Вечером море было неспокойно. Холодные волны приносили к берегу пенные барашки и разбивали о камни на миллионы алмазных брызг.
На сером небе не было облаков, одна сплошная туча. Темнело.
Серафим брел к маяку. Одна и та же тропа, выдолбленная сандалиями, ботинками, сапогами, и иногда и просто босиком, вот уже более пятиста лет вела от деревушки к маяку. Старик брел, мурлыча всегда один и тот же мотив, никому не известный, им самим выдуманный еще в далеком детстве. Этой песенке стукнуло, должно быть, лет 80, не меньше. Смотритель маяка абсолютно седой, если можно так назвать редкий кустарник на голове неправильной формы. Из-за кустов седины на проплешинах проглядывали шрамы - следы буйной юности.
Одет старик был в костюм, практически ровесник песенки, весь потертый, но как всегда безупречно чистый. В руках посох, за спиной мешок с ужином. Так изо дня в день из года в год одной и той же тропой, в любую погоду смотритель ходил на свой маяк, не пропустив за полвека ни дня, с тех пор как сменил на этом посту отца.
Отец ушел рано. В отличие от Серафима, своего отца он сменил на маяке уже в довольно зрелом возрасте, любил выпить и с тех пор Серафим всегда проходя этот участок тропы - всего пятьдесят метров, где тропа выходит к самому обрыву, маленькая ступенька на отвесной скале - сбавлял и так не быстрый свой ход и ступал мягко, по кошачьи. Даже мурлыканье затихало на эту минуту. Минуту молчания.
В Управлении пароходства бурлила жизнь. Бегали молодые секретарши, стрекотали машинки, звенели телефоны. Но в кабинете директора стояла гробовая тишина, которую нарушали только часы, которые неумолимо тикали. Этот звук, символизирующий неумолимое, настолько слился уже с тишиной, что никто и не задумывался насколько на самом деле громким стуком он должен отзываться в каждом сердце. Тот, кто крадет у нас самое дорогое, делает это по капле и незаметно.
- Ну и долго это будет продолжаться, Жан? Директор потушил сигарету в треснувшую пепельницу. Жан молчал, глядя в сторону.
- Я тебя спрашиваю? По приказу мы должны были до весны уже все маяки переоборудовать на автоматику, а ты с этим единственным паршивым, уже не особо нужным, тянешь время. Где тех условия? То ты больной, то на месте нет, то еще что-то. Постоянные отговорки! Ты мне можешь уже прямо сказать - что не так с этим чертовым маяком? Я же вижу, тут дело нечисто. Вся страна уже перешла на автоматику, Жан, понимаешь? У тебя на участке все заменены, кроме этого одного на дальнем утесе. Ты мне скажешь в чем дело?
Жан уставился в пол. Вздохнул.
- Я не могу его убрать, мсье.
- Кого убрать?
- Серафима.
- Какого еще Серафима? Архангела? Директор хохотнул.
Жан вскинул глаза. Усмешка директора его покоробила. Смелость вернулась к нему и он выпалил:
- Не могу я его убрать! Он там всю жизнь! Я сам там родился, я еще ползал по траве у дома и видел, как он ходит на маяк изо дня в день!
Это его жизнь, понимаете? Я не могу ему сказать, что не нужен больше ни он, ни его работа, ни его жизнь!
Воцарилось молчание. Хороший начальник - хороший политик. Самодуры редко держатся в высоких креслах. Разве что на повышение уходят.
Директор, нахмурившись, замолчал. И опять застучали часы, Жан снова убрал свой взгляд в окно, а директор зашевелил челюстями, будто жевал чего - признак глубокой задумчивости.
Заря поднималась над деревушкой. Утренняя прохлада пронизывала до костей. Деревушка на берегу видела многое. Начиная о набегов викингов, с мечами на драккарах, заканчивая высадкой британского десанта на железных кораблях, с пулеметами. Камни домов, поросшие мхом могли бы рассказать тысячи историй, и слава богу, что они молчат, ибо если представить себе несчастного слушателя, на которого разом вывалить все это, завидовать ему точно не станешь.
Серафим возвращался, все так же лаяли голодные собаки, так же кричали петухи, так же орали дети. Все так же.
Старик подошел к дому. Его дом был тоже стар и угрюм, как и прочие постройки в округе. Но Серафим всегда смотрел на него с нежностью и любовью. Он сам менял крышу, чинил забор, разбивал садик с женой, которая после родов очень быстро зачахла и тихо ушла. Сына вдовец воспитывал в строгости, не смотря на то что тот не знал матери. Жалость не достойна мужчины. Но и сын погиб на войне, едва успев жениться.
Серафим переносил все потери спокойно и стойко. На все воля высших сил. А уж если Богу требуется, чтобы я дожил до таких лет, остался самым старым в деревне, но еще бодрым и свежим - значит, так нужно. Нужен я, нужен маяк.
В доме уже горела печь. Невестка собирала сына в школу. Серафим глядел на жующего внука строго, но сам знал, что это только взгляд. Так как с сыном, он уже не мог. В этом мальчике осталась его искра. Ему он передаст маяк, когда умрет, для того и водил его иногда показать его будущее место.
Парень быстро рос. Сейчас он ел яичницу - и весело болтал с матерью. Серафим вошел тихо, поэтому его не увидели сразу.
- Ты представляешь, мама, пятьдесят лошадиных сил! Скорость бешеная! А как он ревет! Я бы все отдал, за то что бы посидеть за рулем этой красавицы! И что бы Луиза увидела!
Мать улыбалась, разбирая посуду. Надо торопиться, отвести в школу сына и скорее открыть магазин. Сегодня из города завоз, будет много покупателей, очередь скорее всего, уже собирается.
- Мама, я обязательно стану шофером! Вот увидишь, сразу после школы поеду в город на курсы!
- Шофером? Хех, тебе нравится запах гари и бензина? - голос Серафима был как в молодости - глубокий, громкий.
Парень осекся, кусок упал на тарелку. Серафим присел и стал внимательно глядеть на юношу.
- Ты ведь знаешь, что из поколения в поколение в нашем роду все были смотрителями маяка?
- Да, дед, но сейчас другое время - автомобили, самолеты, да много чего! Да и смотрителей уже заменяют на автоматику, меня просто не возьмут - ты спроси сам у Жана!
Серафим молчал. Он сам все знал. Просто сейчас, когда это прозвучало вслух это ударило сильно. Но он попытался взять себя в руки
- Ну, а шофером чего? Пройдет немного времени и тебя заменят на автоматику.
Парень расхохотался - хлебные крошки полетели во все стороны.
- Да ты что, дед? Это невозможно! Автомобилем управлять может только человек - там куча педалей, руль, кнопки. И на дорогу надо
смотреть, чтобы не переехать какого-нибудь зеваку. Это тебе не маяк - пришел и зажег, как стемнело. Внук победоносно посмотрел на деда, но тут же съежился под его взглядом.
Подумав, Серафим обратился к невестке - а ты что думаешь? Ты вот в магазине, не боишься что заменят на автоматику?
Женщина ответила не сразу. Привыкнув к крутому норову свёкра, она стала выдавливать слова постепенно, обдуманно:
-Да не знаю даже. Может и будут пробовать? Да только как так можно? В магазине без человека? Люди ведь не только купить приходят, но и поболтать, свежие сплетни обсудить. А тут зашел - бездушная машина. Неправильно это.
Все замолчали. Огонь трещал в древней печке, яичница шипела на сковородке, кофе пытался сбежать из турки.
Да уж - сказал, наконец, Серафим. Странное время. Никогда не пойму.
Ночь почти завладела побережьем. Серафим мурлыкал, поднимаясь по ступенькам. Он знал их все наперечет, каждой мог придумать имя.
Заметил, что стал чаще останавливаться, чтобы перевести дух. Надо будет выходить пораньше - уже темно, а маяк не горит, не дело.
Поднялся, отдышался, подлил до полного в старую огромную керосинку, подкрутил фитиль и зажег. Новый электрический прожектор стоял в углу, абсолютно исправный и рабочий, но стоял, уже зарастая паутиной.
Заблестел, заиграл огонек. Видно далеко, греет душу проходящим кораблям. Изо дня в день, из года в год. Из века в век.
Другие рассказы - https://zen.yandex.ru/id/5f6da651c473725ba3470efe