– Абсурд очень часто называют ключевым маркером постмодерна. Можно ли тогда сказать, что сборник «Сестра четырех», так или иначе, имеет отношение к литературе постмодерна или все-таки была сохранена присущая вам историчность?
– Я думаю, что нет. Мне часто говорили и писали, что «Лавр» – это постмодернистская вещь, но это не постмодернистская вещь, это скорее средневековая вещь, я использовал элемент средневековой поэтики, я писал житие моего героя, но только новыми литературными средствами.
Да, элементы постмодернизма, наверное, есть, просто потому, что это элементы современности, элементы современной литературной темы, но в целом так, чтобы где-то представлять и называть себя постмодернистом, – я к этому не готов.
Ну и драма абсурда появилась до постмодернизма, и скорее я отношу себя к ней, чем к постмодернизму. Я не хочу, чтобы было так понято, что я его ругаю, нет, постмодернизм – это важная штука. Он очень многое делает для литературы, но делает в отрицательном смысле. Он разрушает то, что литературе уже, пожалуй, мешает двигаться вперед.
Постмодернизм, как морской скребок, который счищает с катера налипшие ракушки, из-за которых он уже не может быстро идти по воде и его тянет вниз. И вот постмодернизм посредством смеха, стеба – очищает.
Но у него, по крайней мере в его классическом виде, нет положительной программы. Это прекрасное разрушение, но, как говорилось об одном юродивом, я эту фразу в «Лавре» использовал: «Святой смеялся днем, а ночью плакал» – и я там добавляю к этой фразе, что смеяться может только тот, кто способен оплакать.
Вот постмодернизм, по-моему, оплакивать не способен. Он по-своему прекрасен, но он ведет к какому-то новому стилю, к какой-то новой большой литературной эпохе, которую мы еще толком не видим.