Споткнёмся на фразе: «Евлампий Евлампьевич пользовался помощью и советами старого калмыка Тюлембека». Вы скажете – что ж загадочного в этой простой и понятной любому Ванечке фразе? Дифирамбов в адрес Тюлембека мы ещё прочтем немало. Но кто таков «старый калмык»? И калмык ли он? Имя Тюлембек явно тюркское, но никак не калмыцко-ойратское!
Вернёмся, однако к его человеческой сущности. Нам сообщают, что
он был замечательным охотником, а в среде своих единоплеменников слыл за человека высокой нравственности, семьянина и основательного общественного деятеля, много раз ходившего по выборам. Он знал окружную тайгу до совершенства, так как исходил ее вдоль и поперек. В непроходимом, дремучем, девственном лесу, когда во все стороны ничего не было видно, кроме бесконечно стоящих стволов, а вверху мощно шумели столетние кроны, он чувствовал себя так же спокойно, как у себя дома, в юрте.
Действительно — ориентировался Тюлембек с редкой способностью и знанием. Не раз он добывал по десятку маралов, излавливая их в искусно устроенных загородках, в которых то там, то сям расставлялись самострелы — шаргеи – местное изобретение. О добычливых охотах на марала: это уж точно легенда, подобное могло быть чуть ли не сотней лет ранее.
Случайно проскочившее шаргеи животное не ускользало от меткой пули Тюлембековой серебрянки (винтовки), которую по его словам он любил третьей после Ульменя (доброе божество) и своей женки Соом-сеи. Белку он стрелял только в голову, резал на остpиe ножа пополам пулю, а медведя стрелял в грудь, глаз, или под лопатку так же спокойно, как дома. Когда обучал старших сынишек обращению с винтовкой и стрельбе по мишени.
Предыдущий абзац тянет на предвыборную агитку, предел мечтаний начинающего политолога в какой-нибудь очередной тьмутаракани. А вот доброе божество Ульмен немножко созвучно с калмыцким Делкян. Полный его титул: Делкян Цаган аав. Он почитается как Хозяин года, Предок года, Князь года. Короче Белый старец, покровитель всего народа, прапредок, дарующий жизнь своим подвластным. Вона чё, Михалыч! Сложнее с именем его «женки Соом-сеи». Может быть опечатка? Описка? Нечто близкое – Соон – нашлось только в алтайских и хакасских именах девочек. Это опять же тюркские корни, но никак не калмыцкие.
Мы ненароком забрели на женскую половину, а это не есть комильфо. Стремительным домкратом возвращаемся обратно, к достопочтенному хозяину юрты. С его психологическим портретом мы ознакомились, пора вчитаться в словесный.
Наш герой –
среднего роста, сутуловат, сух, лицо — в глубоких морщинах. Тусклые черные глаза скрывались где-то глубоко и прятались за густыми нависшими бровями. При первом взгляде на него резко бросалась в глаза неестественно отвисшая нижняя губа, да реденькие, но длиннейшие полуседые усы и такая же борода. Они торчали в воздухе до того жалко и уныло, что невольно напоминали хвост старой, заброшенной клячи, намокший от сильного ливня.
Костюмом ему, глядя по времени года, служил то полосатый бешмет, то армяк из верблюжьей шерсти или тулуп, а на голове — почти бессменно громадный малахай. В общем, он представлял из себя довольно жалкую фигуру. Юрта его считалась из первых, а лошадей, которые бы равнялись с его аргамаками по красоте и бегу, во всей окрестности не было. Однако, встретив его пешим на дороге, всякий подал бы ему милостыню, приняв за нищего баяна… (здесь – древний сказитель).
Но нужно было хоть раз увидеть Тюлембека на коне с ученым беркутом или балабаном перед собой, чтобы никогда не забыть этого мощного, полного энергии и жизни старика. Глаза искрились и сверкали, в наклоненном вперед туловище было столько ловкости и силы, а во всех движениях уверенности и огня, что он сам казался орлом, готовым ринуться на добычу. Увидев хоть раз подобное, его иначе себе и представить было нельзя: жалкая домашняя фигура Тюлембека тушевалась перед величавым образом Тюлембека-охотника. А когда кто увидел бы его мчащегося с отвесной почти крутизны в глубокое ущелье на лыжах, в погоне за раненой косулей, кто поверил бы, что это тот же дряхлый старик, что кряхтел, подымаясь с ковра, при вашем появлении в юрте.
— На зверь жизнь кунчал (Умру на охоте за зверем)!
— просто объяснял он свое перерождение на охоте.
— Дома сиводне жина, завтра — жина, сигодня — дети, завтра — дети. Сигодня тамыр (тамыр, дисульдас — друг, приятель) приходит, завтра приходит, а урман (лес) всиво есть...
Таким образом, Тюлембек проводил большую часть года в урмане, на охоте. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он ни разу решительно ничем не был болен. По этому поводу соседи говорили, что он понимает в травах, может колдовать, лечить и что даже его меткая стрельба ни что иное, как чародейственная сила помогающих ему духов. Словом, что он «баксы...». Сам Тюлембек не любил расспросов в этом направлении и отвечал всегда уклончиво:
— Чужой слух — ветер в поле... Всех болтаит — не переслухаиш… Кажный свое дело понимаит...
Слово "бахши, баксы" у тюркских народов и слово "тайши, тайша" у калмыков - это одно и то же слово. Китайское слово "tǟdži - учитель, наставник", тюрки и монголы позаимствовали у ханьцев, и оно приобрело совсем другое значение. У калмыков стало означать "титул", у тюрков "шаман".
Получается, что по совокупности косвенных признаков Тюлембек скорее казах, говоря в современных терминах, нежели «калмык».
Вот таков был друг-тамыр у Евлампия Евлампьевича. Когда они бывали на охоте вместе, то у Алтайского "Тартарена" значительно прибавлялась храбрости. При всей своей опытности он все-таки обладал знаниями более теоретической ценности, чем практическими. Евлампию Евлампьевичу недоставало творческого подхода. Состроить какую-нибудь оригинальную ловушку, обмануть оленя, подловить в прозрачной воде пугливую нельму, или извернуться в охотничьем эпизоде, хоть несколько выходящим из ряда вон — было бы бесполезно ожидать от нашего бухгалтера. Обладая рачьим терпением, он завоевывал каждое знание с боем, с большим трудом. Самая простая новость чрезвычайно туго укладывалась в его голове. Прямою противоположностью был Тюлембек.
Подвижный как вихрь, с наблюдательным и пытливым умом, он во всем являлся учителем Евлампия Евлампьевича. Изо всех охотничьих принадлежностей лишь один ствол «серебрянки» миновал его рук. Он был глубоким практиком, перед которым ничего не стоила вся эрудиция "Тартарена", знавшего хорошо лишь ружейную охоту по красной дичи, куриным, да водяным...
Охотиться по зверю Евлампию Евлампьевичу мешала трусость, а между тем именно этот-то элемент риска, опасности и возвышал до величия всю натуру Тюлембека, приучил его смело смотреть прямо в глаза смерти, развил находчивость в самые серьёзные минуты. Олени, марал и сохатый, медведь, росомаха и рысь были для Евлампия Евлампьевича той соблазнительной приманкой, которая, вечно возбуждая аппетит, никогда не давалась в руки. Охоту за ними он откладывал с году на год, полагая самым искреннейшим образом, что вот-вот немножко еще, годик всего какой-нибудь, да и приобыкнется с этой мыслью и тогда хоть с рогатиной на медведя...
Менее опасные животные как-то: тлутель (кабарга?), косуля, архар или серна (?) не устрашили бы его, но за ними надо было гоняться по скалам, перепрыгивать расселины, взлезать на яры. Евлампий-же Евлампьевич был неуклюж, толст, и, как уже известно, страдал много лет одышкой. Куда уж тут до этих пикантных охотничьих наслаждений, созданных для «избранных»!
Зато как ловко он научился находить в хвое белку, подсечь на всем ходу мошенника хайрюза, вовремя спустить на убегающую лисицу тазы (киргизская порода борзых), или балабана на утку, когда они охотились вместе с Тюлембеком!.. По птице же с ружьем у него положительно не было соперника...
Однако, прекратим воспроизводство дифирамбов.В следующей публикации мы, вместе с ними — бухгалтером и аксакалом — отправимся в тайгу на разборки. В общем, команда на семейство...