Леонид Алексеевич Махно. Воспоминания.
Последние дни августа перед нашим спуском с ледника шли непрекращающиеся снегопады, дул холодный ветер. В рейды ходить было запрещено, да и смысла не было в проведении топографических работ в таких условиях. Все сидели в палатках, разговаривали, делились воспоминаниями… Среди наших участников были фронтовики с обеих сторон. И вот в один из вечеров альпинисты запели свою любимую песню «Баксанская», сочинённую ещё в 1943-м, тоже альпинистами:
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Кости на Бассе, могилы под Ушбой,
Помни, товарищ, помни, дорогой.
И тут немецкий геодезист Вальдемар Хэдике как-то встрепенулся и воскликнул: «О, Баксан, Ушба! Я зналь что это такое! Я там был, было очень трудно, очень страшно!»
- Как, Вальдемар, ты там был??
Оказалось, что и Хэдике, и один из членов советской экспедиции находились там в качестве корректировщиков огня, только по разные линии фронта. У них нашлась тема для воспоминаний…
29 августа 1958 года прибыл долгожданный караван, с которым мы должны были возвращаться. Но сначала он должен был доставить грузы на верхнюю зимовку — продукты, стройматериалы, научные приборы, корм для лошадей, по возвращении загрузить наше имущество и двинуться вниз по леднику «Танымасская лапа» или по горным тропам параллельно леднику.
Через два дня караван вернулся. Караванщики принялись сортировать грузы. Коней вдоволь накормили, чтобы утром отправиться в путь.
1 сентября мы встали рано, быстро собрали палатки, упаковали личные вещи. Караванщики загрузили весь багаж. Дорофееву, Георгу Диттриху, и двум топографам-геодезистам были предоставлены лошади. Все остальные должны были идти пешком. Трое суток мы спускались то по леднику, то по тропам, поднимаясь высоко, чтобы обойти глубокие ущелья. Спустившись ниже, переходили вброд бурные реки.
Высоко в горах нас настигла ночь. В горах темнеет стремительно, и в случае облачности видимость вообще нулевая, чувствуешь себя, как в бочке с нефтью.
Мы шли с Райнером в полной темноте, он впереди, я следом, упираясь головой в его рюкзак. Шли, держась слева за корявую скальную стену, где-то справа был крутой склон. Идём дальше. Левая стена, за которую мы держались, ушла куда-то в сторону. Мы оказались на ровной площадке. Тропы не видно. Откуда-то снизу раздавался шум бегущего потока.
- Лёня, мне кажется, что снизу дует холодный ветер, — говорит Райнер. — А может быть, там пропасть? — отвечаю я. — Давай проверим!
Я взял крупный камень и запустил им в правую сторону. Грохота мы не услышали. Только через несколько секунд далеко внизу раздался дробный перекат падающих камней.
- Ферфаухт нох айнмаль! Да ист дох айн апгрунд, — «Чёрт побери! Тут бездонная пропасть!»
Мы пошли ещё осторожней, пока наконец не почувствовали, что тропа пошла с понижением вправо. Сотни лошадей прошли в разное время по этой тропе, и на ней не было ни крупных камней, ни щелей.
Мы двинулись вниз по серпантину. Как жаль, что членам экспедиции не выдали фонариков. Знать бы заранее, сами бы их и купили — ведь они стоили пару рублей. Наконец далеко внизу мы увидели огонёк костра. Это караванщики: они сумели быстрее нас спуститься вниз. Правда, у них были фонари «Летучая мышь».
Предельно уставшие, мы, не раскрывая палаток, закусили каким-то супом, что приготовили погонщики, и улеглись в своих мешках спать прямо на песке. Утром снова загрузили на лошадей снятые грузы.
И если я, только вступив с ледника, от счастья топал ногами, не боясь провалиться, вдыхал пыль из-под копыт, как оживляющий бальзам, то теперь пыль застилала глаза и беспощадно палило солнце. Ледник давно исчез, зато появились рукава рек — одну перейдёшь, и за ней следует другая. Бывало и по-другому: только перешёл реку и идёшь по отмели, как вдруг начинается излучина, река подходит вплотную к скалам и надо снова перебираться на тот берег, который только что покинули.
Пойма постепенно расширялась до каменной пустыни. В дни активного снеготаяния вода заливала, видимо, всю пойму, а в сентябре здесь было сухо. Мы шли по камням, спотыкаясь на каждом шагу о крупные валуны. Порой мой путь преграждала каменная гряда и преодолевать её приходилось на четвереньках. Райнера я потерял из виду. Я оглянулся вокруг и увидел одинокие фигурки, которые ковыляли впереди и позади меня. Все были измучены до предела долгим переходом.
Вдали я увидел подобие лесочка, над которым вился сизый дымок. Последние метры крутых возвышенностей преодолевали чуть ли не ползком.
В жидком лесочке из тальника разместился весь наш отряд. Уже не помню, как мы ужинали и устраивались на ночь…
Утром пошли осматривать урочище Топ-талы, что по-киргизски означает что-то вроде «Холм из тальника».
Ноги мои были по щиколотку сплошь в синяках, т.к. наступая на круглые голыши, ноги нередко соскальзывали в щели между такими же камнями. Это причиняло острую боль.
Мы подошли к горному потоку — скорее речушке с медленно текущей, тёплой, прозрачной водой, которую мы с удовольствием пили.
Мы с наслаждением помылись впервые за 3 месяца, посидели на солнышке, позагорали. На память осталась фотография, где запечатлены: Слава Темников, Райнер Митике, Леонид Махно. 4 сентября 1958 года.
На следующий день прибыла первая машина. На ней уехали немцы со своим имуществом и Дорофеев.
Мы с остальной группой выехали на грузовике на следующий день ив течение суток добрались до города Ош. Оттуда на самолёте мы прибыли в Ташкент.
После прощального банкета немцы вылетели в Москву. Перед посадкой в самолёт Дорофеев подошёл к Райнеру — почему к нему, а не к руководителю группы Георгу Диттриху? Видимо, питал к Райнеру особые чувства:
- Дорогой Райнер, я полагаю, что наши переживания остались далеко в прошлом и не очень интересуют сегодняшних людей.
А мне он сказал: «Во второй раз мы будем воевать не друг против друга, а вместе против общего врага, и ты увидишь: мы победим».
Леонид Махно