7 сентября 1812 года произошло Бородинское сражение - самая прославленная битва Отечественной войны 1812 года, одна из наиболее кровопролитных битв XIX века.
Влияние этого события на наш национальный менталитет огромно. Пусть военные историки до сих пор спорят, кто же все-таки победил на Бородинском поле – русская армия или Великая армия Наполеона. В моральном и культурном плане Бородино - безоговорочно наша победа, даже несмотря на то, что после этого сражения русская армия без боя оставила Москву.
Вся русская военная кампания 1812 года не укладывается в рамки обычной европейской военной логики. То, что делала наша армия, наше ополчение и партизанские отряды, понимали лучше всего, пожалуй, испанские герильерос, которые тоже в условиях оккупации, в ситуации, когда французы занимали ключевые города и крепости страны, сражались против них. И довольно успешно. Правда, к ним на помощь пришли английские войска под командованием генерала Веллингтона. Мы же бились в гордом одиночестве против армии, в которую входили части из всех покоренных Наполеоном стран. И некоторые из них усердствовали особенно. Например, поляки, о чьей жестокости еще долго рассказывали те, кто пережил нашествие Великой армии.
Не хочется нынче рассуждать о стратегии, тактике, о дальновидности и мудрости Кутузова, решившегося на отступление и оставление Москвы после битвы, которую русская армия считала выигранной.
Об этом написаны сотни книг, научных, научно-популярных, художественных.
Лучше сегодня дать слово участникам Бородинской битвы и поэтам-современникам Наполеоновских войн.
В Манифесте императора Александра I об окончании Отечественной войны есть такие слова:
«Каковой пример храбрости, мужества, благочестия, терпения и твердости показала Россия!.. Казалось, с пролитием крови ее умножался в ней дух мужества, с пожарами градов ее воспалялась любовь к Отечеству, с разрушением и поруганием храмов Божиих утверждалась в ней вера, и возникало непримиримое мщение».
Отступление Первой и Второй Западных армий от границ России, начавшееся в день вторжения, 12 (24) июня 1812 года, продолжалось более двух месяцев. Каждый шаг вглубь родной земли давался солдатам с болью.
В войсках поднимался ропот, поползли слухи о предательстве в высшем командовании.
Против бесконечного отступления, необходимость которого отстаивал главнокомандующий Первой Западной армии военный министр России генерал М.Б. Барклай де Толли, открыто протестовал главнокомандующий Второй Западной армии генерал П.И. Багратион.
Распри военачальников подливали масло в огонь.
Ф.Н. Глинка писал:
«…Солдаты наши желали, просили боя. Подходя к Смоленску, они кричали: “Мы видим бороды наших отцов, пора драться”».
«Кавалерист-девица» Н.А. Дурова вспоминала:
«Со всех сторон слышны заключения и догадки, одни других печальнее и нелепее».
«22 августа 1812 года армия русская увидела высоты Бородинские, и много голосов раздалось в войске:
“Здесь остановимся! Здесь будем драться!”»
Заключение неошибочное! Оно внушено видом высот и стечением речек, ручьев и оврагов у подножия цепи возвышенностей».
Ф.Н. Глинка
Михаил Илларионович Кутузов, отдав приказ войскам занимать позиции для генерального сражения, докладывал императору Александру:
«Позиция, в которой остановился я у деревни Бородино, …одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно».
Бородинское сражение историки называют «величайшим артиллерийским сражением новейшего времени».
Герой Отечественной войны, знаменитый партизан Денис Васильевич Давыдов, говорил позднее:
«В Бородинской битве главным действовавшим оружием было огнестрельное...».
В бою за Шевардинский редут артиллеристы отважно жертвовали собою, стойко выполняя указания генерала А.И. Кутайсова — начальника всей русской артиллерии.
Накануне Бородинской битвы он писал:
«Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор».
Когда французы заняли Шевардинский редут после отступления наших войск, их глазам предстала страшная картина. Очевидец вспоминал:
«Множество лежавших кучами трупов свидетельствовало об энергичном сопротивлении и об усилиях наших солдат. Парапеты были во многих местах разрушены нашими пушками; русские орудия сзади были сброшены с лафетов и опрокинуты; артиллеристы, обслуживавшие их, лежали тут же мертвые...».
25 августа (6 сентября) обе армии деятельно завершали приготовления к решающей битве.
В русском стане после полудня вдоль фронта войск крестным ходом с чудотворной иконой Смоленской Божией Матери, спасенной из горевшего Смоленска, прошествовало армейское духовенство в парадных облачениях. Перед святым образом служили молебны. Первым к образу покровительницы России, опустившись на колени, приложился Кутузов. За ним — офицеры Главного штаба, и затем «сама собою, по влечению сердца, 100-тысячная армия падала на колени и припадала челом к земле, которую готова была упоить до сытости своею кровью».
Как вспоминал Ф.Н. Глинка:
«из всех явлений 1812 года канун Бородина сохранился, конечно, у многих в памяти. Все ожидали боя решительного. Офицеры надели с вечера чистое белье; солдаты, сберегавшие про случай по белой рубашке, сделали то же. Эти приготовления были не на пир! Бледно и вяло горели огни на нашей линии, темна и сыра была с вечера ночь на 26-е августа…».
Солдаты отказывались от положенной перед сражением винной порции, говоря:
«Спасибо за честь! Не к тому изготовились: не такой завтра день!».
Они молились:
«Мать пресвятая Богородица! Помоги постоять нам за землю свою!».
Французы же, согласно его воспоминаниям, ликовали заранее, словно уже выиграли битву:
«Удвоенные костры, уставленные в несколько линий, пылали до самого Колоцкого монастыря. Эти не наши огни, стоя огненными полками, сквозили сквозь чащи лесов и кустарников, румянили наше небо и бросали какой-то кровавый отблеск на окрестности ямистые, темные. Рокот барабанов, резкие звуки труб, музыка, песни и крики несвязные слышались у французов».
«Чуть рассвело — а неприятель уже послал свое первое ядро. Одно из первых ядер пролетело над нашими головами и попало прямо в крышу того дома, где находился Кутузов!»
— вспоминал ординарец Кутузова И. Р. фон Дрейлинг.
«В рассветном воздухе шумела буря. Ядра… визжали пролетными вихрями над головами. Гранаты лопались. В пять минут сражение было уже в полном разгаре».
Ф.Н. Глинка
Один из рядовых участников Бородинского сражения унтер-офицер Тихонов в своих воспоминаниях, записанных с его слов в 1830 году, так описал поведение командиров в бою:
«Начальство под Бородином было такое, какого не скоро опять дождемся. Чуть бывало кого ранят, глядишь, сейчас на его место двое выскочат… Когда б не такое начальство, не так бы мы и сражались. Потому что, какое ни будь желанье и усердие, а как видишь, что начальство плошает, так и у самого руки опускаются. А тут в глаза всякому наплевать бы следовало, если бы он вздумал вилять… Да вилять никто и не думал».
Багратион так оценил действия офицеров, своих подчиненных:
«Они были примером всем прочим воинам в неустрашимости и храбрости, что самое, как и благоразумные их распоряжения, доставили в сем деле войску нашему поверхность над неприятелем».
Многие слышали возглас генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова, командира 6-го пехотного корпуса, назначенного командовать войсками Второй Западной армии после ранения Багратиона:
«За нами Москва, умирать всем, но ни шагу назад — ведь все равно умирать же под Москвою!».
Поразившее даже врагов мужество проявил дивизионный командир Петр Гаврилович Лихачев, войска которого несколько часов отстаивали Курганную высоту от многочисленных атак неприятеля, под непрерывным огнем его артиллерии. Сидя на стуле в переднем углу редута (стоять ему не позволяла страшная боль в ногах) «под градом пуль, ядер и гранат, когда вокруг него беспрестанно падали убитые и раненые», он ни на минуту не терял самообладания и лишь подбадривал своих подчиненных:
«Смелее, ребята! Помните — мы деремся за Москву!».
Один из участников сражения вспоминал:
«Под Бородиным мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два… устали, руки опустились! И мы, и французы друг друга не трогаем, ходим как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнет и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Часа, почитай, три на одном месте кололись!».
«С безумной отвагой наступал неприятель на наши батареи; залитые целыми потоками крови, переходили они к неприятелю, вновь нами отбивались — и так несколько раз. Озлобление и ярость, отчаяние и месть вступили в кровавую битву со всеми ужасами все истребляющей смерти. Грохот тысячи орудий, ружейная пальба — все это слилось в один непрерывный гул; сознание терялось, все чувства притупились; гул уж не слышен; наступает состояние, которое невозможно описать, как будто уж ничего не чувствуешь; является сомнение: да жив ли ты?»
- так другой участник битвы описал свои ощущения.
«Вдруг в рядах всей армии пронеслось:
“Ура! орел над нами, ура! короля взяли: победа наша!”. Весть эта нас поокуражила, и мы, с примера главных начальников… с помощью молодецкою нашей гвардии, не уступившей в этот день в работе и самому храбрейшему полку, такую задали басурманам передрягу, что они и своих не узнали».
И.Н. Скобелев
«Адский день! Я едва не оглохла от дикого, неумолкного рева обеих артиллерий. Ружейные пули, которые свистали, визжали, шикали и, как град, осыпали нас, не обращали на себя ничьего внимания; даже и тех, кого ранили, и они не слыхали их: до них ли было нам!..».
Н.А. Дурова. «Записки кавалерист-девицы».
К концу сражения русские войска оставили свои позиции у деревни Семеновское и на Курганной высоте. Занявшие батарею Раевского французские солдаты были поражены увиденным:
«Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга... Я заметил среди этого беспорядка труп русского артиллериста, у которого было три ордена в петлице: казалось, что храбрец еще дышит; в одной руке он держал обломок сабли, а другой крепко обнимал пушку, которой так хорошо послужил. ...Солдаты, занимавшие редут, предпочли погибнуть, чем сдаться».
Унтер-офицер Тихонов вспоминал, что когда закончилась битва,
«приказание привезли, чтобы завтра атаковать француза. Мало его осталось, повалили мы его страсть что: он очень густо стоял, нашим пушкам ловко было палить; наших зарядов много меньше пропадало, чем французских, да мы и стояли пореже. Повалил он, после полудня, у нас много народу, но все не столько, сколько мы у него».
Взвесив все, Кутузов отдал приказ об отступлении.
29 августа он докладывал императору Александру:
«Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришел нас атаковать. Но чрезвычайная потеря, и с нашей стороны сделанная, особливо тем, что переранены самые нужные генералы, принудила меня отступить по Московской дороге».
Военный комендант Москвы Ф.В. Ростопчин говорил:
«Москва была отдана за Россию, а не сдана на условиях. Неприятель не вошел в Москву — он был в нее впущен — на пагубу нашествия».
«Кто мог сие сделать? Не отнимая достойной славы ни у главнокомандующего над войсками нашими знаменитого полководца, принесшего бессмертные Отечеству заслуги, ни у других искусных и мужественных вождей и военачальников, ознаменовавших себя рвением и усердием, ни вообще у всего храброго нашего воинства, можем сказать, что содеянное ими есть превыше сил человеческих... Итак, да познаем в великом деле сем промысел Божий».
Из Манифеста императора Александра I об окончании войны.
Денис Давыдов
Бородинское поле
Элегия
Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый,
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы.
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы…
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Ты, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь Гомерический, Багратион великий!
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу – веди меня, я твой!
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.
Федор Глинка
Славное погребение
Битва на поле гремела – битвы такой не бывало:
День и взошел и погас в туче нависнувшей дыма;
Медные пушки, дрожа, раскалялись от выстрелов частых,
Стоном стонала земля; от пальбы же ружейной весь воздух
Бурей сдавался сплошной… Там, по холмам Бородинским,
Юноша нес на плечах тело, пробитое пулей, —
Свежая кровь по мундиру алой тянулась дорожкой.
«Друг, ты куда же несешь благородную ношу?»
В ответ он:
«Братцы! товарищ убит! Я местечка ищу для могилы, —
Видите ль, взад и вперед колесистые бегают пушки.
Кони копытом клеймят поле; боюсь я: собрата
Конница ль, пушки ль сомнут…
не доищешься после и членов!..
Грустно подумать и то, что, как поле затихнет от битвы,
Жадный орел налетит – расклевать его ясные очи,
Очи, в которые мать и сестра так любили глядеться!..
Вот почему я квартиры тихой ищу постояльцу!»
«Ладно!» – сказали сквозь слез усачи гренадеры и стали,
Крест сотворивши, копать на сторонке могилу штыками…
Только что кончили труд, закипела беда за бедою:
Буря за бурей пошла… и метелью и градом картечи,
Черепом бомб и гранат занесло, завалило могилу!..
1841
Место славы
Темно! на линии сверкают огоньки:
В порядке боевом растянуты биваки,
Ружье осмотрено, навострены штыки,
И закоптелые от пороху полки
Готовы резаться в огне сердитой драки
И пришлецов скрошить в куски.
У них Наполеон с отважной головою,
А мы – пред Матушкой-Москвою.
Тут всемогущество врагов раздроблено
И раздробленное в России – спасено:
Я узнаю тебя – село Бородино!