Еще до того, как в современном лексиконе появилось словечко «хейтер» (от англ. to hate – ненавидеть), в русском языке существовала масса синонимов, при помощи которых можно было маркировать недоброжелателей.
Но одно дело, когда человек просто не желает тебе добра, будучи при этом семи пядей во лбу. И совсем другое, когда он не желает его исключительно в силу своей генетики. Никого не хочу обидеть, но…поехали!
Почему образ Шарикова так притягателен? Почему в Сети до сих пор ходят мемы, на которых изображены два талантливых актера – Евгений Евстигнеев в роли профессора Преображенского и Владимир Толоконников, блестяще сыгравший Полиграфа Полиграфовича? Потому что люди доброй воли понимают, что опасность уничтожения человеческого в человеке существует и до сих пор. Только «вихри враждебные» тут уже не при чем. Уровень культуры падает из-за нежелания «окультуриваться» или из-за неспособности взрастить в себе это желание. Или, что тоже важно, из-за недостатка воспитания. Из серии «И так сойдет».
Конечно, Полиграфу Шарикову было нелегко. Будучи собакой, он был лучшим в своем роде. У него был связный дискурс и некая стыдливость при совершении определенных поступков. Став человеком (по образу и подобию), он так и не смог стать личностью, наследником всех предыдущих культурных эпох, зато отлично вписался в новое общество. Разрушать не строить.
У потомков Шарикова свои понятия о доброте и нравственности. Помните крылатые строки? «Мы их, гадов, давили, давили!». Им доставляет удовольствие причинять кому-то боль – физическую и эмоциональную – потому что только так они чувствуют свою силу.
Моя прабабушка Серафима Михайловна, Царствие ей Небесное, родилась на Волге в зажиточной семье. Всем детям родители дали хорошее образование, дочек (их было четыре) – удачно выдали замуж. Прабабушку за финансиста, который работал в бухгалтерии у самого царя-императора. Работал хорошо, поэтому купил для семьи дом в Москве. На реке Яузе. Но пожить там так и не пришлось.
Когда большевики прадеда репрессировали, а прабабушку сослали на Урал, она хваталась за любую работу, чтобы прокормить детей. А брали только на такую, где было либо физически тяжело, либо опасно, потому что можно было подхватить инфекцию и умереть (например, мыть пробирки в баклаборатории по 10-12 часов). Но она, по воспоминаниям уже моей бабушки, никогда не жаловалась. Потому что это было стыдно: упрекать кого-то в том, что в одночасье случилось с целой страной.
Всем своим детям – трем дочерям и трем сыновьям – «пра-пра» помогла получить образование. Все стали достойными людьми, разъехались по стране.
К чему я все это пишу? К тому, что когда потомки тех, кто радостно качался на Дворцовых воротах в лаптях и ждал, «когда бабахнет», тех, о ком писал не только Михаил Афанасьевич, а целая плеяда авторов (плохо кончивших при советском режиме), начинают с тем же пролетарским задором прессовать (в Сети или нет, неважно) отличных от них людей, я думаю о том, что не надо было Советам создавать в свое время Наркомпрос. Видите, куда нас это завело…