Ветеран Великой Отечественной войны Александр Тимофеевич Давидок (житель хутора Никитинского) встретил меня не особо доверчиво, и часть беседы прошла у нас в районе калитки - я по одну ее сторону, он - по другую. Может, думал, что задам два-три вопроса и уйду, а мне же надо узнать все в подробностях. Ни в одной книге не прочитаешь то, что рассказывают ветераны, особенно сейчас, когда им за 80-90 лет, и никакие веяния времени уже не могут повлиять на их мнение. Ловлю каждое слово, тщательно все записываю. Видя такой неподдельный интерес, Александр Тимофеевич проникается ко мне доверием, приглашает войти во двор, выносит из дома документы, а еще некоторое время спустя я уже по-хозяйски гоняю в его палисаднике чужих коз и пытаюсь поймать сорвавшуюся с цепи собаку.
- Не дают мне эти рогатые бестии покоя, - сетует ветеран. - Недавно рядом поселился какой-то приезжий, разводит живность, но совсем не следит за ней. Его козы лезут ко мне во двор, а я их прогнать не могу - сами видите, с трудом на палках передвигаюсь.
Обещаю Александру Тимофеевичу найти телефон участкового в надежде, что тот проведет с его соседом профилактическую беседу о правилах содержания домашних животных.
Еще одно досадное обстоятельство поначалу осложняло наше общение: Александр Тимофеевич не очень хорошо слышит, приходилось кричать и повторять вопросы по несколько раз, но в ходе беседы он как будто настроился на волну моего голоса, и разговор потек в нормальном русле.
- Здесь я сидя рублю дрова, - показал Александр Тимофеевич на приличную горку поленьев.
- Так-то я ничего, - бодрился он, - вот только колено совсем негодное. Вскопать огород, прибраться во дворе мне помогают дети и внуки. Приезжают на выходные из Краснодара. А приготовить и постирать я сам умею. В армии всему научился. Там мы даже в окопе умудрялись нагреть на костре воду и постираться, иначе вши бы заедали. А когда не было такой возможности, просто скидывали с себя белье, бросали на снег - вши от мороза дохли. Так и спасались.
- Александр Тимофеевич, вы 1924 года рождения. Вас в восемнадцать лет призвали?
- Нет, восемнадцати мне тогда еще не было, в семнадцать.
- И сразу на фронт?
- Сначала направили в Краснодарское пехотное училище. Месяца через полтора, в августе 42-го, когда немец уже шел по Кубани и наступал на Краснодар, нас перевели под Моздок, но и там шли бои. В конце декабря 42-го года я получил тяжелое ранение. Мы не удержали позиции... - с горечью в голосе произносит ветеран.
Военные действия, в которых Александр Тимофеевич принял боевое крещение, были неимоверно сложные. Так можно сказать о всех направлениях, где в начале войны шло наступление немецкой армии, но стремление фашистов захватить нефтяные районы Кавказа отличалось особым рвением, а наша Моздок-Малгобекская операция во многом была решающей для исхода войны.
- Александр Тимофеевич, вы тогда осознавали, какое значение имели ваши усилия в боях под Моздоком?
- Мы просто защищали нашу землю, выполняли приказ.
Из училища нас выпустили сержантами, младшими командирами. Полный курс обучения - два года, а мы успели поучиться 1,5 месяца. Делали то, что велели старшие командиры, лишних вопросов не задавали. А то, на каком фронте тогда происходило, мы уже после войны узнавали из книг, из фильмов...
- Вас, раненого, с поля боя товарищи вынесли?
- Нет, я остался лежать там, где упал, после того, как в спину ударила пуля. Слышал, как идут немцы, достреливают стонущих раненых... Фашист, который склонился надо мной, наверное, пожалел пулю, ударил со всей силы прикладом, решил, что убил, а я ночью очнулся. В 18 лет организм молодой, сильный... Очнулся, пополз.
- Как вы поняли, в какую сторону надо ползти, чтобы попасть к своим?
- По звуку выстрелов наших орудий. Откуда они раздавались, туда и полз. Когда слышал немецкую речь, замирал, подавался в сторону... Получается, между их позициями пробрался.
- А как наши вас не пристрелили? Вдруг лазутчик?
- Могли, конечно... Поэтому и говорю, что чудом остался живым.
Наши караульные хорошо следили, услышали шорох, крикнули: «Пароль!»
Я знал, что пароль каждые сутки меняется, а уже пошли вторые... Крикнул в ответ: «Раненый, оружия нет!» - и назвал старый пароль. Навстречу мне приползли двое наших.
- Как они поняли, что вы действительно свой?
- По разговору, по лицу, по форме, а главное - у меня с собой документы были: красноармейская книжка и комсомольский билет.
Понимал, что если попаду с комсомольским билетом к фашистам, обязательно станут издеваться, но выбросить не мог, рука бы не поднялась...
- А рана все это время оставалась необработанной и кровоточила...
- Да и боль была такая страшная, что словами невозможно выразить... Но очень хотелось жить, поэтому стиснул зубы, собрал волю в кулак и пополз.
Двое наших бойцов помогли мне добраться до окопа, уже там рану перевязали, вызвали машину, отвезли до железнодорожного вокзала, а оттуда на поезде отправили в госпиталь. Сначала в Дербентский, потом для тяжелораненых - в Баку. Прооперировали, подлечили, в середине февраля выписали. Отправили на Украину.
- Вас ранили в первом же бою?
- Нет, уже успел повоевать под Моздоком несколько месяцев.
- Правду говорят, что первый бой самый страшный?
- Самое страшное в бою - то, что делаешься как зверь и думаешь: убьют, так убьют...
- А своего первого убитого фашиста помните?
- Да. Рано утром я вышел из блиндажа, вижу - на той стороне какое-то шевеление. Рядом снайпер лежал, пожилой дядька, еще в Финской войне был. Попросил я у него винтовку с прицелом, говорю: «Дай попробовать!» Через оптику вижу - немец на крыльце дома матрац трусит. Я его и...
- Наши ютились в окопах и блиндажах, а немцы в домах жили?
- Да, они всегда стремились к удобствам. Прорывали рядом с домом лаз, чтобы можно было незаметно попадать вовнутрь и обратно. В Белоруссии в деревянных домах нижние брусья с одной стороны выбивали и через эту дыру заходили в дом прямо из своего окопа.
Помню, мы подкрадывались к таким их убежищам и забрасывали гранатами.
- Вы освобождали Украину?
- Да. Потом Белоруссию. И пошли по Европе до Праги. Передовые части нашей армии направили на Берлин, а нас оставили в Чехословакии добивать прятавшихся по городам, селениям и лесам фашистов.
Много было такого страшного, что вспоминать не хочется, и не просите, ладно? - вздыхает Александр Тимофеевич . - Наелись мы их свинца... - собеседник надолго уходит в свои мысли... - Сейчас смотрю телевизор и понять не могу, что в мире происходит, - говорит Александр Тимофеевич после раздумий. - В войну англичане давали нам танки «Валентины». (На самом деле «Валентайны», но на русский лад мы назвали их так). Американцы помогали нам тогда самолетам. А сейчас мы опять стали врагами?!
А еще я не могу понять, что у нас сейчас в стране: красные ушли, белые вернулись?
Иногда лежу вечерами, думаю: сколько перед революцией врагов сбежало за границу, и все это время, наверное, ждали, когда СССР ослабнет. А в 90-е, когда коммунисты разъелись и ослабили страну, эти корешки бывших белогвардейцев и повылазили...
Помню, как моего отца местный богатей просил отвезти его со скарбом в Новороссийск (у нас четыре лошади было и подводы), а оттуда тот планировал в Турцию на пароходе убежать. Отец отказался, другой дядька из села Киевского подрядился...
- Ваш отец был сторонником советской власти?
- Он был очень дальновидным человеком. Когда в стране только начались революционные движения, отец сразу сказал: «Царь долго не удержится». Потом совсем плохо стало: то белые приходили, то красные, то зеленые.
Когда установилась советская власть, отец одним из первых вступил в колхоз. Я это помню, мне как раз семь лет исполнилось. Отец запряг Шурку (нашу лошадь), отвез меня в первый класс, а потом сдал все 4 лошади в колхоз.
Ему мужики кричат: «Тимофей, ты же грамотный, зачем лошадей в колхоз отдаешь?!»
А он им: «Вы еще не поняли, что нет смысла против течения идти?»
- Я не думаю, что те, кто сейчас владеют богатствами нашей страны, обязательно из-за границы, многие, кто и здесь под коммунистов маскировались, ждали случая, когда можно будет ввернуть частную собственность.
- Я политику не люблю обсуждать, живу тихо, никуда не лезу, просто про себя рассуждаю иногда...
- Но можете сравнить, как раньше жилось и как сейчас?
- Что я могу сказать? В советское время ко мне врачи приезжали домой, хотя я тогда моложе был, а сейчас говорят, что к ним надо ехать. Может, в других поселениях по-другому, в городах, думаю, к ветеранам больше внимания.
Мы, конечно, воевали за советскую власть, за то, чтобы все вокруг было народным. Частник, он же никогда не насытится...
- Все это понимают, но, как говорил ваш отец, бессмысленно идти против течения.
- Мы привыкли доверять власти, они же учились тому, как сделать, чтобы народу хорошо жилось.
- Грустная тема. Лучше давайте о вашем детстве поговорим. Что вы из того времени помните?
- Родился я здесь, на хуторе Никитинском, окончил местную семилетку, 10-летка в селе Киевском находилась. Отец воспитывал нас строго, особенно это касалось учебы, а еще честности учил, говорил: «Чтобы слову своему никогда не изменяли!» Мог и лозиной отжечь. Всегда у него их несколько штук было приготовлено. Мама выбрасывала, а он ругался: «И тебя могу побить!» Но она была смелой казачкой, заступалась за нас: «Не смей бить моих детей!»
Отец воевал в Первую мировую войну, перенес контузию и тоже был немного глуховат, как я сейчас.
До революции здешние земли принадлежали помещику Дурасову, родители работали на его полях.
Помню, мама рассказывала, как она ходила к помещице просить лекарство для отца. У Дурасовых имелся специально выписанный из-за границы доктор, и хорошие иностранные лекарства были. Услышав мамину просьбу, Дурасов крикнул: «Нет у нас такого лекарства!» А барыня ему поперек: «А я дам!»
- Страшно жить в зависимости от настроения и капризов хозяев жизни. Поэтому я так болезненно переживаю нынешнее расслоение общества. Скоро мы окончательно поделимся на бар и работяг. Одни уже питаются от богатств страны и положения, а другие, сколько ни трудятся, только пуп надрывают.
Вы помните, как на хуторе устанавливалась советская власть?
- Кое-что помню. В колхозе организовали дружины, которые охраняли общее добро. С ворами очень жестко обходились. Полез один в амбар за зерном, его поймали, и больше никогда он на хуторе не появлялся. Может, выслали, а может, расстреляли сразу.
- У ваших родителей была большая семья?
- Семеро детей. Один брат еще маленьким умер. Три сестры: Паша, Тоня, Ганя (1911, 1913 и 1915 года рождения). Брат Гриша погиб на фронте. Брат Михаил окончил военное училище имени Орджоникидзе, дослужился до подполковника. В 41-м году он попал в плен, но поскольку был в бессознательном состоянии, контуженный, в предательстве его никто не заподозрил, после освобождения из плена сразу восстановили в звании. После войны Михаил вернулся на хутор, женился, завел свое хозяйство. А я, как самый младший, всегда жил рядом с родителями, мы с женой досматривали их до самого конца... Сначала папа в 88 лет умер, потом мама в 99. Оба они еще в 1888 году родились.
Жена моя - Раиса Фоминична - была очень хорошая женщина! О моих родителях заботилась, как о родных. Приготовит еду - сначала всегда сходит и маме предложит. Трудолюбивая была, и в любви мне нравилась, а приоденется (хотя особо и не во что было) - такая красавица!
И я тогда видным парнем был.
Помню, в Славянске на День нефтяника мы с ней танцевали вальс в клубе, а за нашей спиной кто-то шепчет: «Какая прекрасная пара!» Мой начальник с гордостью им ответил: «Да, это наши работники»
В "Краснодарнефтегазе" и сейчас обо мне не забывают, поздравляют с Днем Победы, подарок каждый год вручают. Я ведь был ударником коммунистического труда. Выйдя на пенсию, еще 10 лет трудился. Стаж - 49 лет.
- Значит, вы после войны в нефтяники подались?
- Я и до войны у них работал. В селе Киевском. В 15 лет записался в помощники оператора по добыче нефти, окончил трехмесячные вечерние курсы... Если бы не война, совсем по-другому жизнь могла сложиться...
Помню, незадолго до призыва на работе нам сказали: «Грузовиков сегодня не будет, три крытые машины отдали для военных нужд, к объектам пойдете пешком». Позже выяснилось, для каких нужд: на них местных немцев за ночь в принудительном порядке вывезли из района. Всех, несмотря на положение. Даже наш инженер в этот список попал. Объясняли так: были опасения, что немцы станут сотрудничать с врагом. Говорили, что на фронте они чаще других сдавались в плен...
- Домой вы вернулись в 45-м году?
- Нет, до 47-го служил. Не отпускали. Заменить нас было некем, еще не выросли те, кто могли бы прийти в пополнение.
- А День Победы где вас застал?
- В Чехословакии. Фашисты, которые не хотели сдаваться, все бежали туда, окапывались и давали свой последний бой. Прагу освободили позже Берлина, 12 мая, а в самой Чехии недобитые фашисты сопротивлялись еще очень долго.
- Вам предлагали остаться в армии, стать военным?
- Да. Но родители из дома писали, что им очень нужна моя помощь. Их с внуками (детьми сестры) немцы угнали в плен. Когда наши отбили Крым и освободили их, мама устроилась на работу в госпиталь. Когда они смогли вернуться на хутор Никитинский, нашего дома не было, фашисты разобрали его при строительстве своих оборонительных сооружений на "Голубой линии". Отец писал, что они кое-как соорудили балаган из камыша, но зимой в таком жилище очень холодно. Конечно, я изо всех сил рвался к родным. Сразу как вернулся, поставили турлучный дом. А в конце 50-х, то есть 60 лет назад, я построил себе этот саманный дом, в котором сейчас и доживаю свой век.
Женился я по меркам того времени поздно - в 24 года. Уже столько же вдовствую. После смерти жены такой хорошей женщины, какой была Раиса Фоминична, мне больше не встретилось, а хуже ее я брать не хотел.
Сейчас часто думаю о том, как быстро жизнь проходит... Каким я крепким был. Еще недавно казалось, что все впереди...
Зрение у меня хорошее, спасибо врачам: 35 лет назад, еще при советской власти, сделали мне операцию на глазах. До сих пор - а мне 93 года, 14 июня 94 исполнится - могу читать без очков. Жаль, силы уходят, воду из колодца уже не в состоянии принести. Дети мне несколько ведер оставляют в хате и дрова рядом с печкой накладывают.
Колено вот донимает, хоть я его и мажу каждый вечер. И зубов уже давно ни одного не осталось...
Опираясь с одной стороны на трость, а с другой - на сучковатую палку, Александр Тимофеевич пошел разжигать печь - к вечеру похолодало...
Лариса Сафронова