Как-то не очень получилось у меня в прошлый раз написать о радостном. Всё что-то грустное вплеталось в повествование. Почему так? То ли из-за того, что еще всё так живо для меня, не «остыло» и болит; то ли потому, что это просто жизнь: в ней всегда радость стоит рядом с горем, а искушения – с утешениями. Но попробую еще раз.
Итак, монастырские радости. Если вы относительно здоровы, то радостью может стать даже сбор урожая картофеля. Да-да, массовый выезд на огород – это в обители повод и развеяться, и пообщаться, и пошутить (не забывая при этом, конечно, работать руками). На огороде меньше надзирают заинтересованные в этом личности. Физически нелегкий труд как бы «дает право» на бОльшую свободу в общении.
Помню, как однажды привезли рассаду (весной) и нас вывезли срочно ее сажать. Братья вбивали колышки, натягивали веревки – границы грядок, а мы высаживали «по веревочке» кустики помидоров и перцев. Когда очередная грядка была готова, веревочки с колышками вынимались и переносились на следующее место. Работа двигалась. Но когда сажаешь следующую грядку, длинный подол монастырского платья (подрясника) иной раз ложится на предыдущую веревку. А братьям было уже пора вбивать эти веревочки на следующие «делянки». А на них сестры сидят, рассаду сажают. …И тут один брат «догадался» – над монастырским полем прозвучала команда: «Так, сестры, поднимаем юбки!» На грядках на секунду воцарилось молчание… потом какое-то замешательство… а потом грянул дружный смех!
Осенью, когда картошку выбирают, а затем перебирают, на обед возят всех в монастырь, а вот полдник организовывают на месте. Его в последние годы старались устраивать повкуснее. Тем, кто трудится, утешение полагается. То есть те, кто остается в обители, едят обычную еду, а «полевым» привозят сладости, вкусности… Тоже маленькие радости.
А вот тем, кто остается в обители во время сбора картошки, жизнь не сахар, если ты не бабушка. Перед обедом обычно все собирались у трапезной в ожидании, когда откроются двери, и вот там старые монахини и схимницы начинали «кусать» больную молодежь. «Вот, мы, когда молодые были, так работали, так работали. А эти молодые сейчас трудиться не хотят…», – заводили они разговор специально громко, увидев кого-либо из «тунеядок» и не желая понимать, что «эти», кого они пытаются задеть, чувствуют себя в свои молодые годы так же, как и они сейчас в свои 75-85.
Мало того, что это повторялось из раза в раз, – еще ж ведь стоишь и понимаешь, что любая из них может при случае и «отцу» словцо ввернуть, а там пойдет-поедет!.. Как минимум в списки неугодных попадешь – а это уже страшно. В последние годы я в трапезную не ходила, поэтому и пишу в прошедшем времени. А когда начиналась картофельная пора, старалась вообще поменьше кому-то показываться на глаза: поди потом докажи, что ты не ежик!
А доказать было нелегко. Так в один год у нас умер брат, которому вообще нельзя было трудиться на огороде. Переутомился. Это знали все. Но никто из начальствующих не почувствовал за это вину. Я думала, ужаснутся! Нет. Монастырская жизнь продолжалась как и всегда. Была придумана куча оправданий. Никто никого, конечно, не засудил и не посадил. Просто рабочая сила. Как-то это всё кому-то объяснили – в нашем монастыре вообще блестяще умеют «разбираться» с различными мирскими ведомствами – и история не получила широкой огласки.
…Но что-то я снова скатилась на грустное. Надо вспомнить про утешения. В картофельную пору на огород как-то несколько раз (считая все вместе годы) приезжал и «отец». То работал тяпкой, то собирал картошку… Не полный, конечно, день, а часа на два – чтоб стимулировать и подбодрить. Сестры старались перед ним «показаться»: кто лучше, кто больше… А монастырская монахиня-секретарша неизменно бегала с фотоаппаратом – она все-все-все моменты его жизни старалась заснять: для светлой памяти потомкам о старце. Во все прочие дни, когда «отец» не приезжал, тоже по полю бегала: делала для него отчет. Отец спросит, а у нее всё готово: и какая самая большая картошка была, и как все трудились (и кто вообще никогда в объектив не попал, тунеядец; поэтому попасть всё же старались). Она вообще стремилась всегда подготовить всё и под все случаи жизни: если «отец» вдруг спросит, а у нее чтоб было уже готово!..
А я помню, как приехал «отец», а я даже подойти к нему на поле не могла: боялась, что сейчас буду благословляться и при всех разревусь, т.к. мне было физически очень тяжело. Но «отец» всегда любил победителей, веселых, задорных, общительных!.. Он вообще любил, чтобы вокруг него всё пело и плясало! А если ты не такой, сказать, что ты что-то не можешь, – это был провал. Поэтому я, помню, жалась в сторонку, изо всех сил стараясь не разреветься…
Ну, вот, опять я что-то о грустном. Простите.