- Вот этот закат и даст нам завтра прикурить, - сказал боцман Дима, щелчком отбрасывая бычок в море.
Из-за Немецкого острова поднималось в небо что-то ярко алое, доходящее до кровавого, будто море за островом кто-то зарубил топором. Закат был живописен и зловещ одновременно.
Неделю назад организаторы литературной экспедиции Володя и Лена Софиенко встретили нас в Петрозаводске на железнодорожном вокзале. Путь предстоял неблизкий – северная оконечность Карелии, поморские места, деревня Нюхча на речке Нюхче, что впадает в Белое море, а затем – архипелаг Кузова.
Компания была разношёрстная, частично знакомая – писатели, редакторы, журналисты и мы с Фаготом, легендарным музыкантом знаменитых рок-групп.
С трудом засунув все наши рюкзаки и сумки в небольшую газельку, тронулись в путь. Дальняя дорога настраивала на лирический лад. Выдержав паузу, карельский прозаик Серёга вытащил из-под сиденья канистру разливного коньяка.
- Нормальный! - отрекомендовал коньяк Серёга и разлил по пластиковым стаканчикам. Автобус проснулся, загудел, засмеялся. Рядом с Фаготом сидела незнакомая девушка со снежно-белыми волосами. Общительный Фагот передал ей стаканчик и заодно познакомился. Наташа, переводчица с карельского. Представил ей меня. Наташа сверкнула глазами в мою сторону так, что у меня мурашки побежали по коже. И выпила коньяк одним глотком.
- А коньяк-то детский! Раз его даже ребёнок пьёт, - пошутил про Наташу сибиряк Стрельцов – такой юной и хрупкой она казалась. Писатели в разных концах газели дружно засмеялись, одобряя шутку. С этого момента разливной коньяк так и прозвали – «детский».
В Нюхче мы провели несколько незабываемых дней, подкреплённых местным суровым гостеприимством, баней и купанием в торфяной речке Нюхча. На вторую часть маршрута из Нюхчи до Беломорска добирались на электричке времён покорения целины. Часть экспедиции, и Серёга в том числе, вернулись в Петрозаводск. А детский коньяк (в размере двух канистр против пяти изначальных) по наследству достался сибиряку Стрельцову.
Порт Беломорска казался руинами из фильмов Тарковского – остовы того, что когда-то было портом пяти морей. Трёхэтажные здания с пустыми чёрными глазищами, смятые морем причалы, ржавые скелеты кранов-погрузчиков.
Пришедший за нами катер оказался небольшим, переделанным из рыболовецкого в прогулочный, с командой из двух человек – капитана Лёши и боцмана Димы. Вещи грузили нервно и суетливо, будто рейс и мы сами были вне закона. Бросали рюкзаки, спальники, палатки в чрево кубриков, не глядя, внавал - потом разберёмся.
К Кузовам, разбросанным тут и там, нашему самому северному пункту пути, подходили в сиреневых сумерках. На вершины островов сели облака, похожие на шапки-ушанки. Катер оставлял в море такой след, будто кто-то играл на гуслях, и звук от них расходился веером по воде.
- А почему острова называются Кузова? – спросил боцмана общительный Фагот.
- Так они похожи на перевёрнутые кузовы, посмотри, – отозвался Дима. - Вон тот – Немецкий, у которого мы встанем на ночёвку, по преданию, в начале семнадцатого века был занят шведами с намерением напасть на Соловецкий монастырь. Наши их выследили и нанесли упреждающий удар. От внезапности нападения шведы окаменели. Поэтому монахи для строительства никогда не брали камни с Кузовов. А остров, с которого наши атаковали шведов - вон он, будто зависший в воздухе - называется Русским. На Олёшином острове находится знаменитый древний лабиринт. А остальные острова безымянны.
Высадившись на берег, группа разбрелась по острову в поисках сотовой связи, которая не ловила в море. Кто-то начал разбивать лагерь. В бухте, кроме нас, было ещё несколько групп. Весёлая студенческая компания с гитарами, водники на катамаранах и какие-то художники.
Когда выяснилось, что палаток и спальников на всех не хватит, было решено, что несколько человек заночуют на катере. Вызвались мы с Фаготом и еще человек пять, среди которых была и Наташа.
С палубы мы видели костры, слышали звуки гитары, знакомые с юности песни и смех. На катере веселье только разгоралось. Женщины в камбузе гремели посудой, готовя нехитрую закуску, а мужчины на корме разлили по стаканам огненной воды, примостив рядком на лавке экспедиционную тушёнку. На море начал опускаться, будто занавес, густой белый туман, пряча от нас остров Немецкий.
Из тумана вынырнула моторка, в которой стояли двое мужчин. Один на руле, в форме МЧС, второй на носу, одетый в заляпанную спортивную форму, видавшую лучшие времена.
- Привет, туристы! – поздоровался тот, что стоял на носу.
- Привет, мы не туристы, мы – писатели, – отозвались наши мужики.
- Ого! – удивились гости. – Каким ветром в наши края?
- Да вот, изучаем Карелию. – А вы?
- Рыбачим, - вступил в разговор второй и показал ведёрко с уловом.
- Класс! Это треска? И камбала... А на что идёт? - как заправская рыбачка поинтересовалась Наташа, заскучавшая в камбузе и присоединившаяся к нам.
Моряк поднял на неё сальные, слегка пьяные глаза и, пряча улыбку в речь, начал объяснять:
- Треска идёт на морского червя. А камбала на морскую змейку.
- А что это? – продолжила расспрашивать Наташа.
- Червь, он возле берега живёт, песок через себя прокачивает в поисках пищи. Когда отлив, тогда и копаем его, да вон там, - махнул рыбак влево. – А змейку надо на кошку ловить. Бросаешь кошку на дно, потом вынимаешь, а змейки вокруг неё обвились. Только они кусаются больно. Показать?
- Ага! – с авантюрной ноткой выпалила Наташа.
Рыбак полез на дно лодки, достал большую банку с ползающими в ней тварями. Зачерпнул их горстью и протянул Наташе, ожидая обычного эффекта – звонкого девичьего визга. Но ничего подобного не произошло. Ойкнули и отодвинулись от борта наши мужики, а Наташа с интересом разглядывала скользких блестящих змеек. Они разевали пасти и извивались, пытаясь выскользнуть из шершавых, мозолистых рук рыбака. Тот удивлённо наблюдал за Наташей, а Наташа с интересом наблюдала за змейками.
- А хотите водки? – спросил рыбаков общительный Фагот.
- Почему бы и нет! – радостно отозвались в лодке.
- Тогда давайте к нам! – предложил Фагот.
Рыбак кинул змеек в банку, вытер руки о штаны и только закинул ногу к нам на борт, как раздался грозный окрик капитана:
- Кто разрешил?
- А чего? – замерев между лодкой и катером, спросил рыбак.
- Я – капитан, - с вызовом сказал Леша, – и без моего разрешения никто не может подниматься на борт моего судна.
- Такой молодой, а уже капитан... Ну так можно, капитан, подняться на борт? И выпить по чарке за знакомство…
- Я вас не знаю, вижу в первый раз, поэтому – нет, - отрезал Леша и угрожающе затянулся папиросой.
- Ну нет так нет, - сглатывая слюну и перебираясь назад в свою моторку, сказал рыбак.
– Будь здоров, капитан!
- Вот рыбу возьмите на ужин, мы ещё поймаем, – сказал рыбак в форме МЧС и протянул ведро с уловом Наташе. – Только ведро верните.
Наташа перевалила рыбу в какую-то кастрюлю и вернула ведро.
- Спасибо! – улыбнулась она. И неожиданно поинтересовалась:
- А ночуете вы где, на острове?
- Какой! В лодке! – отозвались рыбаки.
А тот, что был кое-как одет, философски заметил:
- Рыбное дело – водяное.
Устав от общения и выпив всё, что позволила совесть, мы стали расходиться по кубрикам, но кто-то ещё оставался на палубе с сигаретой, кто-то посещал гальюн на сон грядущий. Я вглядывался в очертания острова в тумане и думал о том, что за цивилизация жила здесь раньше? Из капитанской рубки вышел боцман Дима и попросил закурить.
- Сигарет тут купить негде, - оправдываясь, сказал он, - особенно нормальных. В Североморске одно говно продают.
Помолчали, облокотившись на перила, постреливая струями сигаретного дыма в ночь.
- Как на море-то попал, боцман? – спросил я.
- Да занесла судьба. Я вообще на радио диджеем работал.
- Занесла так занесла! Диджей и боцман – два конца света. Наверняка и сам что-то пишешь?
- Да пишу немного, - усмехнулся Дима.
- Выступал где-нибудь?
- Выступал, когда жил в Архангельске, у меня группа своя была.
- О как, сыграешь что-нибудь?
- Можно, - согласился Дима, бросил огонёк за борт и пригласил меня в капитанскую рубку. Там стояла электрогитара и усилок.
Он пел старые, хорошо знакомые песни «Наутилуса помпилиуса», Цоя, что-то своё, а я смотрел на почти скрывшийся за стеной тумана остров, и мне казалось, что он качается, как огромный кит или ладья со шведами, собирающимися захватить Соловки.
Утром высадились на берег и отправились исследовать остров. Поднимались вверх мимо древних сейдов, попадавшихся тут и там в зарослях незнакомого кустарника и черники. Сейды – это огромные камни, стоящие на камнях поменьше, порой совсем крохотных. Для чего они предназначались, никто точно не знает. Одни считают, что это были места поклонения духам, другие, что здесь приносили жертвоприношения, возможно, и человеческие. Непонятно только, как им удалось сохраниться за столько веков, ведь на острова неоднократно высаживались отряды головорезов и путешественников. Впрочем, местные знатоки утверждают, что есть сейды настоящие и ненастоящие, созданные любителями не так давно. Но отличить одни от других трудно.
Подъёмов на вершину острова было несколько, но мы, вероятно, сбились с туристической тропы. Потому что вскоре упёрлись в высокую отвесную стену, к которой были приставлены короткие деревянные лесенки. От мысли, что по ним нужно карабкаться вверх, захватывало дух. Общую неуверенность нарушил сибиряк Стрельцов:
- Да чего тут подниматься-то? - сказал он и полез первым.
- Всего делов-то! – донесся его голос уже сверху.
И следом за ним, будто отвечая, откуда-то снизу послышался девичий голос:
- Эй, люди, вы где?
Это запоздавшая Наташа нашла нас каким-то чудом на дикой горе. Через минуту она поднялась на площадку, где мы замерли в нерешительности, и тут же - будто взлетела по лесенкам - присоединилась к Стрельцову наверху.
Мы были поражены этой легкости и неутомимости. Пока мы, старые экспедиционные зубры, медленно, но верно брали свою высоту, какая-то малолетка одним махом преодолела самый трудный участок пути, даже не задумавшись об опасности.
Наконец, все собрались на вершине. Здесь тоже были сейды - большие и маленькие. И ещё пирамидки, сложенные из камней. Скорее всего, творчество уже наших современников.
Кузова – самые высокие острова в Белом море, и вид с них открывается необыкновенный. Ты будто паришь, и земля сверху приобретает контуры шара, закругляясь у горизонта.
На горе люди толпились, фотографировались, мешались друг у друга под ногами. Каждому хотелось урвать, унести кусочек этой красоты в чём-нибудь – если не в сердце, то хотя бы в фотоаппарате.
Спускаться решили другой тропой, без крутых спусков и ненадёжных лесенок.
Пока шли, наши организаторы, Софиенки, рассказали о древних обитателях этого края.
- В этих местах, как говорят, жили саамы, - начал рассказ Володя, - это финно-угорское племя. По-русски их называли лопари, жители окраинной земли.
- Ещё их называли лапландцы, - вставила своё веское слово Лена.
- Ну так вооот, - продолжил глава семьи, - Саамы были кочевниками и скотоводами. Они поклонялись духам охоты, рыболовства, оленеводства и духам предков. Считалось, что предки оказывают влияние на существование живых – влияют на погоду, помогают на промысле. Саамы умерших кормили, то есть приносили жертвы. Видимо, сейды и были местом жертвоприношения. Вокруг них обычно сооружали ограду.
- А жертвы были только из животных или из людей тоже? – спросил любознательный Стрельцов.
- Возмооожно, - с растяжкой ответил Софиенко, - и человеческие. Но вообще скотоводы не были слишком кровожадными. Так что всё это только предположения.
- Здесь жили саамы и каждый встречал другого надменной улыбкой, - громко резюмировал сибиряк Стрельцов. Узнавшие цитату из Блока засмеялись.
По левому склону спустились к бухточке, как раз туда, где отлив обнажает морское дно, и рыбаки собирают морских червей. Наташа шла впереди, собирая в куртку рыжие смешливые лисички, похожие на нее. Они прятались в траве возле самой тропы.
Кто-то ещё из наших тоже насобирал грибов, поэтому на обед была картошка с грибами. Мужики разлили по стаканам то, что нашлось в запасах, и затянули беседы о чудесах Карелии. Наташа сидела рядом и смотрела в сторону моря.
Взмокшая от восхождения душаСтрельцова жаждала душа, но его не давали. Поэтому наш сибиряк разделся до трусов и вошёл в холодное Белое море. Женщины вскричали «ай!». А сибиряк Стрельцов, как ни в чём не бывало, проплыл вперёд, назад, вышел, отряхиваясь, как большая добродушная псина, и коротко резюмировал:
- Хорошо!
Между тем наши соседи по лагерю, катамаранщики, сосредоточенно собирались в дорогу. Одни поставили белый парус, вторые – синий. Проходя мимо них, Стрельцов задал вопрос одному из мужчин.
- Эти говорят, будет шторм, - сообщил он, подойдя к нам и жахнув водки из стакана, - срочно уходят, чтобы успеть до большой земли.
- А мы? Остаемся? – спросил я.
- Ну, у нас-то вон какая посудина, а у них всего лишь катамараны, их порвет в клочья.
В нашем лагере началось веселье. Это причалили к берегу вчерашние рыбаки и, наконец, смогли отметить знакомство. Рыбаки подняли тост за Наташу. Оказалось, после возвращения с утренней прогулки, Наташа успела сплавать с ними на рыбалку и наловить несколько штук трески и камбалы.
Рыбаки травили морские байки, рассказывая о невероятных встречах с обитателями моря и фантастических уловах. Писатели слушали, развесив уши, а Софиенко хитро улыбался, склонив голову.
Стремительно кончалась закуска, наконец, остался только хлеб. Рыбаки занюхивали рукавами. Мы рвали последнюю буханку руками.
После очередного тоста воодушевленная всеобщим вниманием Наташа бросила мимоходом:
- Здорово! Вот бы ещё и в шторм попасть!
- А это уже не смешно! – заметил как-то сразу напрягшийся Фагот.
Стрельцов же, прогулявшийся в свою палатку и отхлебнувший из припрятанной там канистры «детского» коньяка, вдохновился и выдал с разбега:
Кузова ты ни с чем не спутаешь
и дама твоя тиха
напрасно бережно кутаешь
ей попу и грудь в меха
напрасно знаки игривые
на камнях о пылкой любви
как я знаю эти ревнивые
сексуальные игры твои
Наташа хихикнула и зарделась. Веселье за столом затухало. Закат начал окрашивать небо в розовый цвет с подпалинами возле островов. Водка кончилась, и мужики грустно смотрели на пустые бутылки, брошенные под столом. Поняв, что здесь больше не наливают, рыбаки засобирались. Фотографировались, обнявшись, прощались со слезой.
- Надо уходить, будет шторм.
- Куда пойдёте?
- На соседнем острове пересидим.
- Откуда про шторм знаете? – поинтересовался я. - Из интернета?
- Походи в море с наше, и ты бы знал. Без всяких интернетов, - ответил рыбак и грустно посмотрел на пустые стаканы на столе.
После того, как рыбаки ушли на своих моторках прятаться от шторма, мы собрали совет. Что делать: сниматься немедленно и уходить или оставаться до утра? Решающее слово было за капитаном. Он сказал, что предупреждений о шторме от МЧС не поступало, поэтому выходим рано утром, как и планировали. По его расчетам, мы должны были успеть дойти до большой земли с запасом, чтобы успеть на вокзал Петрозаводска к нашим поездам, откуда разъезжались по разным городам.
Лодку с катера за нами обещали прислать часа через полтора. И мы с Фаготом решили посмотреть неисследованную нами часть острова. Пошли вдоль берега вправо от нашего лагеря, перепрыгивая с камня на камень, местами наступая сапогами прямо в воду, чувствуя через резину холодок воды, потом стали подниматься вверх. Сибиряк Стрельцов легко нагнал нас и убежал вперёд.
- Эй, мужики, идите сюда. Смотрите, что я нашёл! – раздался минут через десять откуда-то сверху крик Стрельцова.
Вскоре мы нашли его возле рукотворной каменной стелы в виде столба. Я навёл на неё фотоаппарат и вдруг увидел в объективе парящие прямо над ней необычные облачка. Они были похожи на человеческие рёбра, просвеченные на рентгене.
Чуть поодаль нависал над обрывом огромный камень, который, казалось вот-вот рухнет в пропасть. Стрельцов с Фаготом стали позировать мне, изображая, как они толкают камень. И это было ошибкой, нельзя шутить на саамской земле со священными камнями. В моем фотоаппарате неожиданно села зарядка.
А вид с этой нехоженой стороны открывался потрясающий – на гряду небольших островков, на пролив между нашим и соседним островом, по которому тарахтел небольшой, похожий на наш, катерок. На островке прямо напротив было гнездовье гагарки. Гомон на этом птичьем базаре стоял такой, что долетал до нас.
Налюбовавшись видами островов и Белого моря, мы потихоньку пошли обратно в сторону лагеря. Фагот завернул куда-то влево, вдоль моря, собирая с кустов чернику, а я свернул вправо от тропы. Неожиданно что-то меня остановило. Я не мог понять, что именно. Огляделся вокруг. И тут взгляд мой упал на глубокие трещины на большом камне, с меня ростом, их узор был похож на какой-то символ. Я окликнул Фагота, который нехотя оторвался от своей черники, и подошёл к моей находке.
- Поздравляю, ты нашел свой петроглиф! - Фагот похлопал меня по плечу. – Интересно, что он означает?
Я сфотографировал загадочную фигуру на телефон, чтобы показать в лагере.
Под ногами плотно стлалась черника, которую мы с Фаготом автоматически обрывали по пути. Иногда попадались причудливые засохшие ветки и корни деревьев, неизвестно как занесённые в черничники. Я показывал их Фаготу и фотографировал на телефон. Небо становилось всё более алым, низко летали птицы, перекликаясь между собой.
- Андрей нашёл петроглиф! – объявил Фагот, вернувшись к нашим.
- Не может быть! – воскликнули знатоки. – На этом острове нет петроглифов!
Я гордо продемонстрировал фото.
Володя Софиенко, посмотрел фото, откинул со лба прядь и сказал:
- Так-то сложно сказать. Посмотреть бы надо...
И я готов был вести знатоков к своему камню, как вдруг с катера раздался плеск спускаемой за нами лодки и звук мотора.
- Эх, не успеем! – огорчился Софиенко. - Дай-ка ещё раз посмотреть, - сказал он.
Повертев в руках телефон, выдвинул предположение:
– Это больше похоже не на петроглиф, а на руну. Ну-ка, Лена, что скажешь?
Лена Софиенко взяла телефон и задумчиво произнесла:
- Что ж, это, действительно, не петроглиф, а руна. Похожа на руну альгиз, предупреждающую или предостерегающую от чего-то. Куда она указывала?
- В сторону моря, - ответил я.
- Могу точно сказать, что это знак, а знаки не появляются просто так и не ко времени... – глаза Лены загадочно сверкнули и потемнели.
После слов Лены возникла пауза. И я вспомнил, как меня что-то будто направило в сторону от тропы, а потом остановило именно перед этим камнем. Каждый прислушивался в этот момент к морю, ветру, своим предчувствиям. Тишину нарушил крик боцмана, приплывшего за нами на лодке:
- Эй, писатели, кто хочет назад, поднимайтесь на борт!
Из кубрика доносился глухой звук электрогитары. Это Дима играл свои «хиты» Наташе. Наша переводчица покорила и его морское сердце. Я курил возле капитанской рубки, думая о Наташе. Но вот гитара смолкла, и Дима присоединился ко мне с сигаретой.
- Какой красивый закат, - сказал я, снимая на телефон огненное небо вокруг Немецкого острова.
- Хреновый закат! Он-то и даст нам завтра прикурить, - Дима щелчком отбросил бычок в море.
Казалось, что за островом произошла кровавая битва, и это взлетают в небо обагрённые кровью тела убитых воинов.
- Думаешь, успеем до шторма? – спросил я его прямо.
- Главное – нужный ветер, - уклончиво ответил он.
Под утро зарядил дождь. Косой, упругий, он стоял сплошной стеной. Мы начали готовиться к отплытию.
Наша моторка сновала как челнок между берегом и катером, привозя на корабль насквозь промокших писателей и их вещи, которые мы без разбора забрасывали в кубрики. С последней партией прибыл сибиряк Стрельцов. Он стоял на носу лодки, держа над собой чей-то разноцветный зонт.
- Мэри Поппинс, бля! – сказал, глядя на него, капитан и улыбнулся.
Выйдя за границы архипелага, катер сразу попал в окружение шквального ливня и беспросветной мглы и взял курс на Беломорск.
Мы разошлись по кубрикам и думали только об одном: скорее бы добраться до большой земли, в тепло. Катер раскачивало из стороны в сторону. Через дверь, в которую изредка нырял кто-то из второго кубрика, в каюту залетали брызги. Фагот поднялся по ступенькам и выглянул за дверь. Там бесновалось море.
Наш корабль казался крохотной щепкой в этой бушующей стихии. Бешеные волны, скалясь белой пеной, толкали наш катер в бока, перелетали через палубу, смывая с неё все, что не было надежно закреплено. Старый катер глухо стонал и кряхтел под ударами волн. Белое море было чёрным от волнения. С неба сплошной стеной шёл дождь. Вода была всюду, и нигде не было видно никакого берега. Было чувство, что весь мир стал водой. И что мы тоже станем рыбами, как только вода окончательно примет нас за своих. Наверно, что-то подобное испытывали обитатели легендарного корабля Ноя во время всемирного потопа. А ещё я почему-то подумал, что этот шторм экзистенциален, что его причина лежит в нас самих. Мы – это и есть шторм. Просто обычно мы его не замечаем.
- Двери не открывать, на палубу не выходить! - перекрикивая шум моря, проорал с палубы, приоткрыв дверь в кубрик, боцман. Он был в насквозь промокшей тельняшке и в одном тапке. Он вошёл внутрь, плотно прикрыв дверь. С него текли ручьи.
- Смыло за борт, - хмуро сказал Дима, поймав мой взгляд на своей босой ноге. – Чуть самого не смыло. И, обращаясь ко всем, добавил:
- На палубу не ходить ни при каких обстоятельствах! Смоет! Ссать по углам.
Я решил лечь спать, чтобы не думать о шторме и о том, что нам может грозить. Заснуть было сложно, думалось о том, что успел в жизни сделать хорошего и что не успел. Постепенно грань между сознанием и подсознанием поплыла, растворяя меня в тяжёлом сне. Когда проснулся, почти вся имеющаяся тара была уже полна, и в кубрике плотно стоял запах мочи и рвоты.
Море ломилось в стены кубрика, но громче моря был храп Софиенко, во сне он ревел диким туром. Кто-то стонал, кто-то плакал. Плохо было всем, кроме нашей троицы – сибиряка Стрельцова и нас с Фаготом. Стрельцов даже попытался закурить, приоткрыв дверь кубрика, но я его за это чуть не убил. Только сигаретного дыма не хватало добавить в этот сгустившийся в кубрике смрад. Тогда он ядовито сказал:
- А ведь это всё она виновата.
- Кто? – удивился я.
– Тссс... Наташа. Это же она сказала, что хочет в шторм попасть. А карелки – они все ведьмы. Вот мы тут и мучаемся…
- Да и помимо неё были знаки, - попытался защитить её Фагот – катамаранщики ушли. И рыбаки. И боцман шторм предсказывал. И Андрей предупреждающую руну нашёл.
- Знаки знаками, а карелки – всё равно ведьмы!
Фагот со Стрельцовым разлили детский коньяк (надо же, еще остался!). А я и без него опять провалился в сон.
И мне приснилась смеющаяся Наташа, убегающая от нас куда-то вперёд по острову. Её белые волосы развевались на ветру и затмевали солнце. И казалось, что день сменяется ночью. В её волосах плыли звёзды и неожиданно откуда-то, будто из пещеры, выплыла луна.
- Аааа, видишь, она ведьма! – кричал бегущий за нею следом Стрельцов. – Хочет нас сбить со следа! Держи её!
Я бежал и смеялся, думая, что это игра. Что это Стрельцов ухаживает за Наташей таким нетрадиционным образом. А Наташа уже не просто бежала, она слегка приподнялась над землёй и полетела, изредка оглядываясь на нас и смеясь своим звонким, колокольцевым смехом. В какой-то момент она зависла в воздухе, разглядывая что-то вдали, и Стрельцов успел добежать до неё и схватить за ногу. Наташа испуганно дёрнулась и попыталась освободиться. Но хватка у сибиряка Стрельцова было отменная. За ногу он притянул её к земле. Наташа вырывалась, но продолжала смеяться. Кажется, что её смех был уже не озорным девичьим смехом, а рыдающим плачем. Даже голос её изменился и стал больше похож на старушечий.
- Ведьма! – кричал Стрельцов. Он обхватил тонкую талию Наташи, схватил её в охапку и понёс к обрыву.
- Что ты делаешь? – я неожиданно очнулся и понял, что всё это уже не игра, что сейчас случится что-то невозможное.
- Её надо утопить, - чеканным голосом сказал Стрельцов, - иначе она нас всех погубит.
- Ты с ума сошёл, Стрельцов! Надо меньше пить детского коньяка!
- Детский коньяк тоже она отравила, - ответил Стрельцов.
- Да ты совсем с дуба рухнул?!
Я попытался отбить у него Наташу.
- Отойди, а то и тебя убью! Я хочу вернуться домой! Меня там внуки ждут!!! – и Стрельцов пустил неожиданную слезу.
Наташа уже почти не сопротивлялась. Казалось, она была согласна со всем, что говорил этот безумец.
- Наташа, - горло у меня будто перестало подчиняться, вырвался только какой-то сип, - Наташа!!! – позвал я её.
Она подняла на меня свои большие глаза, они всё ещё негромко печально смеялись. И помотала головой. «Не надо, ничего не надо!» - прочитал в них я.
Стрельцов подошёл к обрыву и бросил Наташу вниз. Над островом вдруг взошло яркое, как бывает после дождя, солнце.
У меня подкосились ноги, но через мгновение я бросился к обрыву и чуть не нырнул вниз вслед за Наташей. Её лёгкое тело ещё летело вниз. «Только бы не на камни,» - успел подумать я. Неожиданный порыв ветра подхватил её и отбросил от камней прямо в море. Плеска слышно не было, но, когда она снова появилась на поверхности, я успел разглядеть в морских волнах блеснувший на солнце рыбьей чешуёй хвост.
Когда я опять очнулся, катер по-прежнему рычал и рвал волны. Мне казалось, что проспал целую половину вечности.
- Где мы? – спросил у бодрствующего Фагота.
- Плывём назад к Кузовам.
- Как?! Зачем?!
- А вот так, – развёл руками Фагот, и очки его зловеще блестнули. У Фагота было усталое помятое лицо. Я посмотрел на часы и ужаснулся. Мы были в море уже десять часов.
В этот момент пришло на ум, что если бы что-то пошло не так, спастись никому из нас не удалось бы. Лодка всего одна, да и что может моторка в шторм, если корабль не справился. По испуганным глазам, я понял, что у всех в головах те же мысли.
В знакомой бухте Немецкого острова было тихо, будто мы пересекли невидимую границу двух сред – волнения и спокойствия. Люди высыпали на палубу – вдохнуть свежего воздуха, размять затёкшие ноги, сходить по-человечески в гальюн.
- Что случилось, Лёш? – я постучался и зашёл в рубку капитана, который был бледен как мел. Рядом сидел Дима в одном тапке.
- Не смогли пристать в Беломорске, - ответил за него Дима, - нас бы о причал разбило. Пришлось разворачиваться. А разворачиваться в шторм – это трындец, перевернуть может влёгкую, - для наглядности Дима покрутил в воздухе одним тапком, - Вот и болтались, как идиоты.
- А почему в море-то вышли в шторм?
- Штормовое предупреждение от МЧС пришло только когда к Североморску подплывали, - ответил капитан. И добавил, глядя куда-то в глубь острова или сквозь него: Семь баллов...
Я знал, что его дома ждала жена и маленькая дочка.
- А вы раньше в такой шторм попадали?
- Нет, - не сговариваясь, ответили они.
- Рассердились на нас за что-то духи острова, - сказал всезнающий сибиряк Стрельцов.
- Ну что, дуэт, придётся вам заговаривать духов Немецкого острова, чтобы они нас отпустили, - сказал Софиенко.
Фагот вздохнул и полез в кубрик за инструментами. На палубу он вынес кантеле и окарину. Подёргал струны кантеле, подумал, пошептался сам с собой, отложил инструмент в сторону. Потом взял окарину, продул. Люди, собравшиеся на палубе, наблюдали за его общением с инструментами, затаив дыхание. Голос мексиканской окарины поплыл над водой залива, как джонка индейцев, спокойно и уверенно. Фагот кивнул, он выбрал инструмент. Повернулся ко мне, сказал глазами «читай». «Что?» - глазами спросил я. «Ты знаешь,» - бессловно ответил Фагот и заиграл. Я вслушивался в музыку и листал книгу стихов. И вдруг понял. Конечно! «Мазурку», что же ещё?! В ней же практически говорится обо всём, что с нами произошло. Море-море, поиграй да отдай нас берегу! Фагот-окарина-Мазурка.
вот тебе мир весь как на ладони
весь он открыт для тебя
столько тебе городов построили
и лесов посадили
столько родили для тебя женщин
столько зрения дал тебе бог
люби эту жизнь
пей эту чашу пока не придёт срок твоей кукушки прокричать тебе
время вышло
Звук стелился над водой как покров, достигал берега и священных сейдов. Казалось сама земля и море стали вслушиваться в музыку и слова.
Когда мы закончили, глубокий звук мексиканской окарины продолжал висеть в воздухе. Потом он плавно опустился на воду и растворился в ней.
- Духи приняли нашу просьбу, - с абсолютно серьёзным выражением лица сказал Фагот. – Можем плыть.
И улыбнулся.