Анатолий Сурцуков
Рисунки Владимира Романова
В Кабуле вновь случилась ночь. Буднично и привычно скатилось солнце в свою постель за перевалом Пагман, и как будто лампочку в комнате выключили. Темнота почти мгновенно заполнила пространство, оставив только острия прожекторов, освещающие стоянки уснувших накоротке самолетов и вертушек…
В модулях уютно похрапывал «горячо любимый личный состав», давая технике, командирам и притаившемуся в близких горах противнику передышку до невыносимо близкого утра.
Командиры ложатся последними, так уж повелось в армиях всех времен и народов, иначе, как в плохом хозяйстве: без догляда жди беды. Командирский сон зыбок и тревожен. Во время этого полузабытья продолжает работать подсознание. С чуткостью вепря анализируются все подозрительные звуки, запахи и недодуманные днём мысли, могущие принести опасность вверенному ему стаду. И, бывает, внезапно что-то толкает посреди ночи, заставляя продираться мыслями сквозь ночную муть бессвязных обрывочных образов и остатков засевших в голове фраз. Сигарета сама лезетв рот, несмотря на протесты ещё спящего организма, но «бортовой компьютер» уже включается. Идёт, идёт работа мысли, пошёл анализ.
И вот оно, где-то глубоко в мозгу щёлкнуло реле, высветилось то, что подняло среди ночи. Рука нащупывает телефон, и выстреливаются в ночной эфир зычные команды, призванные предотвратить возможную беду, давая временное облегчение «органону», их пославшему. Ночь, тёмная тревожная ночь, как точно написано ещё в ту войну…
В сознании с самой первой ночи на этой войне теснятся картины подползающего со всех сторон врага, забрасывающего гранатами окна, и хоть охранение кругом, всё же, всё же…
Вдруг где-то издалека послышались шаги… Это не патруль или дежурный, которым некуда спешить. Многолетний опыт подсказывает: так, да ещё среди ночи, идут только командира будить, чтобы сообщить ему какую-то гадость. Посыльный ещё в пути, а руки уже привычно хватают одежду, в голове идёт перебор вариантов, что могло приключиться. Вариантов – уйма, поэтому, отмахнувшись от пересмотра всех возможных, отдаю себя во власть судьбы, какая карта на этот раз ляжет…
На КП в два часа ночи вокруг стола с картой сгрудились офицеры штаба, вызываемые по тревоге в первую очередь (так называемый «тревожный расчёт») во главе с командиром полка. Сталкиваясь лбами, как псы над миской, «пританцовывая» рядом со столом, на котором разостлана схема боевых действий, готовят они будущее Решение. Сигаретный дым уже достиг «боевой концентрации».
Завидев меня, командир полка коротко бросает: «Поднимай эскадрилью по тревоге»! Оп-па-а-а, дело, знать, серьёзное...
Пока отдаю соответствующее распоряжение, в том числе на подвеску боеприпасов, меня знакомят с предложениями, которые созрели в штабном мозговом центре. Верно говорят, что на войне причина героизма одних, как правило, это дуболомство других. Обычно воинские колонны с грузами ходили в Афгане в светлое время суток, под прикрытием БМП, танков, включаемых в состав колонны, да вертушек сверху, прыжками от одного блокпоста до другого, с непрерывным контролем по радио с КП объединения. Этим колоннам специально выделяются дополнительные силы огневой поддержки. А тут какой-то умник погнал колонну из пяти десятков беззащитных грузовиков из Джелалабада в Кабул на ночь глядя. Ну и, естественно, на подходе к пункту назначения духи в узком извилистом ущелье наших зажали и начали в упор расстреливать. По доносившимся оттуда докладам в виде отрывочных воплей, горело уже штук двадцать машин, а сколько раненых и убитых, сообщено было только, что «до ...», в общем, много…
Дело осложнялось еще и тем, что в колонне не было подготовленного авианаводчика, а всё наше ночное оборудование в то время «состояло» из собственных глаз, да и подготовленных для действий ночью экипажей в эскадре было раз-два и обчёлся.
«Поднимай, всё, что можешь», – прошла команда. Хороший приказ для разгула фантазии, только искромётность при подготовке решения в некоторых случаях уже творила немало бед у иных командиров. Прикинув по ходу дела боевой расчёт на вылет, бегу на стоянку, где уже собралась вся эскадра. Время сейчас дорого, каждую минуту кто-то там, в ущелье, гибнет, не дождавшись помощи…
Притихшие пилоты, загасив чинарики, напряженно вслушиваются в слова боевого приказа, стараясь ничего не упустить. Здесь всё ВАЖНО, нет ни одного лишнего понятия, ритуальных фраз, идеологических завываний. Каждое слово – будто гвоздь в собранной конструкции, вынь один – всё развалится. В конце указаний: вопросы есть? Нет? Тогда вперед!
Строй рассыпается, я тоже с экипажем бегу к вертолёту, но тут дорогу мне преграждает Юра Наумов, мой штатный ведомый, с которым вместе мы прошли огни и воды, и на которого через два месяца полётов на этой войне я бы заслуженного лётчика-испытателя не променял. Но это – ДНЁМ! Дело в том, что Юрка в той, теперь уже далёкой мирной жизни, успел ночью освоить только полёты по кругу, а здесь заниматься подготовкой экипажей к ночным полётам возможностей не представилось. Наумчик, перебирая лямки шлемофона, понуро опустив плечи и глядя куда-то мимо меня, произносит скрипучим голосом: «Что же, ты, командир, делаешь, везде вместе прошли, а сейчас Шипунова ведомым берёшь?!».
Спотыкаюсь об его взгляд, полный обиды и горечи, прикидываю, может, стоит поменять еще расчет, пока не поздно, но нет, еще раз уверовав в свою правоту, произношу: «Юра, извини, тогда я в полете не о цели буду думать, а о тебе всё время».
«Что, боишься, что не справлюсь?».
«Да нет, если не понял, потом объясню».
И я уже продолжаю бег по направлению к вертолёту, боковым зрением отметив, как Юрчик, горестно махнув рукой, опустив голову, побрёл со стоянки…
Весь вид его выражал ОБИДУ (такой вид бывает у благородного пса, которому дали незаслуженного пинка)…
Район цели встретил нашу группу из восьми вертолётов кромешной тьмой, из которой еле проглядывались всполохи огня, долизывающего подбитые машины, да светлячки редких выстрелов наших бойцов. Духи действовали удивительно грамотно. Не отвечали на бесприцельную стрельбу, выбирали не спеша (а куда спешить? колонна прочно стоит) позицию для выстрела из гранатомета и в упор всаживали очередную порцию испепеляющего огня в следующую жертву. Ну, гады, счас мы вам!
Выстроив группу в кольцо, даю команду работать бомбами по склонам, стараясь не обделить вниманием ни один участок. На всех вертолетах по четыре «подарка» со взрывчаткой, весом двести пятьдесят килограммов каждый. Да еще по два блока неуправляемых ракет, по тридцать две штучки в каждом, ну и мелочёвка там разная, в виде пулеметов, гранатомётов – на десерт. Лишь бы по своим в темноте не попасть.
Но для того и глаз тончим, только и кудахтаю в эфир, чтоб экипажи были внимательны, не слишком увлекались, боеприпасы расходовали экономно. Через тридцать минут дело сделано. Обстрел колонны прекратился, снизу раздались радостные вопли и слова благодарности пехоты-матушки, колонна двинулась, и мы её, уже не доверяя обманчивой тишине, довели благополучно до кабульского блокпоста.
Утром, на построении, разыскиваю глазами Наумчика и вижу, что он по-прежнему косит глазом в сторону, не желая ничего забыть и простить. После развода подхожу к нему, спрашиваю: «Ну, ты понял или еще нет?». «Да-а-а, чё там понимать…», – ответствовал младой боец воздушный. Пришлось долго и нудно объяснять своему боевому товарищу – что такое чувство командирской настороженности, влётанность лётчика в определенных условиях и запас прочности навыков в технике пилотирования. Если возникают хоть малейшие осложнения, при «наличии отсутствия» этих необходимых условий наступает у лётчика дефицит времени, он теряет контроль над процессом под названием «полёт».
На Юру тогда эта тирада впечатления произвела мало, он продолжал обиженно шмыгать носом, и не скоро еще отношения ведущего и ведомого вошли в свое нормальное русло…
Прошло двадцать лет… Командующий армейской авиации генерал-полковник Павлов и я, в ту пору – начальник боевой подготовки вышеозначенной авиации, в составе большой комиссии инспектировали вертолётные части Северо-Кавказского военного округа по итогам боевой подготовки за год. Округ уже шестой год находился в состоянии войны, до которой большинству в России, кого это напрямую не касалось, не было никакого дела.
В составе округа – вертолётный полк, дислоцированный в Будённовске. В той славной части служил в это время заместителем командира полка изрядно погрузневший, заматеревший, авторитетный и опытнейший офицер, удостоенный звания Героя Российской Федерации, подполковник Наумов Юрий Михайлович. Да-да, тот самый Наумчик мой дорогой, бывший ученик, бывший ведомый, бывший молодой пилот. Время закалило его в боях, налило его плечи могучей статью, сделав походку твёрдой и уверенной, жесты – властными, речь – увесистой, мысли – ясными и взвешенными, в общем, получился из него настоящий Командир! Обнялись. Присмотрелись. Еще раз обнялись. Что-то ветер на аэродроме нынче… Слезу выдувает…
Вечером в гостинице стали перелистывать НАШУ афганскую книгу, еще не написанную, перебирая в памяти, как четки, то, что довелось вдвоем пережить и перечувствовать. Уже под столом позванивала пара пустых коньячных бутылок, но хмель почему-то не брал, только в сознании всплывали всё новые эпизоды.
Пролистав меньше чем до половины листки прошлого, я спросил Юрку: «А помнишь, ты на меня тогда обиделся?». Тот ответил, мотая могучей головой, допивая останки янтарной жидкости: «Прости, командир, дурак был, потом не раз вспоминал, когда так же поступал».
И вдруг, опав телом так, что китель враз стал велик, посерев лицом и застекленев глазами, произнёс: «Слушай, командир, замени меня отсюда. Чувствую, уконтрят здесь меня, постоянно под прицелом себя ощущаю…»
За столом повисла неловкая тишина, стало слышно, как висевшие на стене часы идут, приближая стрелки к трём ночи. Как-то сразу распалась сцепка, соединявшая нас в единое целое ещё минуту назад. Юрка, грузно поднявшись, засобирался домой, сославшись на позднее время, утром пообещав заехать за мной, чтоб отвезти в штаб.
После его ухода мне не спалось. Пытался отогнать от себя назойливо возникающее перед глазами видение контуров его фигуры приговоренного человека, знающего о своей обреченности, и в последнем предсмертном броске пытающегося выдернуться из петли палача. Ну нет, чур меня, парень просто устал, еще бы – четвёртая война, почти десять лет с небольшими перерывами в кошки-мышки со смертью играл, тут любой шизанётся. Да и выпили всё-таки. Завтра это наваждение спадёт, он и не вспомнит о своей минутной слабости, которая посещает каждого воевавшего.
Да-а-а, подумал, уже впадая в краткое забытьё, надо будет завтра, да нет, уже сегодня, подсуетиться, с местным командованием согласовать, отпуск ему с путёвочкой организовать, и всё будет «абгемахт». Как учили. Ну да. Именно…
Утром проснулся от толчка солнца в морду и сразу всё вспомнил… Во дворе у подъезда топтался Наумчик. Выйдя к машине и только взглянув на него, мне стало ясно, что ночной кошмар никуда не исчез, он застыл в его помертвевших глазах, обжал мощное с виду Юркино тело. Нам хватило двух слов, чтоб понять друг друга: «Подтверждаешь?». «Подтверждаю!».
В течение месяца я развил бурную деятельность по реализации перевода Юрки в другую часть, поближе к его родине и подальше от той войны. В эти телодвижения были вовлечены человек двадцать полковников и четыре генерала, ведь прежде, чем докладывать Командующему, надо было срастить концы с концами приводы организационной машины /
Наконец, когда каждый подтвердил возможность принятия решения, я доложил все обстоятельства дела Командующему. Тот, будучи человеком многомудрым и многоопытным, мгновенно принял Решение, от которого зависела жизнь Героя.
Пошла рутинная работа по составлению представления, сбора необходимых документов и прочей бумажной волокиты, за которой я пристально следил из Москвы, не давая ни малейшей возможности затормозиться бумажному обозу. И вдруг, на завершающей стадии, я услышал невнятные бормотания кадровиков на другом конце телефонного провода. Разъярясь на возможные уловки этих известных тенеплётов, я было высказался что-то там про родственные связи их с нечистой силой, но в ответ мне оскорблённым голосом порекомендовали побеседовать с самим Наумчиком.
Отыскав его по телефону в санатории, я услышал невероятное, потрясшее меня до основания заявление Юрчика о том, что он ОТКАЗЫВАЕТСЯ от перевода!!! Быстро, пока я еще не успел опомниться, он передал трубку жене, и та загундосила в эфир, жалобно подвывая, как «погорельцы» в электричках, о том, что конечно, спасибо вам за заботу, неудобно, опять же, перед «людЯми», но кто там, на новом месте, квартиру даст, работу, а здесь, в Будённовске, и дитя пристроено, и работа есть, и квартира хорошая, Юру, опять же, обещали вот-вот командиром полка поставить…
Что было мочи я заорал в трубку, как будто глядя на падающий сбитый самолёт, пытаясь что-то изменить, вразумить, подсказать… Но почувствовал только, что госпожа фатум ехидно заулыбалась, наблюдая беззвучные попытки барахтающегося в кошмарном сне человека, пытающегося уйти от нее.
Нестерпимая ОБИДА за потраченные усилия, за балабольство, проявленное на глазах командующего и других офицеров, за допущенное паникёрство и излишнюю чувствительность осела в душе, надолго оставшись там смердящей зловонной кучей.
Я долго не мог понять, почему это чувство не может меня отпустить так долго, и только потом дошло – это была обида за несостоявшуюся попытку изменить судьбу…
Вторая чеченская кампания, имея невнятные контуры начала для большинства обывателей, для лётчиков армейской авиации имеет своё чёткое очерченное начало отсчёта. В этот день, 9 августа 1999 года группа российских вертолётов совершила посадку на высокогорном аэродроме Ботлих. Противник после посадки и выключения вертолётов подверг расположение стоянки группы массированному обстрелу с применением управляемых ракет.
Первой же ракетой был поражён вертолёт ведущего группы – Героя Российской Федерации подполковника Наумова Юрия Михайловича. Он и члены его экипажа погибли мгновенно…
