(подробности по тегу "закреп")
После этого я лёг обратно и заснул окончательно, на сей раз крепко и глубоко, без ощущения собственного присутствия в моей новой комнате. Мне снилось, что я брожу по заросшему жухлой травой полю, тому самому, что находится между территорией Санхилл и рощей Монтебрю и, кажется, пытаюсь добраться по нему до последней, однако мне это не удаётся, потому что я пытаюсь добраться до определённой точки на его опушке (что почему-то кажется мне крайне важным), но эта точка чертовски неуловима, постоянно соскальзывает куда-то в сторону, и едва мне начинает казаться, что я иду в верном направлении, эта самая точка оказывается в совершенно другой стороне, и мне тут же приходится менять свой курс своего движения. Иногда даже менять его на кардинально противоположный, или туда, где в реальности должен был бы находиться берег океана — но и в том, и в том случае там всё равно находится именно Монтебрю, серое, космато-колючее, и прячущее за своими стволами и ветками что-то очень мне нужное. Трава в поле непривычно густая и длинная, доходит мне едва ли не до середины бедра (хотя обычно обслуга подстригает её ещё летом, когда все учащиеся находятся на летних каникулах), я постоянно путаюсь в ней и цепляюсь, едва ли не падая вниз, да и ещё через каждую минуту натыкаюсь на какие-то твёрдые предметы, лежащие внизу, у её корней. Иногда я наклоняюсь посмотреть, чтобы понять, что же это за чертовщина, но ничего не нахожу — только длинные, жёлтые стебли, хотя и мёртвые, но кажется, становящиеся всё более гуще и длиннее с каждым мгновением, в которое я на них не смотрю. Небо надо мной густо-серое, пузырящееся и клокочущее, словно пепел в кинохронике о горящих лесах, взорванных городах или ядерной бомбардировке, настолько низкое, что кажется, ветви виднеющегося впереди Монтебрю проросли прямо в его плоти, а серо-белая пена на краях низких и угрюмых облаков цепляется за их концы, и плывёт вниз, в виде тумана.
Под конец сна я и сам не могу понять, чего же я здесь ищу, и мне хочется бросить всё это, потому что трава уже начинает дорастать до середины моей груди, так, что я бреду посреди неё, как фермер Американского Запада посреди полей кукурузы, она жутко густая и почему-то жёсткая, как проволока, а предметы у её корней встречаются всё чаще и чаще, и мои ноги бьются о них всё сильнее и сильнее... Я пытаюсь найти дорогу обратно, в Санхилл, хотя бы к воротам в его внутренний двор, но густая трава и странный сине-серый полумрак вокруг мешают мне увидеть что-либо перед собой, и уж тем более вдали от себя. В воздухе почему-то пахнет дымом — и это странно, хотя я этого и не сознаю, ведь во снах запахи не ощущаются, если только источник запаха не находится где-то поблизости от вас, и я, подымая голову к небесам, вдруг сознаю, что над моей головой — вовсе не облака, и не мрачные тучи, потому что они движутся слишком быстро для них, что они слишком серые, и слишком чёрные для того, чтобы быть просто тучами, что это тонны пепла и дыма, поднятые в воздух от чего-то большого и горящего, возможно, извергающегося поблизости вулкана или... Движущееся низкое небо над моей головой на юге подсвечено алым, оранжевым и красным, и всполохи эти перемигиваются, меняются местами, точно кто-то там, вдали, даёт величественный светомузыкальный концерт, и раз от раза становятся всё больше, всё обширнее, заполняя южный край неба, словно болезненное воспаление вокруг растущей гнилой язвы. Я думаю о том, что скоро огонь, являющийся источником всех этих небесных вспышек и тонн пепла, летящих у меня над головой, доберётся и до этой сухой травы, в которой я не то прячусь, не то брожу, пытаясь найти дорогу к чему-то, и она, безусловно, вспыхнет, точно смоченная в бензине тряпка, и я сгорю в ней тоже, так, как это бывает с дикими животными, которые остаются в прерии или в лесу во время пожара, вызванного засухой. Я понимаю, что мне нужно бежать, уходить отсюда, но я, кажется, окончательно потерял направление, все дороги и тропы поросли этой чёртовой непроходимой травой, а невидимых предметов под моими ногами целые кучи, и они отскакивают от моих пинков, ударяясь о друг-друга, как шары в бильярде... Запах дыма всё сильнее, а пепел в небе озаряется оттенками пламени где-то до середины, но это зарево, впрочем, не имеет каких-то отчётливых границ, и линия наступающего фронта постоянно то отходит назад, то, наоборот, частично вырывается вперёд. Наконец, я, бездумно мечущийся по этому треклятому полю в поисках выхода с него, и защиты от наступающего неведомо откуда апокалиптического огня, спотыкаюсь о что-то особенно крупное и угловатое и, не сумев удержаться на ногах, валюсь вниз, по пути хватаясь за жесткие стебли травы вокруг, которая стала уже выше моей головы, и настолько жёсткая, что она рассаживает кожу на моих пальцах и ладонях... Я тяжело падаю лицом вниз, на землю, между корней травы, и скопищ круглых предметов внизу, удар вышибает из меня дыхание, и понимаю, что никуда я с этого поля не уйду, и вероятнее всего, зажарюсь здесь, как цыплёнок табака... Но вдруг чувствую над собой чьё-то тяжёлое, усталое дыхание. Кто-то склоняется надо мной, и дотрагивается до моего плеча: встань. Я открываю глаза, и вижу пустые глазницы и зубы человеческих черепов, лежащих вокруг меня между корней травы, но они почему-то пугают меня не особенно, даже не смотря на то, что некоторые из них не догнили окончательно, имеют кожу, нос, волосы, иногда глаза, а порой даже напоминают что-то, словно принадлежали кому-то из некогда знакомых мне людей... Но вот то, что стоит надо мной, тяжело дышит, словно только что едва оторвалось от погони, и дотрагивается до моего плеча... Я боюсь смотреть на него, потому что искренне полагаю, что ничего более страшного в этой жизни не увижу. У этого нечто, нависшего надо мной, отвратительный запах, отвратительная аура, отвратительные мысли и намерения — всё, что только может быть награждено быть этим эпитетом вообще... Удивительнее всего, что оно, кажется, желает мне помочь убраться отсюда, знает дорогу, которая ведёт к спасительному выходу, а потому мне нужно либо смириться с тем, что я должен воспользоваться именно его помощью, либо прикинуться мёртвым прямо сейчас, и не обращать на его попытки помочь мне никакого внимания. Я не могу решить, что страшнее — смерть, или его помощь, хотя и чувствую, самым прекрасным образом, что это чёртово нечто не желает мне никакого зла, а наоборот — действительно хочет мне помочь. Огонь всё ближе и ближе, я уже практически начинаю чувствовать его жар, тяжёлыми, обжигающими волнами идущий с юга, и вижу, как этот горячий ветер шевелит остатками волос на гниющих черепах передо мной... Это, думаю я, смотря на один из них, без нижней челюсти, зато с прикрытыми веками глазами, и чем-то, отдалённо напоминающим нос, мой новый сосед по паре, а тот, с остатками длинных чёрных волос, болтающийся на пучке травы перед моими глазами, как какой-то омерзительный вымпел на древке штандарт-копья не менее омерзительного каннибальского племени, как будто бы принадлежит Айко... Тут не только черепа, тут и грудные клетки, и кисти рук, и ног, и вообще, это место похоже на пещеру людоеда, за тем исключением, что это не пещера, да и людоед, как кажется, здесь не при чём... Нечто надо мной всё ещё рядом, и упорно, очень упорно трясёт меня за плечо, и у меня невольно возникает ощущение, что от моего согласия пойти с ним и выжить зависит его личная дальнейшая судьба... Но мне кажется, что если я встану, и посмотрю на него, то я умру прямо здесь, как умирали несчастные бродяги, которые по глупости своей забредали в места обитания Горгоны Медузы, и заглядывали ей в глаза... Становится всё жарче, жарче, жарче, жарче, и монстр за моим плечом продолжает трясти меня, добиваться, чтобы я поднялся на ноги и встал, а я продолжаю судорожно вжиматься в землю, пропитанную соком гниющих трупов, и покрытую жирным, уже давно практически смешавшимся с основной массой земли пеплом, видимо, оставшимся от предыдущих пожарищ... Тогда монстр, рыкнув, хватает меня за плечи и рывком подымает вверх, как могучий лесоруб — вросшее в землю полено, и ставит на ноги, и поворачивает к себе. Я ору, как оглашенный, уже давным-давно сознав, что это — ночной кошмар, но никак не могу от него очнуться, и всё ещё чувствую запах гари, дыма, пепла, и медленно разлагающегося мяса... И понимаю, что меня продолжают трясти, как фокстерьер — пойманную им крысу, и слышу упорный, настойчивый голос в моей голове, голос этот принадлежит женщине, молодой женщине, и он выдаёт бессмысленный, но очень торопливый и настойчиво вгрызающийся в мозг набор слов: «нет ты очнёшься... нет ты пойдёшь... нет ты посмотришь... нет ты поймешь... открой глаза».