Будучи студентом-филологом, после службы во время войны в авиачастях, Борис Чичибабин попадает на 5 лет в лагерь за «антисоветскую агитацию». По словам самого Бориса Алексеевича, срок по тем временам дали смехотворный. Но тем не менее даже смотреть в сторону филологии стало безнадежно. Однако он и в тюрьме продолжает делать то, без чего уже не мыслит своего существования: продолжает писать стихи.
Когда приходится попадать в компанию бывших лагерников, я чувствую себя среди них самозванцем — ничего не помню. У меня была надежная внутренняя защита, как бы “внутренний монастырь”: мои мечты, книги, стихи, моя духовная свобода, этим я и жил.
В 60-е, когда увлечение поэзией стало повальным, Чичибабин стал печататься, вступил в Союз писателей. Но уже в 1973 году его оттуда исключили и снова за «неугодные» стихотворения. Да, тюрьмы на этот раз удалось избежать, но поэта совершенно перестали печатать, и это продолжалось более 20 лет.
В тихом шелесте читален
Или так, для разговорца,
Глухо имя Чичибабин.
Нет такого стихотворца.
И только в годы перестройки поэт возвращается в литературное сообщество, печатается, выступает по радио и телевидению. За книгу «Колокол» поэт получает Государственную премию СССР и премию имени Сахарова «За гражданское мужество». Правда столь триумфальное шествие длится недолго, лишь до 1994 года… В 1994 году Чичибабин уходит из жизни.
С Евгением Евтушенко у Чичибабина были очень теплые отношения. У Евгения Александровича даже есть стихотворение, посвященное его другу:
Мне Чичибабин — это Родина,
Последний нонешний святой,
И смотрят глыбко и колодезно
его глаза с живой водой.
В стихотворении «И вижу зло…» ясно видно, что поэт, переосмыслив свою жизнь, выбирает покаяние, он никак себя не оправдывает, не обеляет. Для этого нужно небывалое мужество, равное, пожалуй, мужеству, проявленному на войне. Сейчас люди частенько за чашечкой чая или чего покрепче любят обсуждать власть и ее решения, а вот попробовать осудить самого себя силы духа-то и не хватает… Если взять на вооружение стихи этого замечательного поэта, то насмешки и оскорбления других станут уже невозможны.
И вижу зло, и слышу плач,
и убегаю, жалкий, прочь,
раз каждый каждому палач
и никому нельзя помочь.
Я жил когда-то и дышал,
но до рассвета не дошёл.
Темно в душе от Божьих жал,
хоть горсть легка, да крест тяжёл.
Во сне вину мою несу
и – сам отступник и злодей –
безлистым деревом в лесу
жалею и боюсь людей.
Меня сечёт Господня плеть,
и под ярмом горбится плоть, –
и ноши не преодолеть,
и ночи не перебороть.
И были дивные слова,
да мне сказать их не дано,
и помертвела голова,
и сердце умерло давно.
Я причинял беду и боль,
и от меня отпрянул Бог
и раздавил меня, как моль,
чтоб я взывать к нему не мог.