Сегодня ночью я не могла заснуть, утром я встала, съела просфору и стала читать Евангелие, а потом вбирала в себя информацию из интернета по запросу "последовательность евангельских событий". Выкурила множество сигарет.
Днем я крепко спала несколько часов без снов, в шесть вышла из дома - прекраснейший золотой вечер казался мне миражом. Было страшно от мысли, что в любой момент подует ветер, солнце погаснет и золото померкнет, и город снова станет ужасно знакомым лабиринтом, из которого не выбраться никогда.
Но воздух оставался таким же сладким, даже когда солнце исчезло за Невой. И сумерки напомнили мне о весне.
И когда я проходила мимо Зимнего, статуи смотрели на меня сверху. Это было уже множество раз - они хорошо знают меня.
Они помнят тот майский день, когда я впервые увидела их силуэты на фасаде и поняла. что они живые.
II.
Там на земле мне подавали грош
И жерновов навешали на шею.
— Возлюбленный! — Ужель не узнаешь?
Марина Цветаева
Сегодня понедельник. Сегодня я много гуляла по городу, и погода была такой же прекрасной, как и вчера. Я заходила к художникам, рассказала Кадыру историю Ясона. Затем я отправилась в те края, где жила когда-то. Я долго шла по извилистой набережной канала, моей целью был сад при Никольской церкви. Я вошла в сад уже в сумерках, села на скамейку у фонтана.
У того самого фонтана, который в начале пути. Где-то на страницах этого дневника есть рассказ: мне не было тогда еще семнадцати лет, я наконец покинула родной город навсегда, я остановилась у родственников, они жили (и до сих пор живут) рядом с Никольской, я прилетела на закате и после ужина вышла пройтись по набережной, зашла в сад и села на скамейку у маленького фонтана. Все было потеряно уже тогда. Такое ужасное мрачное чувство скуки охватило меня. Я чувствовала себя израненным человеком, чьи раны завязаны грязными тряпками, спрятаны под одеждой. И я сказала себе: кто заметит меня?
Я знала, что только искусство может быть целью моей жизни.
В конце лета (тем летом я записала твое имя в тетрадь, чтобы не забыть) я переехала на самую окраину города, я устроилась работать в китайский ресторан. Я помню, как пыталась писать роман, но через пару дней отчаяние прибило меня так сильно, что я бросила тетрадь на пол, села обратно за стол, закурила сигарету и сказала вслух: "Если ты хоть что-нибудь можешь..." и затушила сигарету об левую руку. Я никогда не рассказывала этого? Затем я закурила еще одну и сделала то же самое, и еще раз.
Через некоторое время я приехала в Москву навестить подруг, и мать одной из них (врач), увидев ужасные следы на моей руке, дала мне какую-то мазь и объяснила, что я была очень близка к смерти, так как могла задеть артерии.
Шрамы на левой руке до сих пор напоминают мне о той, которая сказала себе: "И если ты посмеешь забыть, кто ты, и притворяться невинным человеком..."
В те годы я выглядела такой здоровой и сильной, что люди кривились в метро. Теперь они начинают волноваться, когда я захожу в вагон. Я давно уже пришла к выводу, что им нравится болезненная красота. Но главное - их волнует мое безразличие.
Когда я прихожу к художникам, то всегда чувствую - как они в ту секунду, когда видят меня, приходят в состояние сильного волнения. Будто привычный мир разламывается и в проломе сияет золото. Однажды, увидев меня, Кадыр закричал: "Бойтесь данайцев, дары приносящих!.." Отчасти они ненавидят меня, но за последний год полюбили.
Я стою на перекрестке дорог. "Плавание" - слишком обширная работа, а я еще больна, хоть с каждым днем мне становится лучше. Вернее, оборачиваясь назад, вижу: в прошлом месяце я была значительно слабее, чем сейчас, и голова болела чаще и сильнее. У меня есть незаконченная картина маслом. Не помню, говорила ли я о ней. Лицо Ангела с иконы двенадцатого века из Русского Музея. Я работала над ней прошлой зимой, но остановилась из-за ухудшения состояния. Каждый день смотрю на это лицо. Может быть, я должна закончить сперва эту картину. Хочу закончить и продать. Встать у Спаса на Крови, поставить ее на основание ограды Михайловского Сада, а сама буду при этом рисовать что-то другое. Мой этюдник - это такая ценность. Но говорю себе: опомнись, ты не смеешь браться за эту работу. Но ведь большая часть уже сделана. Или стоит все же пойти работать в цветочный магазин и рисовать цветы, и записывать мысли в тетрадь, а в свободные дни гулять, и больше ничего...
У меня есть давняя мечта - составить текст, в котором было бы выражено мое видение евангельских событий. У Иоанна сказано, что Христос сам нес крест свой. В другом рассказе, в нескольких, кажется, названо имя человека, который нес крест. Один ослик был? Или ослик и ослица? Два Ангела или один... И, конечно, в доме фарисея Симона... женщина с алавастровым сосудом. Все это очень важно. Но должна ли я браться за эту работу...
III.
I believe in the Kingdom Come.
Then all the colours
Will bleed into one,
Bleed into one.
But yes, I'm still running...
Bono
Прекрасная погода держалась недолго, я снова пала духом. Но сегодня утром я пришла в свой Храм. Литургию вел отец Игорь. И в конце я поняла, что он очень, очень сильно был встревожен моим исчезновением. Он знал, что я не в монастыре.
Мое прекрасное итальянское пальто пропахло сигаретами за этот месяц, потому я стала поливать его шанелью, вследствие этого не могу ходить в нем в Собор, и наступили такие холода, что джинсовая курточка тоже не годится, поэтому мне пришлось достать черную куртку, которую купила в сэконд-хэнде год назад за триста рублей. Она выглядит совсем по-монашески. А вместе с длинной черной юбкой - это чистый монастырь. И белый с цветами платок уже ничего не решает. В таком виде я явилась.
В момент появления молодой Дьякон шел с кадилом по Храму и уже подходил к Кресту, который лежал в том месте, где обычно икона этого дня. Я его сначала не заметила и пошла к Кресту - он остановился. Тогда я увидела его и поклонилась, и он благословил и пошел дальше. Казалось, он нисколько не был взволнован моим приходом, будто ночью ему сказали: завтра ты снова ее увидишь, через время она исчезнет опять. Он шел так печально. До сих пор я чувствую его печаль.
Этот день напомнил мне о прошедшей зиме.
Псалмы читал человек, который лучше всех на свете читает псалмы. Я уверена, что нельзя читать лучше - голос его звучит так, что я могу ясно слышать каждое церковнославянское слово. Как-то Настоятель говорил, что один из наших чтецов - дальний родственник Святителя Игнатия Брянчанинова. Нет сомнений, что это именно он.
В конце зимы я поняла, что он относится ко мне негативно. Я видела, что он больше всех не верит черной одежде. А потом я упала в обморок - именно он тогда читал молитвы. После "Отче наш" на рефрене "Господи, помилуй".
Лишь к началу лета мне удалось завоевать его доверие - когда привела художника икону освящать.
А сегодня он взглянул на меня так, будто сказал: "Куда же вы пропали? Я уже думал, что никогда вас не увижу..." Или, может быть, в его глазах был совсем другой смысл.
Отец Игорь в конце Богослужения чуть не упал с амвона, когда спускался по ступенькам. Он, вероятно, хромает. А потом он сказал, что в понедельник у него день Ангела (Блгв. вел. кн. Игоря Черниговского и Киевского) и просил приходить. Как будто просил меня быть в Храме хоть в этот день.
Днем я спала, а вечер провела на Невском с художниками. Сегодня они были в состоянии особенном - они выпили. По уважительной причине. Валера сказал, когда я пришла, встревоженно: "Один из нас умер." Но с ним я не знакома, только видела мельком прошлой зимой - он с весны не мог рисовать.
Потому они были сверх обычного рады мне. А когда я стала прощаться, хотели просить побыть еще, но не решились.
Вчера вечером я тоже приходила к ним, получила важнейший совет от Валеры - использовать в работе над картиной спички в качестве кистей. Я два дня занималась изображением Архангела Гавриила.
Я переписала верхний контур волос. И сделала лоб выше. Сдвинула звезду чуть вправо. Эти ошибки давно мучили меня. Сначала я работала белилами, потом смешала охру с желтой краской - на холсте она выглядела песочно-желтой, и покрыла фон картины, который раньше был светло-бежевым. Вчера вечером я сделала охрой тени у глаз, чуть поправила нос. Теперь пришло время взять кармин, добавить его в охру с белилами и изменить цвет лица.
Лента на плечах Ангела будет ярко-красной. В оригинале она другая, но у меня будет красная. Одеяние - охра с кармином. Глаза зеленые, как на иконе. Фон в итоге, вероятно, будет черным. Звезда белая, но, возможно, я добавлю немного синей краски в цвет звезды. Цвет волос будет очень сложным, я хочу сделать огненный цвет.
А для черных контуров мне и понадобятся спички. Вообще, от кистей очень много зависит (от их качества, а натуральные кисти дорого стоят, но другими я писать вообще не могу). Помню, я читала о технике Леонардо и узнала, что первую картину он по большей части написал пальцами. Валера мне еще в начале советовал пальцами рисовать, сказал, что сам до сих пор так делает. И я следую. И еще мастихином хорошо, как Врубель.
Еще вчера мы говорили о том, что краски со временем меняются - по мере впитывания в холст.
IV.
Вчера вечером я пришла в свой Храм и меня охватило чувство радости. Служба была долгой, но я почти не устала. Я всегда встаю напротив Царских Врат, потому что в этом случае лампы над амвоном светят мимо меня (я все еще использую противовоспалительное средство для глаз), и еще в эту точку сходится звук (слух у меня то лучше, то хуже - зависит от кровообращения, как и зрение), но главное - я вижу невероятную красоту в Алтаре.
В тот вечер служил самый молодой из Священников [вставка: речь идет об Иерее Андрее, в то время именно он был самым молодым Священником в Храме]. Однажды я была у него на Исповеди, во время Великого Поста, когда у меня очень сильно болела голова. Тогда он узнал, что я действительно была в монастыре - я сказала ему, что жалею о том, что уехала, и что уехала без благословения, и что монахини уговаривали меня не уезжать, а Игуменья сказала: "это был фальстарт". Услышав это, он с неописуемой строгостью сокрушенно сказал: "Что-то еще можно сделать?" Я ответила: "Да, Игуменья сказала приезжать еще..."
Я знаю, что он спит и видит меня в монашеской одежде. Он сам, может быть, жалеет, что не пошел в монастырь, и считает, что нет ничего лучше для меня, чем быть там. Он всего на два года старше меня.
Тогда я очень хорошо рассмотрела его лицо. Совершенно дворовое, самое простое, но я увидела в его карих глазах необычайную холодность, не свойственную людям, которых я прежде встречала. Кандинский писал: "Наивысшая трагедия скрывает себя под наивысшей холодностью".
Еще я сказала ему в тот день, это был серый мартовский день, что у меня есть роман с эпиграфом из Евангелия, и что это неудачный роман. Я сказала: "Что-то случилось с моим эстетическим чувством..." Он посмотрел мне в глаза и с иронией спросил: "Что же не так?" Я была в своем аристократическом пальто, в длинной черной юбке и черном платке. И я ответила, что нашла в списке грехов Брянчанинова фразу - потеря простоты. И я увидела, что эти слова произвели на него сильнейшее впечатление. Будто он никогда не замечал их в том списке.
Вчера вечером он читал Евангелие от Иоанна. Ему нужно было перевернуть страницу, но он не сбился ни на секунду, и я подумала: как хорошо он знает Его слова. Я чувствовала себя свидетелем великой тайны, я вспомнила самое главное: тот, кто приходит в Храм и слушает, как Священнослужители читаю Евангелие, становится частью той силы, больше которой ничего нет.
Здесь я хочу привести фрагмент из Евангелия, который кажется мне очень важным:
"Возроптали на него Иудеи за то, что он сказал: Я есмь хлеб, сшедший с небес. И говорили: не Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и Мать мы знаем? Как же говорит Он: Я сшел с небес? Иисус сказал им в ответ: не ропщите между собою. Никто не может прийти ко мне, если не привлечет его Отец, пославший меня; и Я воскрешу его в последний день. У пророков написано: и будут все научены Богом. Всякий, слышавший от Отца и научившийся, приходит ко мне. Это не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; он видел Отца. Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную. Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же сходящий с небес таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живой, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который я дам, есть Плоть Моя, которую я отдам за жизнь мира. Тогда иудеи стали спорить между собой, говоря: как он может дать нам есть Плоть Свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем. Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек. Сие говорил Он в синагоге, уча в Капернауме. Многие из учеников его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать? Но Иисус, зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде? Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь."
Переписывая эти слова в дневник, я чувствовала себя так, словно передвигаю огромные камни. Сказаны они были после того случая, когда Он накормил людей хлебом. И именно из-за этих слов "многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили за Ним".
Но случается, что, когда читают Евангелие, я взгляну на людей в Храме и вижу - они вжали головы в плечи и пребывают в каком-то оцепенении ужаса, и мне приходит мысль о том, что они ничего не слышат. Наверное, не хотят.
Утром я пошла на Причастие.
Мне было особенно тяжело сегодня встать и пойти, и даже сама дорога до Храма, которая занимает десять минут, показалась изматывающей и долгой.
Исповеди принимал отец Игорь, и я сказала ему: "Мне лень молиться - это самое главное." Он будто ждал от меня именно этих слов и произнес небольшую речь, центром которой была фраза "Царствие Небесное силою берется".
Началась Литургия. По моим расчетам на ней не должно было быть Настоятеля, но он был. Вечером, когда пришла к художникам, сказала Валерию (никто другой не слышал), что Настоятель был с метафизической табличкой: меня мучает совесть. Не знаю, была ли в действительности эта табличка, или мне показалось.
Перед Причастием я встала подальше, чтобы не попасть к Настоятелю, и в итоге попала к Священнику, которого я называю "тот, который лучше всех поет".
У этого человека настолько красивый голос, и поет он с таким мастерством, что, если бы ты, читающий, мог слышать, тебе пришлось бы признать, что нет большей красоты. Однажды я была свидетелем такой сцены: это был момент, когда Священнослужители выходят в зал и поют хором, и к ним присоединяются еще двое певчих, а в тот день не было самого молодого из Священников (у которого тоже очень красивый голос), и самый молодой Дьякон отошел по какому-то делу, таким образом, из певцов остались только двое, и певчие (очень неприятные молодые люди) решили напасть на того, который лучше всех поет, они одновременно закричали ему в уши - но он отбил их одним ударом, его голос возвысился над ними и обрушился на них, и уничтожил их голоса. И я увидела, как яростью засверкали его глаза (а певчие со стыдом убежали). Он, вообще, очень вспыльчивый человек. Однажды обругал меня за то, что я не складываю руки, когда подхожу за благословением.
С самого начала, когда я появилась в Соборе, он отнесся ко мне с большим чувством. Однажды довел меня до слез, когда говорил речь, и был очень доволен. Много наблюдал за мной. Однажды я говорила с ним (не на Исповеди) и в этом разговоре он узнал про мой монастырь.
Сегодня, когда я подошла к нему на Причастие, он сказал укоризненно и так весело, что я всегда буду вспоминать и веселиться: "Раба Божья..." И я назвала свое имя. Как будто сказал мне: "Ну наконец пришла, где была, хотелось бы знать..."
Сослужил ему во время Причастия тот чтец, который из рода Брянчанинова. Он все еще был взволнован.
И я ушла сегодня из Храма с чувством - они все так привязались ко мне, будто я деревце, сломанное ветром, но они обвязали ствол веревкой и заколдовали его, и в начале лета дерево покрылось листьями. И теперь, когда началась осень, они взволнованы мыслью о том, доживет ли оно до следующей весны.
Первый день октября. Сегодня я ходила в те края, где жила недолго прошлым летом - около станции метро Достоевская. Я шла по набережной Фонтанки, затем чуть-чуть по Невскому до Рубинштейна, по ней до Пяти Углов. Этот перекресток неизменно напоминает мне о Настасье Филипповне: "...она живет близ Владимирской, у Пяти Углов, это гораздо ближе отсюда".
Я дошла до магазина, где продаются редкие фильмы, и купила "Дневник сельского священника" Робера Брессона, чтобы завтра подарить Отцу Игорю. Двое продавцов нью-йоркского вида затеяли со мной разговор, и я сказала им, что хочу подарить эту вещь Священнику, и один из них рассказал, что как-то раз хотел предложить его монаху, который иногда к ним заходит, но не решился. "Но подумал - стоит ли?" - сказал он. Я ответила: "Я думаю, что стоит". Никогда прежде не встречала человека, который видел этот фильм.
Но я хочу продолжить прерванное повествование. Вчера у меня не было уже сил писать дальше.
Тот Священник, который лучше всех поет, сыграл в моей жизни важную роль. Ему, наверное, около сорока лет, или больше, и внешне он напоминает римского аристократа. Не знаю, насколько удачно это сравнение, но я хочу сказать, что ему, несомненно, многие люди завидуют. Люди так ценят внешнюю красоту.
В марте, за несколько дней до моего падения в Храме, я пришла на Соборование, и у меня очень сильно болела голова на той вечерней Литургии Преждеосвященных Даров, а в конце вдруг прошла, началось Соборование - Священники сказали нам, людям, выстроиться в круг. Это выглядело очень особенно - у каждого в руке горящая свеча, большие огни погашены. Я чувствовала, что сил во мне осталось так мало, что в любой момент я могу упасть. В то время я много дней почти ничего не могла есть из-за постоянных приступов боли в левом виске.
И он сразу пошел ко мне. Он шел ко мне так, будто решился на борьбу с опаснейшим существом. Семь раз он подходил ко мне и мазал маслом (а другие Священники в это время читали множество отрывков из Евангелий и еще те слова апостола Павла: "Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто). Он увидел, что у меня нет сил даже держать свечу, и накричал на женщину, которая стояла рядом, чтобы та забирала у меня свечу, когда он подходит, и очень напугал меня словами о том, что может загореться его облачение.
И я не упала, а когда вышла из Храма в мартовскую ночь, я верила, что скоро, совсем скоро, может быть, завтра болезнь отступит. На следующий день я пришла на Причастие, вечером нашлось то простейшее лекарство для глаз. И если бы оно было найдено в самом начале моей болезни, то, вероятно, мне бы не хватило решимости отправиться в монастырь, вернуться в Церковь.
Кроме того, моя болезнь произвела сильнейшее впечатление на тех, кто меня знает. Они увидели силу Священнослужителей, которые приняли меня умирающей, а теперь я гуляю по городу почти как раньше. И мне уже не снятся кошмарные сны.
Художники говорят, что это их не удивляет. Ведь ничто не удивляет тех, кто живет между мирами. Но они не находят в себе сил последовать за мной. Вчера после Причастия я пришла к ним (в обычной своей одежде - итальянском пальто и длинных перчатках, в русском платке) и, как уже бывало раньше, я ощутила от них холодность и даже злобу. Так уже бывало, когда я приходила к ним после Причастия. Кадыр с раздражением сказал: "Так почему бы тебе не стать послушницей?" Я пересказала ему второй раз притчу об отце, который просил сыновей работать в винограднике. И сказала: я первый. И еще рассказала: когда Христа спросили, как исполнять волю Божию, Он ответил: верить в Пославшего Меня.
В оригинале так: "Что нам делать, чтобы творить дела Божии? Иисус сказал им в ответ: вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал."
V.
Часто вспоминаю, как я упала в Храме. Снова и снова я вспоминаю. Тот Священник, который лучше всех поет, тогда вел Службу и находился в Алтаре за закрытыми Вратами. Должно быть, он услышал пронесшийся гул восторженных голосов.
Следующий день. Я была на Литургии сегодня и отдала Отцу Игорю диск. В начале людей было всего несколько, это особенно бросалось в глаза, так как служили в главном Алтаре, к Причастию люди все-таки пришли - около тридцати человек, некоторые с дешевыми цветами. Многие что-то говорили ему, когда подходили целовать Крест. Когда я подошла и протянула бумажный пакетик со словами: "Это подарок", он тревожно спросил: "Это у нас что такое?" Я ответила: "А это фильм". Он быстро сказал: "Хорошо, посмотрю". И я побежала...
Я выбежала из Храма и мне хотелось бежать, не останавливаясь, на край города. И там залечь в овраг.
Позже, сидя дома, я курила сигареты и пила чай, и подумала, что недоверие между нами, конечно, не могло никуда исчезнуть, потому что недоверие рождает недоверие: я вижу отсутствие полного доверия, и это становится причиной его волнения. Как бы мне хотелось сказать ему, что профессор психотерапии поставила мне диагноз "потеря доверия к людям", тогда, может быть, все бы встало на свои места. Но главное, может быть, это его отношение к моему отсутствию. Я замечала это отчуждение, возвращаясь из монастыря (когда я с его благословения туда ездила), и уж тем более - приходя в Храм после долгого перерыва (как было весной из-за болезни). Я чувствую, что суть его тревоги состоит в том, что он боится, что какая-нибудь сволочь ко мне привяжется. Как печально, что он не понимает, что я за человек.
Год назад, когда уезжала из монастыря, инокиня Галина сказала мне, что мой главный грех - это гнев. Она поразила меня этим наблюдением. Я удивленно взглянула на нее - она улыбнулась. Ведь она никогда не видела меня в этом состоянии.
Однажды я бросилась на одного человека, который был у меня в гостях, и стала бить его ногами.
В монастыре я тоже отжигала хорошо, но пользуясь лишь словами. Я выражала свое отношение к людям следующим образом: "А вы не помните, за что Каин Авеля убил?" И я впадала в такое актерство, что в первую секунду им казалось, что я действительно не помню, а в следующую они понимали всю подлость моего замысла.
Было время, когда я ходила с ножом в кармане пальто. Я говорила? Я купила его в день своего семнадцатилетия - это был нож с кровостоком, замаскированный под ручку. Месяцев через десять я обнаружила, что потеряла его - и почувствовала радость.
Днем я легла спать и спала плохо - мне приснился кошмарный сон. В сумерках я вышла из дома и пошла на Невский к художникам. Шел мелкий дождь. Я встретила только одного - Владимира, и он сказал, что тот бездомный Александр, который по моим расчетам еще долго должен был быть в инфекционной больнице, находится здесь (зашел погреться в соседний магазин). В следующую секунду он вышел, в ужасе глядя мне в глаза. Я устроила небольшой допрос, но осталось неизвестным, говорит он правду или нет. Он бормотал в основном бессвязные вещи, и, взяв свой пакет с художественными принадлежностями, ушел к метро. Среди того, что он говорил, были такие слова: "к тебе домой..." Сказанные как бы вопросительно, как бы мысли вслух, точнее, вырвавшаяся во внешний мир идея, которая меня не удивила - я еще тогда, когда стала заниматься его судьбой, все поняла о его тайных мыслях. Владимир высказал мнение о том, что он сошел с ума.
VI.
А там: Уйдем, уйдем от жизни,
Уйдем от этой грустной жизни!
Кричит погибший человек…
И март наносит мокрый снег.
Александр Блок
Эти слова Блока из цикла "Кармен" я вспомнила вчера вечером. Я уже знала, что завтра будет печальный день. На пути в Храм я часто встречаю нищего (иногда рядом с ним сидит женщина) с картонкой, на которой написано: "потеряли жилье", и однажды он сказал мне: "Питер - очень страшный город..." Я ответила: "Я тоже так считаю".
VII.
Мне так хотелось докурить, допить вино
И затеряться в толпе...
Александр Васильев
Весь день не выходила из дома, температура тридцать семь. Сейчас я пролистала тексты за последний год и вырезала концовку записи, которая называется "Вижу людей как деревья или Sense of all is pain":
Сейчас ночь с 23-го на 24-е августа, я сижу в номере отеля на Английской набережной, это бывший дворец, здесь тихо и пустынно, в отеле я второй день. Завтра уезжаю обратно в монастырь, там провела четырнадцать дней, каждый день ходила на службу и полюбила быть в Храме. Потом решила уехать, но Настоятельница находилась в отъезде (вероятно, в Москве), и мне важно было ее дождаться, она вернулась к Воскресенью, и когда мы прощались (после Акафиста), она сказала что-то такое, что явно означало - никуда ты не уедешь, сразу вернешься, жить не сможешь без этой жизни. И правда, я так уже привыкла слушать древние молитвы, знакомые мне с детства, и я там такие ужасные вещи делала - перерисовывала иконы, перевела Символ Веры на современный русский и зачитала старой хромой монахине... Скандалила с паломниками каждый день, скандалила с певчими, а одна женщина угрожала ударить меня ложкой за столом. Дошло даже до того, что разговоры про войну на Украине начались между мной и паломниками. Цитировала Христа много раз, и это пугает меня сильнее всего. Хитры как змеи, хитры как змеи... Эти слова успокаивают меня, но меня пугает именно безразличие, в котором живут так многие люди. И мне показалось, что все в монастыре спали, когда я приехала. Они были околдованы, но из-за меня вдруг проснулись и я всем напомнила о том, что тот человек из Назарета был так же молод, как я, был почти таким же, как мы, и что казнили его вместо нас, и что вернется он скоро.
"Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу..." - произносят монахини, и я теперь с ними мысленно повторяю эти слова. И Игуменья дала мне разрешение иконы перерисовывать, я собираюсь писать нашу Церковь изнутри, писать портреты монахинь, рисовать деревья и цветы. Идея непрестанной молитвы мне никогда не нравилась, но я поняла ее на пятый день в Церкви, я много времени стала проводить в Храме, но только нет на мне черной одежды, но это к лучшему. Ведь если одеться в монашеское платье, то уже не снимешь его никогда.
И еще мне важно рассказать о наблюдении, которое я сделала, следя за тем, как люди ведут себя на исповеди: будто они, в ожидании смерти, или встречи с Богом, репетируют свои речи, и вечно недовольны собой. Еще прочитала у Брянчанинова, что в Храме нужно стоять так, будто ждешь казни. А я так странно чувствую себя там, внутри, и все видят это - будто казнь никогда не свершится, будто это и есть та вечная жизнь, о которой сказано в Евангелии.
Время от времени я открываю и читаю эти слова, и они поражают меня: всем напомнила о том, что тот человек из Назарета был так же молод, как я, был почти таким же, как мы, и что казнили его вместо нас, и что вернется он скоро. Яркое заявление, не правда ли? Мне действительно кажется, что многие люди, которые называют себя верующими и ходят в церкви, склонны отрицать человеческую природу Христа, и недавно я узнала, что у этой ереси есть конкретное название (ересь такого-то, не помню имя). Но только фраза "был почти таким же, как мы" - это даже не преувеличение, а просто глупость.
Вчера я была в своем Соборе на вечерней Службе и заключила мир с Настоятелем, но об этом расскажу чуть позже. А сейчас хочу нарисовать следующую сцену.
В прошлом августе, в последний день моего пребывания в монастыре, я сказала инокине Анне, своему врагу: "Я уезжаю, передайте Игуменье, что уезжаю без благословения, и считаю, что так и должно быть." Это был третий день кровотечения, утром первого дня я спросила инокиню Анну, можно ли в таком состоянии заходить в Храм, и она сказала, что я обязана быть, но нельзя прикасаться ни к иконам, ни к Кресту. Таким образом, решение уезжать в один из таких дней означало - уезжать без благословения Игуменьи. И я не могла ждать - я чувствовала, что кольцо опасности сужается вокруг меня.
Я увидела, как сильно ее поразили мои слова, и уже знакомый оттенок зависти в ее взгляде я уловила отчетливо, и она сказала: "Почему без благословения? Сейчас акафист, матушка там будет." Она прибавила что-то о том, что я могу даже поговорить с ней. Вероятно, рассчитывала, что это меня завлечет. Я ведь раньше уже разговаривала с Игуменьей, инокиня Анна видела. И тогда я спросила ее: "Вы же говорили, что нельзя Крест целовать..." И наконец она произнесла главное: "Это Священнику нельзя, а матушке можно..." И я сделала невинное лицо и притворилась, что поверила ей.
Тогда она сказала еще такие слова, уже прощальные (я шла к дверям, а она стояла в центре сумрачного холла монастырского корпуса): "Будь в жизни осторожней..." Я резко обернулась на нее, увидела взгляд - такой искренний, такой взволнованный, так смотрят только враги, от которых ты ускользаешь, и я сказала, придя на секунду в состояние крайнего актерства, с мыслью о том, что этот момент прощания является ценнейшим: "Да, это правда - я очень неосторожна..."
VIII.
Дыши насколько можешь глубоко
Мерцает свет за черной пеленой
Луна обходит Землю стороной
Ты навсегда останешься со мной
Александр Васильев
13 октября, пятница, вечер накануне праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Я слушаю мою любимую песню Тома Йорка. Семь дней лежала с температурой, не выходила из дома, начиная со среды. Третий день улучшение, температуры нет, я хожу гулять, но слишком от дома не удаляюсь.
Девять дней назад я решила рассказать случай, касающийся золотого Креста Игуменьи Иларионы, но в тот день у меня хватило сил только написать одну строчку и я почувствовала, что сил больше нет. Сегодня я дописала эту историю. Я часто вспоминаю инокиню Анну. Ну а история с Настоятелем.... Мы заключили мир во вторник вечером, когда я чувствовала себя еще хорошо, и почти ничто не предвещало падения глубиной в семь дней.
В тот вечер я пришла на Службу, забыв о том, что Настоятель часто служит по вторникам молебен Сергию Радонежскому. Я пришла к самому началу, услышала голос из Алтаря, Врата которого были закрыты, и мне стало радостно и печально - служит отец Игорь. И тогда я вдруг вспомнила - а под конец выйдет Настоятель. И я подумала - это к лучшему.
Ведь в субботу, когда я пришла на Причастие и встретила Настоятеля, мне пришла мысль - нужно идти к нему на Полиелей, это будет означать теперь, после долгого и демонстративного отсутствия, что я не держу на него зла.
И что же? Настоятель, увидев меня, пришел в волнение. И я вдруг поняла, что все это очень для него важно, важнее, чем я думала. Более того, отец Игорь, когда произносил последние слова перед появлением Настоятеля, посмотрел на меня огромными черными глазами. В этом взгляде было так много таинственных смыслов, что я не берусь его описывать.
Я очень люблю эту долгую молитву перед нашей иконой Святого Сергия. Мы на коленях молились за воинство. Я знаю, что и Настоятель очень любит служить этот молебен. После он произнес речь. Он говорил о том, что "душа больна". Хотелось прибавить: и счастья нет, и труд напрасен...
15 октября, воскресенье. Вчера я дошла до своих художников. Они были особенно рады мне. Когда прощалась, один из них (тот, с которым мы ходили освящать икону) сказал, пожимая мне руку: "Приходите чаще, я вас очень люблю." Они способны так по-детски говорить. Несомненно, они отличаются от бесконечных тысяч, которые проходят мимо нас по Невскому.
Вчера вечером много людей гуляло по городу, они покупали цветы и шли с букетами. Я смотрела на гуляющих и мне было печально, и возможность идти среди людей казалась очень ценной. Я еще зашла в магазин, но уже чувствовала, что огни режут глаза. Дома поднялась температура, писать не было сил. Ночью еще поднялась. Утром - снова тридцать семь, и так весь день. Но в сумерках я вышла и прошла по набережной.
Так и не завершила рассказ про Настоятеля. О нем я думаю не часто. Он сказал тогда еще о том, что "мы все несовершенны". И как-то особенно настаивал на этом. Казалось, он говорит: " Да, я поступил неверно, но разве можно за это так со мной?" А я свидетельствовала о том, что можно. Еще он говорил, иронизируя: "Мы сами читаем Евангелие... мы свечки ставим... мы сами читаем Евангелие, еще и на церковнославянском..." И второе упоминание Евангелия показалось мне направленным снова в мою сторону. Настоятель сокрушался о том, что люди держат зло друг на друга, позволил себе даже для большей ясности слова: "А уж если батюшка что-то сказал..." Люди при этом стояли как статуи, складывалось впечатление, что его речь даже отчасти удивительна для них. Но для меня она была предсказуемой, ожидаемой. Я знала, что Настоятелю невыносимо это неведение на счет меня и ужасное состояние вражды с человеком, которого просто нет в Храме. Конечно, многие страхи могли приходить к нему: что случилось с ней? не стал ли я причиной ее разочарования во всей Церкви? Но при этом, нет сомнений, он понимал, что от него моя жизнь не зависит, и, может, предполагал, что я стала ходить в Лавру.
В молебне участвовали несколько молодых Служителей Храма - они пели. Их было около семи человек, они стояли печально и слушали с тревогой. И я подумала - как мрачно шли дела в Соборе в мое отсутствие. Когда они подходили к нему на Полиелей, никто не улыбался, не радовался, как бывало раньше. Затем двинулись люди - и я почувствовала на себе взгляд Настоятеля в тот момент, когда сделала шаг вслед за людьми. Он до последней секунды не был уверен, что я пойду к нему за благословением.
И когда я подошла, я заметила сильную радость - будто ужасный отрезок времени наконец закончен, будто все случившееся поразило Настоятеля. Но я уже не могу доверять ему в полной мере. И забыть его утверждение, против которого я решилась выступить. Но кто я, чтобы говорить и спорить? Меня никто никогда не послушает. Все же, так складываются обстоятельства, что я играю какую-то очень важную трагическую роль.
17 октября, вторник. Если говорить о моем взгляде на Евангельскую историю, то в первую очередь следует сказать, что события, безусловно, не всегда описаны в той последовательности, в которой они происходили. В прошлом месяце, когда я искала информацию на эту тему, мне попалось упоминание гипотезы Гринсбаха, согласно которой первыми были написаны Евангелия от Матфея и от Марка, а Евангелие от Луки зависело от них. У меня давно уже сложилось подобное впечатление, и еще много лет назад я обратила внимание на то, что у Иоанна говорится о тех событиях, которые никем больше не описаны, и есть детали, идущие вразрез с уже существовавшими текстами. Главное расхождение, на мой взгляд - это фраза "неся крест свой, Он вышел на место, называемое Лобное..."
Не раз во время чтения Евангелия от Иоанна, мне приходила в голову мысль о том, что он стремится именно опровергнуть уже написанные тексты. Как, например, в том эпизоде, который в заключительной части: "В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда было еще темно, и видит, что камень отвален от гроба. Итак, бежит и приходит к Симону Петру и к другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его. Тотчас вышел Петр и другой ученик, и пошли ко гробу. Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал скорее Петра, и пришел ко гробу первый."
Но, кажется, я не в состоянии думать об этом. За окнами сумерки.
P.S.
Текст написан в 17-ом году. Волнующий текст. В жизни меня не один раз хотели убить. Быть может, это уже не пугает меня так сильно, как раньше: в том смысле, что все в жизни приедается - даже это. Честно говоря, я бы хотела писать только о любви. Больше ни о чем.
Подписывайтесь на мой канал и смотрите регулярные публикации с фото! Читайте дневниковые записи и статьи об искусстве моего авторства! Пишите комментарии и ставьте лайки! Обожаю отвечать на комменты!..
Стать знаменитой, как Настя Ивлеева...