Повторю, что вошедшие в первую группу в начале невесомости вдруг ощущали падение, проваливание вниз и, из-за этого — страх и даже ужас. Но через 3–4 секунды это сменялось чувством радости, безудержным весельем.
Причисленным ко второй группе в невесомости казалось, будто они вместе с самолётом продолжают лететь вперёд, но вниз головой. Это было «физиологическим сигналом» того, что в последующих режимах у них начнутся тошнота и, может быть, рвота.
У тех, кто стал третьей группой, в невесомости поначалу возникали страх и радость (как и у первогруппников). Но с третьего-четвёртого режима невесомости у них начинались тошнота и рвота, как у тех, кто составил вторую группу.
Вошедшим в четвёртую группу было просто интересно оказаться свободно летающими по салону самолёта; никаких пространственных иллюзий, ни тошноты, ни рвоты у них не было.
Морская болезнь» вовремя шторма бывает мучительной.
В 1884 году парусный корабль, на котором плыл Айвазовский, попал в Бискайском заливе в шторм. Порывами ветра сломало мачту. Обломки выбросило на берег. Разнеслась весть, что великий художник погиб. Но он спасся, и написал свою лучшую картину «Девятый вал». Какая ее главная загадка? К чему тянуться право вверх ванты (веревочные снасти) от обломков мачты? Они тянуться к кораблю, но Айвазовский не стал его рисовать. А где стоит художник, откуда он смотрит на гибнущих людей? Он стоит на корме этого все еще плывущего корабля.
Внезапная невесомость в кабине космического корабля или самолёта — это будто пол у Вас из-под ног выдернули, и Вы падаете в бездну. Страх и чувство проваливания, желание ухватиться за что-нибудь — нормальные, уместные в такой ситуации, защитные реакции. Они унаследованы нами от очень далёких предков, выживших после падения вниз. Но, пожалуй, никто из них не падал отвесно дольше четырёх-пяти секунд. Те, кто летели вниз дольше, разгонялись так, что разбивались насмерть. И не имели потомков. Почему после четвёртой-пятой секунды невесомость дарит радость? Это тоже унаследовано от предков. Они радовались, что спаслись: или за ветку ухватились, либо яма была не слишком глубока. Четвёртая-пятая секунды невесомости — рубеж, после которого несостоявшаяся гибель от удара о дно становились у людей первой группы сигналом о том, что непонятно как, но случилось избавление от опасности. Далее невесомость уже не создавала страха и ужаса, но дарила радость спасения. Странно было видеть беспричинный (неадекватный) восторг у таких людей, впервые оказавшихся в невесомости. А после полёта, видя себя заснятыми кинокамерой, им не верилось, что они так сначала пугались, а потом веселились.
Как, вернее, чем, мы ощущаем падение? Специальными органами чувств — гравирецепторами. Они — не только в вестибулярных аппаратах (во внутреннем ухе), но и во всём теле. Однако, у нас есть ещё глаза и уши для восприятия пространства. И вот, в кабине, где внезапно возникла невесомость, у многих людей (вошедших во вторую группу) возникает жуткий, не побоюсь этого слова, конфликт между ощущением падения, то есть того, что есть на самом деле, что воспринимают наши гравирецепторы, и восприятием того, что видим вокруг, то есть, опять же, что тоже есть на самом деле. Вокруг нас стены кабины космического корабля, если мы в нём, или салона самолёта; стены, потолок и пол — стабильны, не рушатся, не ломаются. Но не может же быть, что мы одновременно и проваливаемся в бездну и неподвижно сидим или парим в «стабильной» кабине?
Можно сказать, что возникает «критический сенсорный конфликт». Наши, так называемые, интегрирующие системы разума, пытающиеся установить истинное положение тела в пространстве, «понимают» (где-то в глубинах подсознания, досознания, сверхсознания?), что происходит что-то особенное, невозможное, невероятное. Это, конечно же, опасно и надо защищаться от того, чего, казалось бы, быть не может. Как?
Неосознаваемыми интегративными системами «включаются» внутренние, тоже не подчинённые разуму, защитные реакции. Самая заметная из них: «Выбросить из нашего тела всё, что можно, и так очиститься от всего вредоносного, возможно, появившегося внутри организма». Для этого «включаются» рвота, потливость, а у некоторых и «медвежья болезнь» (из-за неё — «полные штаны»). Это значит, что рвота в кабине космического корабля — не болезнь, а защитная реакция организма. Она возникает на всякий случай в любых невероятных (непонятных, неприятных, неприемлемых) чрезвычайных ситуациях, когда угрожает или уже происходит что-то ужасное, а ни убежать, ни бороться никак нельзя. В этих ситуациях может проявиться ещё и слабость во всём теле. Это тоже неосознаваемая защита от непонятной опасности. Слабость — чтобы «заставить» человека (самого себя) не бороться, а переждать неодолимую опасность.
У испытуемых, составивших вторую группу, в невесомости не было бурных движений и эмоций. Не было чувства проваливания вниз и страха, не было сменявшего страх чувства радости. Этим людям казалось, что какая-то сила тянет их вверх, иногда — что они висят вниз головой вместе с самолётом, в котором они находились во время невесомости. Они начинали испытывать неприятное, непонятное, не передаваемое словами чувство. Я пытался ненавязчиво, не подсказывая ответов, расспросить этих людей об их ощущениях и переживаниях в невесомости. Они говорили: «Как-то «неприятно», «Ни с чем не сравнимое, очень неприятное ощущение». Даже многословные люди не могли описать этих чувств. Как правило, они отказывались от дальнейшего участия в полётах с созданием невесомости.
Неспособность описать словами свои эмоции, даже как бы застопоривание речи при попытках рассказать о своих ощущениях психологи называют алекситимией.
АЛЕКСИТИМИЯ бывает и у некоторых совершенно нормальных людей после очень неприятных опасностей, и при разных психических болезнях.
Об алекситимии Вы можете прочитать в следующей статье.
Друзья, понравилась статья? Ставьте лайки и подписывайтесь на канал «Проникновение в космонавтику».
Дайте прочитать вашим родственникам и знакомым. Пусть они тоже подпишутся на канал. Читайте предыдущие материалы и те, что будут публиковаться дальше.
С уважением, Леонид Александрович Китаев-Смык.