Тяга к прекрасному, даже как результат протеста против обыденности и пошлости, все равно остается тягой к прекрасному. И это - тоже прекрасно! Ведь предназначение этого канала - не "раздражать интеллект", а ублажать его!
Хотя, ну, не "раздражение ли интеллекта" - читать сегодня Максима Горького?
А я вам скажу - нет, не раздражение, а ублажение! - Горьковские, совершенно прекрасные, потрясающие и тонкостью наблюдений, и картинами природы и любовью к людям "Челкаш", "Рождение человека", "Дед Архип и Лёнька", "Отшельник". И конечно же "Женщина"!
" Летит степью ветер и бьёт в стену Кавказских гор; горный хребет — точно огромный парус и земля — со свистом — несётся среди бездонных голубых пропастей, оставляя за собою изорванные ветром облака, а тени их скользят по земле, цепляются за неё, не могут удержаться и — плачут, стонут..."
Стонут и люди, женщины...
Максим ГОРЬКИЙ. "Женщина" (Фрагмент)
"...Она постарше лет на пять, и лицо у нее не обычное: большие темные глаза всё время играют, почти каждую минуту меняя выражение: то они пристально и серьезно смотрят куда-то вдоль станичной улицы и в степь, где летает ветер, вдруг торопливо начинают искать чего-то на лицах людей, потом тревожно прищурятся, по красивым губам пробежит улыбка, - женщина, опустив голову, прячет лицо, а когда вновь поднимает его, глаза у нее новые: сердито расширены, между тонких бровей лежит угловатая складка, запекшиеся губы аккуратного рта плотно и упрямо сжаты, она шумно, как лошадь, втягивает воздух тонкими ноздрями прямого носа.
В ней чувствуется что-то не крестьянское: из-под синей юбки высунулись потрескавшиеся ступни ног - это не деревенские растоптанные ноги, подъем их высок, заметно, что они привыкли к башмакам. Она чинит голубую с белыми горошинами кофту, и видно, что работать иглой привычно ей, - небольшие загорелые руки мелькают над измятой матерней ловко и быстро. Ветер хочет вырвать шитье из этих рук и не может.
Сидит она согнувшись, в прореху холщовой рубахи я вижу небольшую крепкую грудь, - грудь девушки, но оттянутый сосок говорит, что предо мною - женщина, кормившая ребенка. Среди этих людей она - точно кусок меди в куче обломков старого, изъеденного ржавчиной железа.
Большинство людей, среди которых я иду по земле, - не то восходя, не то опускаясь куда-то, - серо, как пыль, мучительно поражает своей ненужностью. Не за что ухватиться в человеке, чтобы открыть его, заглянуть в глубину души, где живут еще незнакомые мне мысли, неслыханные мною слова. Хочется видеть всю жизнь красивой и гордой, хочется делать ее такою, а она все показывает острые углы, темные ямы, жалких, раздавленных, изолгавшихся. Хочется бросить во тьму чужой души маленькую искру своего огня, - бросишь, она бесследно исчезает в немой пустоте...
А эта женщина будит фантазию, заставляя догадываться о ее прошлом, и невольно я создаю какую-то сложную историю человеческой жизни, раскрашивая эту жизнь красками своих желаний и надежд..."
"...Сквозь тьму, из угла, где спрятались женщины, тихою прерывистой струей просачивается шёпот. Я напряженно вслушиваюсь, стараюсь поймать слова, различить голоса.
Вот твердо и уверенно говорит рязанка:
- А ты не показывай, что больно...
Ее подруга сморкается и гуняво тянет:
- Да-а, абы можно терпеть...
- Притворись, говорю. Он - бьет, а ты - ровно бы тебе ничего это, даже шутка...
- Тоды он забьет.
- Да еще посмейся ему, улыбнись ласковенько...
- Не били тебя, видно, не знаешь ты...
- Знаю! И - били, милая. Очень я это испытала. А ты - не бойся, не забьет...
Где-то далеко глухо брехнул пес, прислушался и яростно залаял, ему тотчас отозвались другие, и минуты две я не слышал беседы баб; потом собаки задохнулись и снова потекла тихая речь.
- Мужику тоже трудно жить, не забудь, милая. Всем нам, простым-то людям, трудно, вот и надо, чтоб кто-нибудь показывал, будто ему ничего... вовсе будто легко ему...
- Ой, богородица пречистая...
- Бабья ласка - великое дело; баба и мужу и любовнику вместо матери встает. Ты вот попробуй и увидишь: начнет он твоему характеру завидовать, станет мужикам хвастаться: у меня-де жена - что хошь с ей делай - веселая, ласковая, вроде - месяц май!.. Ничему не поддается - хоть голову руби...
- Не-ет...
- А ты думаешь - как? Это, доченька, такая жизнь..."
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ.
Бьют женщину.
Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
как белые прожектора!
Бьют женщину. Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
срывает ручку как рубильник,
выбрасываясь на шоссе!
И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили и лупили
лицом по лугу и крапиве…
Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
ботинок узкий, как утюг.
О, упоенье оккупанта,
изыски деревенщины…
У поворота на Купавну
бьют женщину.
Бьют женщину. Веками бьют,
бьют юность, бьет торжественно
набата свадебного гуд,
бьют женщину.
А от жаровен на щеках
горящие затрещины?
Мещанство, быт — да еще как! —
бьют женщину.
Но чист ее высокий свет,
отважный и божественный.
Религий — нет, знамений — нет.
Есть Женщина!..
***
Бьёт Женщина!
* - Трагическая история Юдифи и Олоферна стара и нашла отражение во многих живописных работах.
Вторгшийся в Иудею полководец Олоферн осадил город Ветулию, где на его беду жила молодая скромная и красивая вдова по имени Юдифь. Вот ради спасения своего города и народа Юдифь, надев свои лучшие одежды и прихватив служанку, отправилась во вражеский лагерь. Понятное дело, Олоферн воспылал страстью к прекрасной женщине, закатил пир, хватил лишнего и... такое бывает... заснул.
Юдифи только этого и надо было. Вместе со служанкой, мечом они отрубили голову главному супостату и вернулась с ней в город. В прямом и в переносном смысле обезглавленный противник спешно снял осаду и убрался восвояси.
Пытался догадаться о прошлом Женщины Лев Комов.
Бонус для дочитавших материал до конца!
Woman (Женщина), какой её видел Джон Леннон.
Ещё о Женщине, Мужчине и Любви читайте здесь - "Случай и насилие" с Монтаном и Росс.