. Конечно, старшина Варламов сказал, что они в суточном наряде. Но Юнкина, полистав журнал отделения, выяснила, что Каримов и Акопян на предыдущих занятиях были.
- Передайте им мой большой привет, старшина, - сказала она. – Уж я промолчу о том, что обманывать женщин особенно некрасиво. Но эти друзья были у меня всего на половине занятий. А сейчас, - она заглянула в журнал, и стало очень тихо, - выйдет ко мне Антонов. Мы с ним поговорим.
Володя мучил Юнкину минут двадцать пять. Он считал, что мучит она его. Быстрее, кажется, устала Юнкина и потому, взглянув на часы, не скрывая юмора, сказала:
- Садитесь, Антонов. Не знаю, как вам, а мне стыдно. За вас. Но так уж и быть троечку поставлю для бодрости духа. А рядом поставлю точку, чтоб не забыть побеседовать на следующее занятие.
- Только после Нового года! – взмолился парень.
- Почему? – искренне удивилась Юнкина.
- Так ведь с двойкой в праздничный наряд загремлю. Кому хочется? Не губите юную душу, Инна Осиповна! Да и Миллер съест. А Быкадоров так вообще изведёт!
- Ну, хорошо, хорошо, уговорил. – И Юнкина поставила точку в следующей клетке.
- Учись, Лёха, как с женщинами разговаривать нужно, - шепнул Антонов Шефу, сидевшему с ним за одним столом.
- Хи-хи-хи! – захихикал в рукав Шеф, - но ведь в следующий раз не уговоришь.
На следующий день всё звено заступило в караульную службу. Это значило, что оно полностью освобождалось от занятий. Морозец был с ветерком, и наши куцые шинельки казались нам майками. Правда, те, кто на два часа заступал непосредственно на пост, надевали шубы, но что такое шуба для южного человека, увидевшего снег год назад?
И потому обратно их приводили разводящие с отмороженными носами и щеками. А днём, когда все посты снимались, заваливались спать. Я взял книгу и залез на верхние нары – там теплей. Ко мне подполз Серёга Каримов.
- Саня, чего читаешь? Английский? Мать твою… Слушай, говорят мне Юнкина привет передавала? И Грише вон тоже.
- Передавала. И Акопяну тоже. Знаешь, что это значит?
- Ё – моё! Знаю. Что делать, подскажи?
- Чего тебе подсказывать, ты же сам говорил, что из любого положения на трояк вывернешься.
Серёга заёрзал на нарах.
- А если нет? Новый год же на носу. И загремишь в ночь на первое!
- Тогда учи.
Серёга поморщился и изрёк:
- Это будет ужасно. Я тут недавно с девушкой познакомился. А может она забудет?
- Ты же знаешь, что бывает, когда она передаёт персональные приветы. Будет тебе так, как неделю назад по десантированию.
- Да знаю.
А дело было так. За несколько минут до звонка Серёга, заглянув в журнал, хвастливо заявил:
- Меня капитан не спросит, вон два раза подряд спрашивал.
Вошёл капитан и сразу же вызвал к доске Серёгу. Ну и естественно, по выражению нашего Дмитрия Максимовича, Серёга оказался тёмный, как 12 часов ночи. Ну и два балла. А вопрос-то пустяковый был: способы определения ветра при полётах на десантирование.
А на следующем занятии во ВСП – военно-стрелковой подготовке погорел Худой. Его майор спрашивал на предыдущем занятии и поставил липовую тройку. Худой успокоился – не спросят, ибо у некоторых ещё вообще по этой теме не было оценок. Но чёрт их знает, этих военных, сговорились, что ли? И не успев войти на кафедру, майор Макаров объявил:
- Прицельная станция КПС–53У. Назначение, технические данные, характеристика, агрегаты, принцип работы. Бакежанов, пожалуйста!
Тот нехотя вылез из-за стола и под общее тихое хихиканье подошёл к установке, стоящей на треноге в углу и уставился на неё, как будто пытался загипнотизировать. Из головы выскочило то немногое, что в полудреме запомнил на прошлом занятии. Со всех сторон неслись подсказки, но в общем шёпоте ничего нельзя было разобрать. А громче шептать боялись, ибо за подсказки Макаров тоже ставил двойки. Подсказывающим.
- Ну что, Бакежанов, отвечать будем?
- Очень бы хотелось ответить, товарищ майор, - ответил Чингиз, мучительно напрягая слух.
- Ну, так отвечайте! А впрочем, садитесь. Не будем терять время. Вы ничего не ответите.
Большая жирная двойка нарисовалась в журнале и в ежедневной рапортичке напротив фамилии Худого, чем его очень сильно расстроила. Ведь праздничные наряды составлялись в первую очередь из таких вот мучеников.
- Совсем голова у майора не работает! – возмущался Чингиз, разводя руками. – Считать не умеет. У некоторых оценок нет – и он их не спрашивает. А я три раза уже отвечал.
- Два, - поправил его невозмутимый Иосик Граф. – На третий-то раз ты ничего даже не промычал.
- Да пошёл ты! – обиделся Худой. – Я посмотрю, как ты мычать будешь, когда вот так же залетишь.
29 декабря звено в полном составе вернулось из караула в приподнятом настроении. Оставалось два дня учёбы. За 31-е число уже никто не боялся: ни один преподаватель не решиться испортить праздник двойкой, разве что старик Ледогоров, который от старости и забыл, наверное, что в мире иногда бывает Новый год. Но его предмета в уходящем году уже не было. А вот число тридцатое могло испортить кому-то настроение. И все кинулись к старшинам с просьбой: поставь в любой наряд.
- Да нет вакансий, - отмахивались они, - всё по графику. А на 31-е, пожалуйста.
- Ну, может снег, где-то надо почистить?
- Это к Пикалову. Он, правда, заставляет работать без отрыва от производства.
- Нет, мне чтоб на занятия не ходить.
В основном боялись английского языка. Но Серёга Каримов как-то вывернулся, рассмешив Юнкину, и она поставила тройку. А вот Казар получил твёрдую двойку, хотя упрашивали преподавателя всей группой, и Акопян уж было стал надеяться, что поддастся женщина просьбам. Не поддалась. Но подарок к Новому году от группы приняла, заявив с юмором:
- Спасибо, что не забыли одинокую женщину. Но я думаю, что вы не думаете, что я подумаю, что это взятка. И это, - подняла она коробочку с французскими духами, - никоим образом не должно отразиться на вашем знании моего предмета.
Да мы так и не думали. Почему просто не сделать приятное приятной женщине.
А вечером перед ужином неожиданно приказали построить весь отряд, и Князьков объявил:
- Приказом начальника училища командир 2-й эскадрильи Быкадоров переводится руководить пятым отрядом. Вместо него назначается во вторую эскадрилью командиром командир первой эскадрильи Воропаев. На его место назначается бывший заместитель командира эскадрильи из 3-го отряда Заикин.
По шеренгам 2-й эскадрильи прошёл радостный вздох: наконец-то уйдёт осточертевший всем Быкадоров. А иметь такого командира, как Воропаев мечтали все. Первую же эскадрилью этот приказ повёрг в уныние. Они лишились хорошего командира, а сменивший его Заикин, по слухам, не лучше Быкадорова.
- Приказ датирован сегодняшним числом, - продолжал Князьков, - и с этой минуты прошу любить и жаловать своих новых командиров и считать их приступившими к своим обязанностям. На вечерней поверке они детально вам всё объяснят. А сейчас, старшины, командуйте на ужин.
После ужина ко мне подошёл Тарасов.
- Слушай, Саня, я только что от старика - нашего нового командира. И он в ночь на Новый год приказал дежурным по эскадрилье поставить кого-нибудь не ниже старшины лётной группы. Ты ведь в лётный клуб и в увольнения не ходишь?
- А кто будет дежурный командир по отряду?
- Киреев, новый инструктор твоей группы, ты его знаешь. Вот я и решил… Да он-то всё равно уйдёт домой Новый год встречать за полчаса до полночи. А дневальных сам подбери. Ты согласен?
- Да я–то согласен, но вот кто ещё добровольно согласится.
- Да, - почесал подбородок Володя. – Я тебе из штрафников двоечников подберу.
- Один у меня свой есть, Акопян.
31-го вечером новый командир лично инструктировал суточный наряд. На общий развод ушли только те, кто заступал в караул.
- Твоя задача, Клёнов, поддерживать с дневальными относительный порядок в казарме. Что это значит? Отбой завтра будет в два часа ночи. Придут из увольнений, придут из клуба с танцулек, прибегут с самоволок. И почти все будут пьяные. Которые не очень – ладно, но придут, которые и очень. Я знаю, не первый день замужем. Так вот, которые очень и будут выступать – успокоить. Как? Можете связать полотенцем – и в кровать. В строю они уже не в состоянии стоять один чёрт. Нашатырь можете под нос сунуть для прочистки мозгов. В общем, постарайтесь, ребята. Неудобно, понимаете, будет, мне, старику, новую службу с разборок начинать. Всё пройдёт нормально, и я вас не забуду, - улыбнулся он.
- Всё понятно, товарищ командир.
Дневальные мои с тоской наблюдали за приготовлениями коллег. Кто-то надраивал до блеска туфли, кто-то гладил рубашки и форму, а кто-то гражданскую одежду, собираясь в самоволку. В бытовой комнате к утюгам выстроилась очередь. На ужин к радости поваров не пошло половина эскадрильи. А те, кто пошли, обратно шли, пряча под одеждой пакеты с закусками. Но в предновогодней суматохе никто их не проверял. Командир отряда, обещавший террор, 31 даже не явился, отдав всё на откуп командирам эскадрилий, звеньев и инструкторам.
В десять часов в казарме никого не осталось, кроме дневальных, меня и дежурного командира Киреева Саши. Отчаянно зевая, он сидел у телевизора, а мы приводили в порядок бытовые и умывальные комнаты. Скоро инструктору телевизор надоел, да там и хорошего ничего не было.
- Тёзка, - позвал он меня, - пошли в домино поиграем.
- Нам не положено при несении службы, товарищ командир.
- Да ладно тебе! – отмахнулся Киреев. – А то я усну до Нового года.
За сорок минут до нулей он последний раз громко хлопнул по столу костяшкой – рыба!
- Телефон мой знаешь, - сказал он, - если будут проблемы – звони. Пошёл я к столу, жена ждёт. До встречи в Новом году.
- Счастливого Нового года, командир.
- И вам тут тоже, - хитро улыбнулся Киреев. – Не увлекайтесь сильно.
- Нельзя, - в ответ улыбнулся я, - приказ 500.
- Вот, вот! – кивнул инструктор. – Ну, пока! – и он исчез в клубе морозного пара, ворвавшегося через открытую дверь.
- Можете сейчас все спать, если хотите до двух часов, - сказал я всем четырём дневальным, - потом неизвестно когда поспите.
- Какой сон, - скривился Акопян, - всэ с дэвушками танцуют, а мы тут… У мэня коньяк есть, Саша. Если б нэ ты – стоять бы мнэ ночь у самолёта в тулупе.
- Это завтра, Казар, когда смену сдадим.
- Панятна.
А к двум часам ночи казарма загудела от шума, смеха и топота ног. Возвращались с танцев, возвращались из увольнения, возвращались самовольщики, одетые в гражданскую одежду. Ну, вот и Новый год позади. Конечно, все почти были навеселе, а некоторые даже очень. Из одного угла раздавались песни, кто-то играл на баяне, сидя на тумбочке в одной майке и трусах, где-то бренчала гитара. Спальное помещение превратилось в один большой гудящий улей. Все громко разговаривали, мало слушая друг друга.
Появился Дядя в обнимку с Каримовым. Они отмечали праздник у какой-то милашечки, с которой Дядя познакомился месяц назад в увольнении. Громко хихикая и слегка покачиваясь, вошли Лёха Шеф, Корифей, Гамид Рамзанов по кличке Чмо с неразлучным Кимом. За ними, как всегда серьёзный и задумчивый шевствовал Иосик Граф и мой сосед по кровати Суюнбек Мамытов. Этого с двух сторон поддерживали под локти земляки. Дверь беспрерывно хлопала, впуская новых гуляк.
- Что, плох? – спросил я казахов, кивнув на Мамытова.
- Так он же ни разу в жизни не пил, - ответили мне. – Ну и…
- Зачем же напоили?
- Пол стакана всего дали. Откуда ж знать?
- В кровать его быстро, разденьте и с головой одеялом.
- Есть!
Ровно в два часа ночи дневальный прокричал построение. И не подумал никто. Стали орать двое, и кое-как треть эскадрильи построилась. На перекличке отвечали друг за друга и старшины это знали. Ну, да и чёрт с ними, скорей бы провести перекличку, уложить всех в кровати и выключить свет. А потом – приходите проверяющие. Отбой произведён, все на местах. Вон спят все, посмотрите. А что это под некоторыми одеялами вместо людей шинели лежат? Не знаем, на перекличке были. Видно догуливать ушли, утром явятся. И не вылезать им тогда из караула неделю. Тут уж ничего не поделаешь.
К пяти часам все, наконец, угомонились. Во всех помещениях был погашен свет, и только у тумбочки дневального горело дежурное освещение. Дневальные вымыли полы, навели образцовый порядок в подсобных комнатах. Но спать никто не хотел.
- Тут такое дело, старшина, - обратился ко мне дневальный Витя Новак. – Есть предложение отметить Новый год. Сейчас уже никто не придёт к нам до утра. А подъём завтра только в девять.
- А кому собачью вахту стоять?
- Я и буду по плану. С четырёх до восьми.
- Не уснёшь? Знаешь же, дверь нельзя закрывать. Вдруг дежурный по училищу явится. Да и самовольщики рыскают ещё.
- Не усну. Сейчас земляка позовём. Каримова. Дядю ещё. Вы же друзья. Казар вон коньячком обещает угостить. Да и у нас кое-что есть.
Земляком его был наш старшина звена Варламов Володя.
В маленькой комнатке радиомастерской набилось семь человек. Её хозяин – Витя Новак, отодвинул у порога резиновый коврик, стамеской выковырнул доску, имеющую сверху шляпки с обрезанными гвоздями, отчего казалось, что она прочно прибита. Под ней оказалось пустое пространство. Оттуда он извлёк две бутылки «Российской», бутылку Гришиного коньяка и свёрток с сыром и колбасой. На столе стояла тарелка с хлебом и горой котлет, принесённых вечером из столовой. Оттуда же были притащены стаканы.
- Ну, за наши мечты, за Новый год! – провозгласил я. – За наше будущее.
- Стаканами сильно не стучите, замполит услышит, - засмеялся Каримов.
Выпили, пожевали, закурили, открыв окно. Даже некурящий Дядя попросил сигарету.
- Коньяк выпьем, а третью оставим, - сказал я, - пригодится. – Мы ведь всё же на службе. Хотя, смотрите…
- Хватит, - махнул рукой Варламов, - всё не выпьешь.
- Но к этому надо стремиться, - подхватил Серёга.
Поговорили о новом нашем командире, о будущих полётах уже на другом типе. Новак открыл тайник и спрятал туда оставшуюся бутылку и стаканы. Не дай бог, если их тут увидит Князьков. Он при виде только одного стакана в казарме приходил в бешенство, поскольку всюду ему мерещились нетрезвые курсанты.
- Завтра буду много спать, - сказал Дядя, укладываясь. – На завтрак не будите.
- Вообще-то уже сегодня.
- Ну да, сегодня, - зевнул он. – Тогда и на обед не будите.
Блажен спящий, ибо он безгрешен во сне своём.
Так прошёл второй Новый год нашего пребывания в училище.
(продолжение следует)