СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО,
ОСОБОЙ ВАЖНОСТИ
РУКОВОДИТЕЛЮ
ОПЕРАТИВНОГО ДЕПАРТАМЕНТА
В связи с обращением президента Афганистана к руководителям Советского Союза с просьбой о прямом военном вмешательстве и задачей, поставленной Центральному разведывательному управлению по выработке превентивных мер недопущения оккупации Афганистана Советским Союзом, а также дискредитации советского руководства в глазах мирового сообщества, прошу Ваших указаний резиденту в Рабате активизировать мероприятия по вербовке ранее упомянутых объектов на территории авиабазы Бешар.
РУКОВОДИТЕЛЬ
РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО ДЕПАРТАМЕНТА
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
ОПЕРАТИВНЫЙ ДЕПАРТАМЕНТ
ЦЕНТРАЛЬНОГО РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО
УПРАВЛЕНИЯ
НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛЕНИЯ
СССР И ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ
ОТДЕЛА ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ
По информации источника сопредельной стороны, проводимые мероприятия по вербовке ранее упомянутых объектов на авиабазе Бешар положительных результатов не принесли.
Прошу Ваших указаний.
РАБАТ
РЕЗИДЕНТ
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО,
ОСОБОЙ ВАЖНОСТИ
РУКОВОДИТЕЛЮ
ОПЕРАТИВНОГО ДЕПАРТАМЕНТА
В связи с разрабатываемой Центральным разведывательным управлением операцией «ФАКЕЛ», прошу вызвать нашего резидента в Рабате для консультаций в части, касающейся запланированной акции в отношении объекта № 2 на авиационной базе Бешар, по плану «Б».
РУКОВОДИТЕЛЬ
РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО ДЕПАРТАМЕНТА
----- . . . -----
Алексей доложил об окончании задания, одновременно выполняя левый разворот в сторону приводной радиостанции аэродрома, неотрывно следя при этом за стрелкой автоматического радиокомпаса. Ночь была темной – луна то ли еще не взошла на свое положенное законами астрономии место, то ли уже скрылась за какими-то неведомыми планетами – Алексей упустил этот момент с самого взлета. Эскадрон только начал ночные полеты и, прежде чем приняться за обучение летного состава, Шевцов с Николаевым выпросили себе полеты на боевом самолете для восстановления утраченных навыков вопреки летным законам, предписывающим восстанавливаться летчикам по любому виду летной подготовки, если образовался перерыв, только на спарке с инструктором, не имеющим перерыва. Стояла невыносимая июльская жара, и Николаеву с большим трудом удалось уговорить командира эскадрона перейти с дневных полетов на ночные, когда температура воздуха спадает с сорока-сорока пяти градусов до приемлемых двадцати пяти-тридцати.
В соседней пилотажной зоне выполнял полет Григорий Максимович, закончивший задание несколько раньше и теперь заходивший, судя по радиообмену, на посадку. В воздухе больше никого не было.
Шел второй год их командировки. Оставалось пережить еще одно лето с его ужасающей жарой и практически нулевой влажностью. Ну, а там осень и не за горами зима, означающая скорое возвращение на родину. Алексей после окончания первого года командировки побывал в отпуске и вернулся все-таки без семьи, справедливо полагая, что здешний климат не для детей и молодых женщин. Николаев собирался отбыть на отдых после нескольких ночных смен, подготовив командира эскадрона и его заместителя в качестве инструкторов для обучения летного состава полетам ночью, снизив тем самым нагрузку на Шевцова. Летать приходилось на износ, поскольку летчиков в эскадроне значительно прибавилось за счет очередных выпускников летного училища, прибывших из Союза, которых надо было вводить в строй, хотя для этих целей на одной из авиабаз на севере страны существовал учебный эскадрон.
Услышав, что Николаев получил разрешение на выполнение посадки, Алексей, продолжая левый разворот, в очередной раз проконтролировал скорость и высоту возвращения на аэродром, которую занял по команде руководителя полетов, и опять взглянул на стрелку автоматического радиокомпаса (АРК). Вопреки ожиданию, она тоже уходила влево вместо того, чтобы приближаться к нулевому индексу. Это означало бы, что курс взят на приводную радиостанцию аэродрома. Пока Алексей пытался сообразить, что происходит, стрелка АРК, словно опомнившись, остановилась, и через несколько секунд показала нулевой курсовой угол приводной радиостанции. Алексей облегченно вздохнул, вывел самолет из разворота и для контроля посмотрел на показания курсовой системы истребителя. Но вместо ожидаемого курса на аэродром семьдесят-восемдесят градусов компас показывал триста пятьдесят. Он понял, что летит практически строго на север, даже с некоторым уклонением на северо-запад, в сторону границы с Марокко, до которой оставалось меньше тридцати километров.
«Чертовщина какая-то, – промелькнула в голове мысль. – Ведь еще пять минут назад все навигационно-пилотажные приборы были исправны». Предстояло определить отказ – АРК или курсовая система? Алексей включил на прослушивание позывные приводной радиостанции. И, хотя с сильными помехами, что тоже было странно, он их услышал, и определил как свои. Проконтролировав остаток топлива, Шевцов включил форсаж, в считанные секунды оказавшись на высоте шесть тысяч метров. Бешар – совсем маленький городишка, иллюминации в ночное время – минимум. И все же ему удалось разглядеть вдали, благодаря высокой прозрачности воздуха, слабое зарево. После разворота в направлении светящегося на невидимом горизонте пятна и уточнения курса полета все стало на свои места – произошел отказ АРК. Где-то в подсознании возник, было, вопрос, почему стрелка устойчиво показывает один и тот же магнитный пеленг радиостанции, причем, в направлении сопредельной стороны, но тут же Шевцов подумал о другом: «Слава Богу, хватило выдержки не докладывать руководителю полетов о частичной потере ориентировки – разговоров было бы на неделю о том, что советский летчик заблудился в первом же ночном полете». Алексей перевел самолет на снижение, занимая заданную высоту полета на привод и, мысленно улыбнувшись, вспомнил о том, через что пришлось пройти в первые дни своей летной деятельности на авиабазе Бешар.
То подвесной топливный бак улетел в тренировочном полете по маршруту в составе пары. То тормозной парашют самопроизвольно выпустился при взлете на боевом самолете сразу после отрыва. Буквально через несколько дней то же самое произошло на спарке на высоте триста метров – после взлета в наборе высоты. Ни местные специалисты, ни советские инженеры и техники до причин таких диких отказов авиатехники так и не докопались. Все произошло в течение первого месяца, затем загадочные отказы прекратились, словно по какому-то волшебству. При этом Халиб сам не акцентировал внимание на этих предпосылках к летным происшествиям, и в то же время пресекал любые разговоры как среди летного, так и среди технического состава о возможных неправильных действиях в полете советского летчика-инструктора. А спустя примерно полгода командир эскадрона стал планировать Шевцова в качестве инструктора в своих контрольных полетах. Алексей тогда понял, что Халиб зауважал его как профессионала.
Запросив посадку сходу, Алексей выпустил шасси, закрылки и вдруг увидел, что стрелка автоматического радиокомпаса точно указала направление на приводную радиостанцию его аэродрома, словно произошло штатное переключение с одной частоты на другую.
Рассказав после полета обо всем, что произошло, Николаеву, Алексей спросил, что он об этом думает.
– Не знаю, Леша. Похоже на то, что на ближайшем марокканском аэродроме врубили привод на аналогичной частоте с мощностью, превышающей нашу станцию. Я в это время тоже был в воздухе, но уже на малой высоте, поэтому мой АРК не мог перестроиться на их привод. Только кому и, главное, зачем это потребовалось, непонятно. Когда Беленко угнал МиГ-25 в Японию, все знали, что за этим истребителем американцы давно вели охоту. Но МиГ-21 – прошлое поколение, в их ВВС целая эскадрилья наших МиГов есть. Правда, более старых модификаций. Да и то не факт – нам просто не все известно. Но уж точно, если и есть попытка подготовки какой-то акции, то не марокканцы занимаются ее организацией. Короче говоря, через несколько дней один остаешься – будь внимателен. Я вообще-то рассчитывал без отпуска обойтись до конца командировки, но у жены со здоровьем не очень, надо хотя бы месяц с ней побыть. Да и устал немного, если честно.
– Не беспокойтесь по этому поводу, Григорий Максимович, все будет нормально. – Шевцов на несколько мгновений задумался, словно что-то вспоминая. – Я вот о чем давно хотел спросить у вас – как вы относитесь к Надиру?
– Да одинаково я отношусь ко всем, Леша. Что к Надиру, что к Мухтару, что к Абдалле и остальным. Поскорей бы закончилась вся эта эпопея, чтобы живым в родное отечество вернуться. Ну, а что о Надире сказать? Летчик он сильный по сравнению с некоторыми, хорошо к нам относится. Я бы даже сказал – с большим уважением. Как командир звена… В этом смысле над ним надо еще поработать – в качестве инструктора он не готов еще летать, сам знаешь не хуже меня. А в связи с чем ты спросил о нем?
Шевцов взглянул на часы, затем на стоянку самолетов, где его спарка была готова к вылету.
– Время, Григорий Максимович, Джамал меня ждет уже у самолета – потом как-нибудь расскажу.
Джамал, командир звена, по мнению Алексея, был лучшим летчиком в эскадроне по всем видам летной подготовки. Лет ему было чуть за тридцать. Он очень плохо говорил по-русски, но прилагал большие усилия в стремлении освоить такой сложный и не менее загадочный русский язык. Каждую свободную минуту Джамал заходил в бюро пообщаться с советскими летчиками, чтобы еще немного продвинуться в изучении их языка.
– К полету готов! – с улыбкой доложил Джамал густым басом, не характерным для его сородичей, за что Шевцов мысленно называл его Шаляпиным. Доклад о готовности к полету Джамал научился произносить практически без акцента.
– Ну, вперед, если готов! – тоже улыбнувшись, произнес Алексей. – Хорошая ночь сегодня, темная – в самый раз для вывозных полетов. Хрен его знает, когда ваша луна восходит и где.
Джамал вопросительно взглянул на инструктора, очевидно, ничего не понимая из произнесенного. Алексей, положив на его плечо руку, мягко подтолкнул к стремянке, давая понять, что уверен в его готовности, и пора запускать двигатель.
----- . . . -----
Шевцов так и не успел поговорить с Николаевым перед его отлетом на родину о Надире. Он и сам не до конца был уверен в том, стоит ли придавать какое-либо значение тому, о чем хотел рассказать шефу. По прибытии на базу, вскоре после официального представления советских летчиков-инструкторов летному составу эскадрона, как и предупреждал Виктор Приходько, Надир в этот же день подошел к Алексею для более близкого, как он сам сказал, знакомства. Состоялся, в общем-то, ни к чему не обязывающий обоих короткий разговор. Но в последующие дни Надир не упускал случая, чтобы поговорить с Алексеем не о полетах и каких-то иных делах, связанных с профессиональной деятельностью, а на отвлеченные темы. Так сказать, за жизнь. Постепенно Надир потихоньку, исподволь, ненавязчиво выяснил практически все о личной и семейной жизни Алексея, сам много рассказывал о себе. Поначалу Шевцова напрягало такое внимание к своей персоне, но потом эти взаимоотношения приобрели вполне естественный характер, учитывая, что Надир свободно владел русским языком, и его услугами часто приходилось пользоваться как Алексею, так и Николаеву, поскольку переводчик на всю группу советских военных специалистов был один, и не мог разорваться на части.
К тому же, был еще один человек в группе, которому услуги переводчика зачастую были необходимы более чем кому бы то ни было. Этим человеком был авиационный врач, майор медицинской службы Катаев Вениамин Сергеевич. Лет около сорока, не в меру упитанного, если не сказать – грузного, с полными губами, постоянно потеющего и оттого страдающего от летней жары более чем кто-либо, Вениамина Сергеевича в служебное время на территории базы можно было в любой момент найти только в одном месте – в своем медицинском кабинете под кондиционером. Постоянно не высыпающийся в ночные часы по той причине, что супруга Галя, худосочная неврастеничная особа, несколькими годами старше мужа, была против того, чтобы всю ночь был включен кондиционер, доктор в дни полетов, после того, как летный состав проходил предполетный медосмотр, запирался в кабинете и спал в лучшем случае до обеда. Об этой его слабости знала вся авиационная база и без острой необходимости ни советские специалисты, ни местные старались до обеда его лишний раз не беспокоить.
Но зато более отзывчивого человека сложно было отыскать во всем Бешаре. Ни в авиационной группе, ни в группе советских танкистов, обслуживающих бронетанковую бригаду и живущих в соседнем доме, в которой не было своего врача, если дело касалось недомогания или, не дай Бог, заболевания жен советских военных специалистов. В любое время дня и ночи доктор готов был исполнять свои непосредственные обязанности по спасению женских жизней. Правда, исполнял Вениамин Сергеевич эти обязанности весьма своеобразно, чем легко и объяснялась его отзывчивость. Будучи по специальности психиатром, он по одному только внешнему виду ставил безошибочный диагноз, связанный непременно с женской анатомией. Залезть под юбку, при этом совершенно на законных, как он считал, основаниях – большего удовольствия в этой жизни, вдали от родины, доктор не представлял. Если диагноз не подтверждался, Вениамин Сергеевич, нисколько не смущаясь, приносил извинения и вел сгорающую от стыда женщину в больницу, где работали врачи из Индии.
Об этом пристрастии доктора знал весь личный состав обеих групп, и все относились к нему с пониманием, серьезного значения не придавая. И не обижались, а лишь посмеивались, сочиняя про него анекдоты и всякие небылицы.
Таким образом, у штатного переводчика Андрея жизнь была насыщена и разнообразна, не считая того, что три раза в неделю ему приходилось проводить занятия с личным составом по углубленному изучению французского языка. Вот в некоторых случаях и приходилось просить Надира оказать помощь в качестве переводчика. Шевцов помнил совет Виктора соблюдать дистанцию в отношениях с Надиром, и старался следовать его рекомендациям по мере возможности. Хотя и трудно иногда найти грань между плотными служебными и дружескими отношениями. Однажды Надир пригласил Алексея в гости, где и познакомил со своей женой, красавицей Фатимой. Шевцов был приятно удивлен, увидев молодую женщину европейской внешности, не закутанную в паранджу с головы до ног, с европейскими же манерами. Они мило провели вечер за бутылкой виски, но все-таки в поведении Фатимы явно угадывалось арабское происхождение. Она только из уважения, видимо, к русскому гостю присела за один стол с мужчинами в самом начале застолья, а затем была занята лишь тем, что обслуживала их, демонстрируя гостеприимство и свои великолепные кулинарные способности.
И вот как-то раз в перерыве между полетами, во время ничего не значащего разговора, Надир пристально взглянул в глаза Алексея и спросил в упор:
– Скажи, товарищ Шевцов, ты из кей джи би?
Не понявший сразу вопроса, но через секунду все-таки сообразивший, что «кей джи би» есть не что иное, как английская аббревиатура, означающая КГБ, и не ожидавший такого поворота в разговоре, Алексей на мгновение оторопел. Но тут же, давая понять собеседнику, что воспринял его неожиданный вопрос как шутку, ответил:
– Нет, Надир, я из ЦРУ.
Оба весело рассмеялись и на этом разошлись. Но через несколько дней при очередном общении Надир, опять совершенно не в тему, произнес:
– Нет, Алексей, все-таки ты работаешь на кей джи би.
– Да с чего ты это взял, Надир? – не выражая никаких эмоций, спросил Алексей. – Я вообще-то военный летчик-инструктор, если ты до сих пор этого не понял.
В ответ Надир хитро улыбнулся, погрозил, как бы в шутку, пальцем и удалился.
Вскоре после этого разговора Халиб попросил Шевцова поруководить в одну из смен полетами на полигоне, одновременно дав стажировку по руководству летчику, которого звали Наджиб. Этот летчик перевелся в Бешар из эскадрона одной из северных авиабаз. Слетав с ним несколько полетов, Шевцов увидел, что тот до такой степени зажат в воздухе, что невольно возникли сомнения в его солидном налете на данном типе истребителя, учитывая возраст, переваливший за тридцать. Когда все-таки после дополнительных контрольных полетов Алексей решил выпустить его на боевом самолете, тот сам отказался, сославшись на то, что образовался большой перерыв в полетах в силу некоторых обстоятельств, и для полной уверенности ему надо бы выполнить еще парочку полетов с инструктором. Алексей понял, что Наджиб просто-напросто боится лететь самостоятельно. Естественно, возник вопрос, почему?
После нескольких попыток Шевцову все-таки удалось разговорить парня. Собственно говоря, Алексей уже слышал о том, что полгода назад произошло на авиабазе, где летал Наджиб, только не знал, какова была его роль в этом происшествии. Военно-воздушные силы Алжира закупили несколько истребителей-бомбардировщиков МиГ-27. После сборки самолетов на авиабазе, дислоцирующейся вблизи столицы, из Союза прибыл молодой летчик-испытатель для их облета. Как говорится, молодой да ранний. После каждого облета при возвращении из пилотажной зоны он эффектно проходил над полосой в перевернутом полете на предельно малой высоте, порядка десяти-пятнадцати метров. Проходил с обратным стартом, и после выполнения полубочки отворачивал сразу к третьему развороту для захода на посадку. Кроме как безрассудством, по-другому его выходки нельзя было назвать. Но, когда после заруливания на стоянку он вылезал из кабины, и наши специалисты, и местные военные смотрели на него, как на героя. И это подогревало азарт, но притупляло память. Видать, забыл лихой пилотяга, что самолет никому не прощает ошибок – ни лейтенантам, ни полковникам, ни летчикам-испытателям.
Это был его последний вылет перед убытием на родину. Но, как оказалось, последним не только в переносном, но и в прямом смысле. До конца полосы оставалось метров пятьсот, когда летчик, упустив контроль за высотой, начал выводить самолет из перевернутого полета и крылом зацепил бетонку. Взрыв произошел мгновенно. А перед полосой на боевом самолете в это время стоял Наджиб, ожидая разрешения руководителя полетов вырулить на полосу для выполнения взлета. Все, что образовалось после взрыва, полетело в его сторону, в том числе тело летчика, целиком выброшенное из кабины. Удар тела пришелся на основную стойку шасси. Со слов Наджиба, он сразу же выключил двигатель и, сбросив фонарь, выскочил из кабины. А когда увидел, что его самолет весь в крови и мозгах, чуть не потерял сознание.
Во время рассказа Наджиба Шевцов обратил внимание на его руки – они дрожали. Парень заново пережил случившееся. «Ничего – подумал Алексей. – Я постараюсь вывести его из состояния, в котором он оказался».
----- . . . -----
Во время руководства полетами на полигоне Алексей и Наджиб находились на открытой, довольно высокой вышке на траверзе мишенной обстановки. Летчики один за другим выполняли заход на боевой курс, и отсюда начиналась самая зрелищная картина. Кто-то выполнял стрельбу из пушки, кто-то производил пуски неуправляемых ракет, кто-то осуществлял бомбометание. И все эти боеприпасы поражали реальные мишени – отслужившие свое списанные самолеты, вертолеты, автомобили, бронетранспортеры, и с грохотом взрывались, поднимая в воздух клубы пыли и дыма вместе с осколками от разорвавшихся снарядов, бомб и кусками разорванного металла мишеней.
Сначала Алексей руководил сам всей этой каруселью, разрешая или наоборот, запрещая заход на цель в случае сокращения дистанции до впереди летящего самолета менее допустимой, при необходимости корректируя выход на боевой курс. Затем, увидев, как горят глаза у Наджиба, как он увлечен воздушной работой своих товарищей, передал ему микрофон. При этом решил, что в ближайшую смену провезет Наджиба на свободный воздушный бой, и тогда страхи, невольно закравшиеся в его сердце от увиденной катастрофы, улетучатся сами собой. Между тем последний, оставшийся в районе полигона борт, отстрелялся из пушки, выполнил контрольный заход на цель на случай, если случайно остались неизрасходованные снаряды. Но вместо того, чтобы при выводе из пикирования отвернуть в сторону аэродрома, стал опять строить маневр для выхода на боевой курс.
– Чего он еще ковыряется? – спросил Алексей. – Кто это, Наджиб?
Наджиб заглянул в плановую таблицу.
– Это Надир, сейчас узнаем. Двадцать четвертый, у вас все в порядке?
Но ответа не последовало. Видно было, как Надир начал вводить свой истребитель в пикирование, но градусов за пятнадцать до боевого курса убрал крен и устремился точно на вышку, продолжая снижаться и увеличивая скорость.
– Что он делает? – Наджиб удивленно взглянул на Алексея и, еще раз назвав позывной Надира, запретил ему снижение. Но тот стремительно приближался к земле.
Алексей глянул с десятиметровой высоты вниз и понял, что по крутой и узкой металлической лестнице им уже не спастись. Со страшным грохотом на форсажном режиме работы двигателя Надир пронесся над ними в десятке метров и ввел самолет в боевой разворот, уходя в сторону аэродрома. Вслед за этим раздалось зловещее шипение спутного следа, разрушившегося буквально в двух-трех метрах над вышкой. Наступила тишина, и через несколько мгновений Наджиб, осуждающе покачав головой, произнес:
– Хулиган!
Шевцов мысленно обозвал Надира несколько иначе. Собрав радиостанцию, они медленно спустились к ожидавшему их военному, видавшему виды Лэндроверу. На базе были уже минут через тридцать. Разыскав Надира, который вместе с остальными летчиками оживленно обсуждал, очевидно, результаты стрельбы и бомбометанй, Алексей отвел его в сторону и спокойно сказал:
– Надир, ты очень много рассказывал мне о преимуществах западного мироустройства по сравнению с социалистической системой, помнишь?
– Да, конечно, помню.
– Мы с тобой много спорили по этому поводу.
– Тоже было дело, – засмеялся Надир.
– Я согласен, это не очень хорошо, что зимой у нас в стране нет в магазинах свежих помидоров и огурцов. Согласен и с тем, что европейские машины лучше наших волг и москвичей. И даже жигулей. Но советский фронтовой истребитель МиГ-21, на котором ты имеешь честь летать, лучший в мире. И если бы ты прошел над вышкой метров на пять ниже, наши с Наджибом головы улетели бы очень далеко, сорванные спутным следом.
– Извини, Алексей. – Улыбка сошла с лица Надира. Он помрачнел и отвел взгляд в сторону.
– Ладно. Мне, вообще-то, ни к чему твои извинения. И на разборе полетов промолчу об этом. А вот перед Наджибом тебе надо бы извиниться. Ведь это твой летчик, и ты, наверное, знаешь его психологическое состояние не хуже меня. Или нет?
– Знаю. Он сам тебе обо всем рассказал?
– Сам. И правильно сделал – не должен летчик замыкаться в себе ни при каких обстоятельствах. После разбора полетов я скажу тебе, что надо запланировать Наджибу в следующую смену.
– Хорошо, договорились.
Но следующая летная смена не состоялась. Температура наружного воздуха поднялась настолько, что и ночные полеты планировать в эти дни не представлялось возможным. Учитывая неблагоприятный прогноз погоды как минимум, еще на месяц, командир базы принял решение отправить летный состав в очередные отпуска, оставив в эскадроне лишь одного командира звена. Это был Абдалла, старший лейтенант, самый старший по возрасту в эскадроне, которому было уже около сорока лет. Кроме того, он был самым большим и богатым из всех офицеров базы, и единственным владельцем Мерседеса, обладанием которого очень гордился и не расставался с ним ни на минуту. Он жил рядом с советскими специалистами в доме напротив, и те часто могли наблюдать почти комичную сцену, когда Абдалла степенно выходил из подъезда, минут пять ходил вокруг, любуясь своим любимцем. Затем садился в него, еще столько же прогревал двигатель и медленно выезжал за хлебом в булочную, расположенную метрах в ста пятидесяти от дома. Затем такая же картина происходила в обратном порядке.
----- . . . -----
По характеру Абдалла был очень спокойным, рассудительным, не любил много говорить, что, как правило, свойственно большим людям, но не свойственно темпераментным арабам. Поэтому Алексей был рад тому, что остался, так сказать на хозяйстве в эскадроне именно с этим летчиком. Ну и, конечно, не могло не обрадовать то обстоятельство, что появилась возможность отдохнуть от полетов, то есть, просто-напросто повалять дурака. Он так же вместе с инженерно-техническим составом каждый день выезжал на базу, да и большую часть времени проводил у них в ангаре, где можно было в кругу своих парней расслабиться и вдоволь наиграться в нарды. Когда приходилось в столовой во время обеда или в других местах сталкиваться с Абдаллой, тот, хитро прищурив глаза, спрашивал:
– Все нормально, товарищ Шевцов?
– Все в порядке, Абдалла, – отвечал Алексей, и они расходились, каждый по своим делам.
Но через несколько дней праздной жизни почему-то в столовой, а не в летном здании или еще в каком-нибудь ином месте, Абдалла сказал Алексею, что есть разговор, пригласив его к своему столу. Шевцов вяло ковырялся ложкой в чечевичном супе, который так обожали арабы, и который так ненавидел Алексей, выжидающе поглядывая на неторопливого собеседника. Но тот так и просидел до конца обеда молча, из чего Алексей понял, что речь пойдет о чем-то серьезном. Он уже знал, что в арабском мире о серьезных делах разговаривают не на голодный желудок и не в процессе приема пищи. Они вышли в комнату отдыха, где Абдалла заказал дежурившему там бойцу две чашки кофе. Усевшись в удобные кресла под кондиционером, оба не спеша закурили, пригубив по глотку крепкого кофе.
– Ну, я слушаю тебя Абдалла, – не выдержал долгого молчания Шевцов.
– Да, конечно, камарад – именно так Абдалла в основном обращался к Алексею, если общаться приходилось по служебным делам. – Надо немножко полетать.
– Да я, в принципе, и не возражаю. Что, есть в этом какая-то необходимость? Ведь температурка – мама, не горюй!
– Что такое – мама не горюй? – с трудом выговорил фразу, насторожившись, Абдалла.
Шевцов даже растерялся от такого вопроса. Он знал, что для иностранцев многие устоявшиеся русские выражения недоступны для понимания. Но надо было объяснять.
– Ну, это означает, что очень жарко, и моя мама будет сильно расстроена из-за того, что мне приходится летать в нарушение летных законов.
Абдалла недоверчиво покосился на Алексея, сделал пару затяжек и глоток кофе.
– Сегодня ночью произошло нарушение нашей границы со стороны Марокко – пара «Миражей» прошла над базой на предельно малой высоте и, развернувшись, скрылась на своей территорией.
– А как же ваши зенитно-ракетные комплексы, расположенные вокруг аэродрома, расчет одного из которых чуть не сбил меня с Наджибом на спарке? – Алексей вспомнил этот случай, и ему на мгновение стало не по себе. Спарка МиГ-21У старой модификации не была оборудована самолетным ответчиком. Об этом местные пэвэошники знали и всегда получали информацию от руководителя полетов о взлете этого самолета. Но однажды что-то не сработало. Как нарочно, Алексей проверял навыки Наджиба при заходе на посадку с рубежа, при этом разворот на посадочный курс выполнялся вблизи марокканской границы, и на экране радиолокатора метка от самолета перемещалась в сторону Бешара, естественно, со стороны Марокко. В общем, до пуска ракет оставалось всего ничего, когда офицеры командного пункта ракетчиков врубились в ситуацию. Но об этом Алексей узнал спустя несколько дней.
На вопрос о ЗРК Абдалла с досадой отмахнулся, но от него не ускользнул возникший на лице Шевцова интерес к сообщению о «Миражах». Выдержав небольшую паузу, он продолжил:
– По распоряжению командующего округом мы должны выполнить несколько полетов по определенному маршруту – в составе пары по одному полету в день. Наши соседи в Марокко не должны знать, что на базе не осталось летчиков.
– Ну, я понял. Изобразим интенсивную летную деятельность двумя самолетами.
Абдалла молча достал из кармана комбинезона карту и развернул ее.
– Ты уже и маршрут проложил! Ну, показывай. – Взглянув на карту, Алексей нахмурился. После первого поворотного пункта в ста километрах северо-восточнее аэродрома второй участок маршрута был проложен с западным курсом вплотную к самой границе с Марокко с последующим отворотом влево на привод аэродрома.
– Что-то я не понял, Абдалла – мы же границу нарушим, она здесь точно по горной гряде проложена. А третий участок маршрута у тебя проходит вдоль этой гряды с той стороны. Я смотрю, там и населенный пункт какой-то обозначен – мы точно на него выскочим при пересечении границы, а после разворота нам в задницы загонят ракеты класса земля-воздух.
– Не выскочим, перед ним отвернем. И вообще, не думай о границе. Работ по ее демаркации здесь никто никогда не проводил, поэтому граница весьма условна. А в населенном пункте этом ракетных частей нет. Там военных вообще мало – только пограничники.
– Высота полета какая?
– Высота предельно малая, скорость тысяча. Радиолокационные прицелы должны быть включены на излучение.
– Ну, начинается! Что-то ты темнишь, Абдалла. Если там, как ты говоришь, нет военных, за каким чертом мы будем включать прицелы на излучение? Баранов пугать? Ты только подумай – пара истребителей несется со стороны враждебного государства с включенными радиолокационными прицелами. Какие ассоциации могут возникнуть у тех, кто контролирует воздушное пространство? И интересно, как ты себе представляешь полет на предельно малой высоте над горами?
– Смотри внимательно, Алексей. Здесь имеется разрыв в горной цепи – через него мы прорвемся в долину, где расположен городок. А перед ним русло высохшей реки, видишь? Вводим в левый разворот с максимальным креном – и дальше по реке. Всего на протяжении пяти километров вдоль гор, затем она поворачивает в нашу сторону. Значит, там имеется тоже небольшой разрыв в горах – реки вверх не текут. Через это ущелье мы и пересечем границу в обратную сторону.
– Короче говоря, сегодня ночью пара «Миражей» прошла над нашей базой, и мы должны ответить визитом вежливости. Так?
– Ну, правильно ты все понял.
– Только я не понял все-таки, на хрена такие сложности? На предельно малой… Прицел… Если ЗРК отсутствуют? Ты понимаешь, что мне голову оторвут в Москве, если что-то не так пойдет?
– Все будет нормально, два года назад я выполнял полеты по этому маршруту. Как видишь, живой. – Абдалла хитро сощурил глаза. – Но ты можешь отказаться, я не обижусь.
– Ладно. Допустим, уговорил. Ну, тогда так, Абдалла – задачу, надеюсь, действительно поставленную командующим округом, будем выполнять, но с одним условием. Поскольку ты все знаешь, летишь ведущим. А я уж как-нибудь удержусь в строю. Когда первый полет?
– Завтра с рассветом.
----- . . . -----
Взлетели, разорвав утреннюю тишину ревом двигателей на форсажном режиме, лишь только первые лучи восходящего солнца скользнули по красной пустынной поверхности.
После первого поворотного пункта, с заблаговременно включенными прицелами на излучение, пара истребителей заняла высоту сто метров еще до горного участка и ворвалась в небольшую долину практически через ущелье, которое Абдалла назвал разрывом в горной цепи, продолжая снижаться и разгонять скорость до тысячи километров в час. Впереди прямо по курсу Алексей увидел несколько десятков строений, за которыми возвышалась очередная горная гряда. И, хотя высота их не превышала шестьсот-восемьсот метров, возникло ощущение, что они с Абдаллой оказались в западне. Горы были повсюду – впереди, слева, справа, и нестерпимое желание хватануть ручку управления самолетом на себя остановила лишь мысль о том, что марокканцы могли вдогонку загнать в сопло двигателя ракету класса «земля-воздух». Зная безбашенный характер алжирских летчиков, в версию Абдаллы об отсутствии марокканских средств ПВО в приграничной полосе Шевцов все-таки не очень хотел верить.
Энергично введя самолет в левый разворот с максимальным креном и перегрузкой, Абдалла начал прижиматься к земле. Выдерживая, как положено, превышение относительно ведущего, Алексей бросил взгляд на указатель скорости – стрелка застыла на отметке 1000 – и начал переносить взгляд вперед, надеясь увидеть какую-нибудь щель между горушками, куда устремлялась река, как вдруг заметил, что самолет Абдаллы и его тень на земле стремительно сближаются, а за хвостом начала подниматься пыль. И, хотя весь полет выполнялся в режиме радиомолчания, он не выдержал, и вякнул что-то про высоту. Напряжение в эти секунды было таким, что Алексей вдруг поймал себя на мысли о том, что молится их Аллаху, и всерьез поверил в его существование, когда в считанные секунды они оказались в ущелье, а еще через мгновение выполнили горку, стремительно уходя от земли! Марокканская граница осталась далеко позади, а впереди открылась панорама бескрайних просторов такой загадочной и невероятно родной и прекрасной в этот момент пустыни Сахара.
Алексей проконтролировал остаток топлива. Почувствовав, как насквозь мокрый от пота комбез прилип к спине, он мысленно перекрестился все-таки по-русски, по православному обычаю, обругав себя при этом нехорошими словами за то, что согласился участвовать в этой авантюре. Первым желанием после приземления было послать ко всем чертям Абдаллу вместе с командующим округом и их демонстрационными полетами. Но, ощутив твердую почву под ногами и тридцатиградусную утреннюю прохладу после температуры в кабине семьдесят градусов, и увидев идущего ему навстречу улыбающегося, как ни в чем не бывало, Абдаллу, Алексей понял, что не откажется ни от второго, ни от последующих полетов. «Чертов адреналин», – вспомнил он лекцию авиационного врача о воздействии этого гормона на центральную нервную систему. А еще вспомнил обязательные парашютные прыжки, когда заходил в самолет с ощущением восхождения на Голгофу, но после выброски при виде купола раскрывшегося парашюта понимал, что возникает желание вновь и вновь шагать в бездну, чтобы ощутить ни с чем несравнимое чувство птичьего полета.
– Как самочувствие, камарад? – спросил Абдалла, спрятав легкую ухмылку в пышные усы.
– Все в порядке – бодро ответил Алексей. – Завтра по этому же плану?
– Нет, послезавтра. Завтра отдыхаем.
– Ну, как скажешь. – Алексей понял, что будут ждать реакцию сопредельной стороны, и направился в ангар посмотреть, чем занимается инженерно-технический состав.
Картина, представшая перед его глазами, была более чем любопытной. Почти вся группа сидела за столом, на котором обычно резались в нарды или «забивали козла». Но вместо спортивного инвентаря на столе стоял стеклянный сосуд, сродни отечественным трехлитровым банкам для консервирования овощей, наполненный жидкостью ярко-синего ядовитого цвета, напоминавшей денатурат. Но поражала воображение сама молчаливая мизансцена – лица инженеров и техников, сидевших за столом, не выражали никаких эмоций. Все лишь, как завороженные, сосредоточенно смотрели на упомянутый сосуд, словно в ожидании принятия какого-то архиважного решения.
Подойдя ближе, Алексей разглядел на банке с узким горлышком и закручивающейся крышкой надпись на французском языке «Спирт» и весьма красноречивый, понятный на всех языках мира, предупреждающий об опасности рисунок – череп со скрещенными костями. А рядом стоял, наполненный примерно на четверть все той же синей жидкостью, советский граненый стакан. Умудренный многолетним опытом общения с техническим составом, Алексей все сразу понял. На базу для технических нужд поступила партия спирта в необычной, ранее невиданной таре. Но самым неприятным в этой истории оказалось, конечно, то, что спирт не был бесцветным. И выяснить происхождение этой синевы, а также причину изображенного на банке устрашающего рисунка можно был только у инженера базы, который пока по невыясненным обстоятельствам на службе отсутствовал. В воздухе над столом повис практически гамлетовский вопрос: пить или не пить? Алексей мог, конечно, как временно исполняющий обязанности старшего группы, своим гнусным вмешательством прекратить назревающий эксперимент, но прекрасно понимал, что его запрет будет действовать ровно до тех пор, пока он не выйдет из ангара. Как понимал и то, что вопрос «пить или не пить?» был, в общем-то, риторическим. Почувствовав, что развязка должна наступить с минуты на минуту, он, не произнеся ни слова, стал ждать. И она наступила: все вдруг, как по команде, посмотрели на специалиста по авиационному вооружению капитана Соловьева Геннадия. Не то, чтобы Соловьев сильно отличался от остальных своим пристрастием к спиртным напиткам. Просто все знали его как человека, смело идущего на любые эксперименты, начиная с игры в преферанс, и заканчивая походами в бордель – шел к завершению второй год его командировки без жены, и отказывать в удовлетворении своим физиологическим потребностям Гена не считал правильным. Ну, и основной причиной, по которой на него устремились взоры сидящих за столом, был тот факт, что именно капитан Соловьев явился первооткрывателем поступившего на базу спирта в новой таре.
Кто-то услужливо принес графин с водой и разбавил налитую в стакан жидкость до нужной, с точки зрения крепости, кондиции, отчего содержимое стакана вместо ярко-синего цвета приобрело грязно-голубую окраску. Но ничто не может остановить советского офицера, если он твердо принял командирское решение. Тем более, что от его мужественного поступка зависело в дальнейшем – быть благоприятным морально-психологическому климату в коллективе или не быть.
Затаив дыхание, все смотрели, как Гена бережно взял стакан, как осторожно поднес его ко рту и через мгновение залпом его осушил. Через несколько секунд раздался дружный коллективный выдох, и кто-то осторожно спросил:
– Ну?
Пытаясь оценить послевкусие, Соловьем несколько помедлил с ответом, затем небрежно произнес:
– Ну, что, спирт – он и есть спирт. А этиловый или метанол, время покажет.
На всякий случай восторга по сиюминутному результату никто выражать не стал. Но на следующий день, поинтересовавшись самочувствием капитана Соловьева, путем общего голосования проведенный эксперимент был признан успешным. А очистить спирт от красителя, независимо от его происхождения, было делом техники – старым проверенны способом с помощью марганцовки.
----- . . . -----
В ночь перед полетом Шевцов долго не мог заснуть. Он несколько раз выходил на балкон покурить, долго любовался звездным небом. Потом вспомнил, что вечером случайно в окно увидел Надира, заходящего в свой подъезд – он жил в том же доме, что и Абдалла. Сразу Алексей не придал этому значения, а сейчас вдруг разглядел некую странность в этом факте, поскольку обычно местные летчики, уходя в отпуск, ни дня не задерживались в Бешаре, стремясь сразу же улететь на средиземноморское побережье или во Францию, у кого там жили родственники. Затем решил написать очередное письмо жене, но не закончил его и отложил, потому что внезапно пришел сон, и, не теряя времени Алексей прыгнул в кровать.
На аэродром приехал с Абдаллой в его Мерседесе, немного вздремнул в машине, но все-таки чувствовал себя неважно. Решил пожаловаться доктору на плохое самочувствие в надежде, что тот отстранит его от полета, но вспомнил, что забыл вчера предупредить Сергея Вениаминовича о том, что сегодня они с Абдаллой поднимаются в воздух.
Взлет произвели раньше, чем в первый день, еще затемно, в расчете, что при пересечении границы начнет светать. В воздухе Алексей включил подачу чистого кислорода и несколько взбодрился. Как и рассчитывали, при подходе к горному массиву забрезжил рассвет, но не учли они с Абдаллой, что при снижении на предельно малую высоту сразу после пересечения границы будут отрезаны от востока горной цепью, и окажутся практически в полной темноте. Что и произошло. Истребители, закамуфлированные под пустынную местность, даже днем на фоне земли очень трудно было заметить. В этом Алексей не один раз имел возможность убедиться при выполнении полетов на самостоятельный поиск, обнаружение и уничтожение воздушных целей. При выполнении левого разворота, находясь в строю с превышением, он с трудом удерживал в поле зрения самолет ведущего, поскольку дистанцию обеспечил себе заранее четыреста-пятьсот метров для свободы маневра. Физически ощутив вдруг, что скорость почему-то ниже заданной, Алексей на долю секунды бросил взгляд на указатель и с удивлением увидел скорость восемьсот. «Странно», – мелькнула в его голове мысль, и, перенеся взгляд вперед, ведущего он в темноте уже не обнаружил. Решив, что в потере скорости виноват сам, Алексей увеличил обороты двигателя до максимальных. Одновременно, как положено при потере самолета ведущего, отошел во внешнюю сторону, оставаясь на своей высоте и продолжая напряженно всматриваться вперед, в надежде обнаружить Абдаллу. И в следующее мгновение ощутил удар. С какой стороны он пришелся, Алексей не понял, но в том, что истребитель потерял управление, убедился мгновенно. Он прижался к спинке кресла и с силой дернул ручки, приводящие в действие систему катапультирования.
Перед приземлением, увидев над головой купол парашюта, заметил далеко впереди по курсу полета огненный факел, тут же превратившийся в яркую вспышку, и подсознательно успел отметить, что столкновения с ведущим все-таки не было. Больше ни о чем Алексей подумать не успел. Приземления он не почувствовал. Понял только, что падение прекратилось из-за того, что зацепился за что-то купол парашюта. Через мгновение раздался какой-то треск и падение. От резкой боли в ногах, отдавшейся в поясницу, Алексей потерял сознание.